молочниками не справиться.
яйца и всегда убивали детенышей, так что ничего особенного в этом нет.
Если бы детеныши не погибали в первый год жизни, то в мире просто не
хватило бы места для разумных. Значит, и молочники тоже нужны. Зау слушал,
соглашался, потом вспоминал леденящее ожидание гибели и - не соглашался.
была, насколько воспринимал ее Зау, понятна ему, однако в ночном хоре Зау
слышал голоса, обсуждавшие нечто невообразимое. Речь там шла не о садках и
рыбе, а о вещах сложных и не имевших к повседневной жизни никакого
отношения. Взрослых волновали тайны памяти, они спорили, что из чего
состоит и во что переходит. Любой вопрос в их спорах разрастался,
усложняясь, Зау терял нить рассуждений и словно в самом раннем детстве
слушал ночной разговор как вдохновенную, но непонятную музыку, где лишь
изредка мелькнет и западет в память знакомый звук.
тревогой. Беспокоились, что все меньше остается мелких бухт, но главное,
почему-то взрослых тревожило, что бревна старых садков пропадают под
водой, заносятся илом. Все равно ведь старые бревна уже никуда не
годились. Однажды Хисс выволок со дна такое бревно - оно было тяжелым и
твердым, как камень: Зау лишь потерял время, пытаясь выпилить на нем пазы
и снова пустить в дело.
Он лишь порой одобрительно-иронически фыркал, а на вопросы Зау, о чем
говорят дальние взрослые, пренебрежительно отмахивался:
песнь мысли, ожидая время, когда сможет не только задать вопрос, но и
сказать сам - громко и сильно.
забродившая вода в садках всегда была теплой. Мысли Хисса прерывались,
дыхание останавливалось, Хисс с головой уходил под воду и неподвижно лежал
там. Лишь редкие удары его сердца доносились до Зау.
ветвях. Солнце начало пригревать, и Зау собрался на берег. Прежде всего он
толкнул полузатонувшую тушу Хисса, чтобы старик очнулся от забытья. Но на
этот раз Хисс не поднял иссеченную шрамами голову, даже не шелохнулся. И
Зау вдруг осознал, что не слышит гулких ударов Хиссова сердца.
свету.
от напряжения, пытался сдвинуть Хисса, подтащить его к берегу, но огромное
тело оставалось неподвижным. А потом медленно из неслышимых глубин,
нарастая и заглушая все, возник тяжелый вибрирующий звук, мрачное гудение,
парализующее, лишающее сил и воли.
от умирающего Хисса, захватили его целиком. Звук складывался не в слова, а
в картины и ощущения. Зау не понимал, что творится с ним, он лежал, словно
размазанный по гальке, и ему казалось, что его нигде нет. Был Хисс. Он,
Зау, был Хиссом, древним, живущим несчетные тысячелетия, а вокруг бушевал
невообразимо праздничный юный мир. Забытые звери и сгинувшие чащи окружали
его, солнце палило в выцветшем небе, не знавшем зимы, прозрачные хвойные
леса покрывали сухие плоскогорья. Казалось, ничто не может поколебать
благополучия мира; говорящие жили повсюду: ловили рыбу, растили перистые
пальмы с нежной сладкой сердцевиной, истребляли в сохнущих болотах
последних гигантских мокрокожих, прожорливых и неумных. Ничто не могло
угрожать разуму. Услышав звук мысли, двуногий горгозавр бежал прочь,
судорожно дергая хвостом, изумленно замирала ненасытная челышевия,
послушно сворачивал с пути упрямый моноклон.
хватало слуха, не занимался сейчас делами: говорящие стояли, где застал их
звук, и, замерев, слушали прощальный рассказ старика, голос его памяти.
был долог, а умирая, они оставляли свою память. Теперь Хисс говорил от
имени тех ушедших поколений, и нельзя было понять, идет ли счет на сотни
тысяч или сотни миллионов лет. Двигались, сталкиваясь и расходясь
континенты, истекали огнем горы, высыхали и рождались моря. Там, в забытой
стране бродил, низко опустив тяжелую голову, хирозавр - зверь с ловкой
пятипалой рукой, которая сделала его владыкой сущего. Это его потомки
расселились по землям, вопль ужаса превратили в разумную речь, построили
дома и рыбные садки, насадили рощи, подчинили всех живущих от безногой
ящерицы до парящего в выси птеродонта.
того, как новорожденный Хисс впервые замер в жуткой неподвижности, ожидая
прихода молочника. Беда не торопилась, она накапливалась постепенно, не
привлекая внимания мудрых говорящих. Ночи становились холоднее, но
взрослые в теплых домах не замечали этого. Исчезали некогда процветавшие
виды животных, но ведь большинство из них уничтожили сами говорящие,
потому что неразумные соседи были не нужны или попросту мешали.
других говорящих и жил так, как жили его предки в те времена, когда они
почти не отличались от бессловесных. Столетия Хисс молчал, слывя чудаком,
и лишь теперь раскрывал перед другими свою боль и свое неумение
предотвратить копящуюся угрозу. Его предостережение звучало мудро, но
беспомощно.
том огромном, что растворило его. Потом вскочил и, вспенивая воду, кинулся
к Хиссу. Но остановился, поняв, что Хиссу уже ничего не нужно.
Хисса достали из воды, положили на высокий штабель из бревен,
заготовленных для ремонта садков. Вспыхнул огонь, столб черного дыма
поднялся к небу. Зау стоял, не принимая в происходящем никакого участия.
Казалось, за первый год жизни он мог бы привыкнуть к смерти братьев, но
Хисс был вечен, его голос еще звучал в голове, и там не оставалось места,
чтобы понять, что всесильные взрослые тоже умирают.
поселок. Между собой они не говорили, в каждом слишком сильно звучал голос
Хисса. Зау поспешил следом за уходящими. Он знал, что завтра в садках
будут работать другие, знал, что и сам может остаться работать, и никто не
прогонит его. Но гремело в голове завещание Хисса, и Зау спешил. Он хотел
знать, что происходит. Он просто хотел знать, а здесь его больше ничто не
удерживало.
окружали большие площади. На утоптанной множеством ног земле ничего не
росло. Пустынен был и морской залив, на берегу которого раскинулся город.
всех жили разумные, и лишь в двух занимались работой: мастерили разные
предметы из дерева и заготавливали впрок отнятое у хищников мясо.
жилой. В городе трудились, и даже сам воздух пах дымом, загнившей водой и
еще чем-то резким и неживым. Этот запах пугал и притягивал одновременно.
Звери в городе попадались редко и были словно придавлены непрерывной
работой. Хотя в самом центре города оказалось несколько небольших озер, но
мокрокожие здесь не встречались вовсе - вода была мертва.
не сразу понял, что это не обычный звук, что гудит в мыслях. Ревело так
мучительно, что даже собственные мысли Зау начали путаться, и он уже не
понимал, зачем сюда пришел. Самое удивительное, что этот рев не был живым:
в нем не было ни следа разума или чувства.
хотя ничего не мог в них разобрать - шум был слишком силен.
мощного рева и пошел туда. Он ничуть не удивился, оказавшись на самой
грязной площади. Из ворот каменного здания лениво тек ядовитый ручей.
Едкая жидкость, растекаясь лужами, жгла ноги. Это было не самое лучшее
место в мире, но все же Зау вошел в ворота.
В них бурлили вонючие жидкости. Рев стоял невыносимый. Зау осторожно
приблизился, наклонился над одной из емкостей. Для этого ему пришлось
схватиться за блестящую полосу, идущую над садками. В это же мгновение
жестокий удар сбил его с ног. Зау свалился на промасленный асфальтовый
пол. Руку свело судорогой, обожженные пальцы не разгибались.
неприятным зданием, но именно в эту минуту Зау понял, что останется здесь.
Он поднялся и побежал искать кого-нибудь, кто помог бы ему разобраться во
всем.
сетку. В сетке бесформенными комами лежали какие-то предметы. Незнакомец
промыл предметы в воде, несколькими ударами сбил с них корку, и Зау увидел
блестящий металл. Теперь он знал, что тут делают! Топоры и гвозди, буравы
и стальные скобы - все, что требовалось для работы в поселке, готовили
здесь! Ради этого можно было простить вой и вонь, едкую землю и мертвую
воду.
Доставалов Александр
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Каменистый Артем
Рыбаков Вячеслав