Чтение 4–й страницы книги ~Катали мы ваше солнце~

бить погорельцев, но те еще ночью смекнули, что будут бить, и куда-то
попрятались. С горя развалили им землянки да и вернулись ни с чем.

Толки шли такие, что оторопь брала и сердце зябло. Шептали, к
примеру, о близком конце света, предрекали всеобщую смуту. Вспомнили,
конечно, и про лежащий неподалеку в развалинах мертвый город, за грехи
обитателей дотла спаленный солнышком в незапамятные еще времена и ныне
населенный одними только беженцами из Черной Сумеречи.

Боярин Блуд Чадович послал за волхвами. Явился один - весь в
оберегах, с медным гладким ликом на посохе. Зато у самого харя - хоть
топоры на ней точи. Въедливый Шумок пристал к волхву, как пьяный к
тыну: скажи да скажи, чем провинились перед солнышком. Кудесник
отвечал уклончиво: разгневали, дескать, всем по мелочи - идольцев вон
резных жертвуете неохотно, золу с Теплынь-озера редко вывозите...

Всколыхнулся слободской люд, загомонил:

- Да нам ее и не положено вывозить, золу-то! Она нам вообще без
надобности. Это вон сволочане землю золой удобряют, с них, стало быть,
и спрос!..

- Идольцев мы не жертвуем? А кто ж тогда жертвует, если не мы?..

- Ты, кудесниче, плети-плети, да оглядывайся!.. Это что ж выходит:
на волка поклеп, а зайцы кобылу съели?..

Волхв понял, что оплошал, начал исправляться.

- Ну, жертвовать-то, допустим, жертвуете, - признал он с неохотой.
- А стружки снимаете много. Возьмешь берендейку в руку, а в ней и весу
нет...

Возроптали древорезы. Насчет стружки распря шла давняя. Дровами
дом обогревать - разоришься, поэтому резать чурки старались поглубже и
поискуснее. Оставшуюся в изобилии стружку отправляли под гнет, а
получившимися жемками древесными топили печи. А зимы-то ведь год от
году становились все студенее и студенее...

- Так оно что ж, по-твоему, солнышко-то? - жалобно закричал
Кудыка. - На вес, что ли, жертву принимает? Оно, тресветлое, на
красоту резьбы смотрит!..

- По счету приносим, куколка в куколку!.. - врубился в спор
Плоскыня.

- Да вы-то приносите... А вот сволочане...

Ну, услышав про сволочан, народ и вовсе кадыки распустил. Не
любили теплынцы сволочан. Да и те их тоже... Так уж издавна повелось,
что одни промышляли хлебопашеством, а другие ремеслами и торговлей.
Много обид накопилось, много...

- Все леса свои выжгли, под пашню извели... - бушевали древорезы.
- Конечно, им теперь и берендейку вырезать не из чего!..

- Только и забот, что землицу сохой ковырять!..

- И цены на хлеб нарочно подымают. Ну где это видано: пять
берендеек за мерку?..

Найдя виновных, приободрились, даже приосанились. Шумок, правда,
не удержался, вылез опять насчет конца света и человеческой жертвы, за
что огреб с ночи еще заработанную чертоплешину, да и суходушину
[Суходушина (берендейск.) - удар кулаком меж плеч, отчего спирается
дыхание.] в довесок. Не будь рядом волхва, точно бы потоптали.

Кудесник осерчал, стукнул в мерзлую землю посохом и, прекратив
начавшееся уже избиение, разобъяснил, что жертвы человеческие солнышку
не угодны, а вот по лишней резной берендейке в следующий раз накинуть
- оно бы и неплохо. Хотел идти, но был остановлен Кудыкой.

- Кудесниче! А завтра-то какое солнышко взойдет? Четное али
нечетное?

Заморгал волхв, призадумался. И такая вокруг тишина запала, что
каждый поскрипышек снега в ушах отдаваться стал. Вопрос задан был
нешутейный: а ну как солнышко всякий раз с пятном вставать будет? Этак
век удачи не видать...

За лениво пересверкивающими сугробами парило зеркало никогда не
замерзающей Вытеклы. Кудесник покашлял, насупился.

- Солнышко, оно... - без особой уверенности начал он, - к детям
своим, ясное дело, милосердо... Однако и мы ему тоже не указ... Так-то
вот...

Словом, рассудил - как размазал.

* * *

Со щепой за сердцем вернулся Кудыка домой. Синели снежные тени.
Сияло над головой, слабо пригревая, раскалившееся добела недоброе
меченое солнышко. Темное пятно на нем давно сгинуло, растворилось. К
вечеру покажется снова, только будет оно тогда (пятнышко то есть)
посветлее, понеприметнее.

Кудыка окинул тревожным оком свое умышленно неказистое жилище.
Вчерне сделано, вбеле не отделано, а вкрасне и отделывать не будем...
А то царю - плати, князю - плати, боярину Блуду Чадовичу, катись он
под гору, опять плати... Берегиням, лешим... Да еще вон волхвы что-то
новое затевают. Лишнюю берендейку им, понимаешь, добавь!.. Проще уж
убогим прикинуться...

В раздумье поднялся Кудыка в горенку, поколебавшись, снова собрал
резной снарядец, однако заводить не стал - отставил в угол. Выбрал
вчера еще размеченную и надрезанную чурку, подсел к низкому верстачку
у самого окна, но работа не сладилась. Резцы падали из рук, думы
одолевали...

Нутром чуял Кудыка: новые времена настают. А от новых времен
хорошего не жди. Что новизна - то кривизна...

Старого деда Пихто Твердятича дома не было - не иначе, на торг
поковылял, с такими же, как он, дедами язык чесать. Подумал Кудыка,
подумал и решил заглянуть в кружало [Кружало (берендейск.) - питейный
дом.]. Можно, конечно, было просто сходить в погреб, прихватить там
сулею [Сулея (берендейск.) - скляница, горлатая посудина.] доброго
вина, капустки с ледком, рыбки вяленой... Однако пить в однова не
хотелось. Тоскливо в пустом доме. Зябко.

Спустив с цепи обоих кобелей (дед-то совсем плох стал - сам
уходит, а двор без охраны оставляет), Кудыка выбрался на улицу и,
прислонив кол к воротам, хитрой железной клюкой запер калитку. Снизу,
оттуда, где Вытекла подвильнула под самые дворы, хрустя снежком и
кивая коромыслом, подходила рослая Купава, жена Плоскыни. Плескалась в
дощатых бадейках парная водица.

- Здорово ли живешь, Купава?

- Да уж здорово там! - отозвалась она, спесиво вздернув нос.
Свежий синяк под левым глазом Купавы сиял не хуже солнышка.

- Не убереглась, значит, вчера?

Та приостановилась и задорно подбекренилась, придерживая коромысло
одной рукой.

- Всем бита, - то ли похвасталась, то ли пожаловалась она. - И об
печь бита. Только печью не бита...

- Ишь ты... - Не зная, что и сказать, Кудыка поскреб в затылке,
сдвинув шапку на глаза. - А не видела: там по Вытекле греки не плывут,
случаем?

- Ну как это не плывут! Плывут вовсю...

- Ага... - молвил Кудыка и решил пройти к кружалу дальним путем
мимо пристани. Смекалистого древореза всегда тянуло к заморским
гостям. Сильно он их уважал за хитроумие и выдумку во всяческих
поделках. Было чему у них поучиться. Недаром же говорят: у грека на
все снасть имеется...

Верно, плыли. Приставать, правда, на этот раз не собирались.
Червленый грудастый корабль с лебединой шеей шел нарыском [Нарыском
(берендейск.) - силою тока воды, без парусов.] вниз по течению,
держась близ левого берега, где Вытекла была особенно глубока.
Обратным, стало быть, путем: из грек в варяги. Кудыка выбрался на край
пристани и оказался в трех переплевах от крутой червленой боковины
судна.

- Здорово ли плавали, гости заморские?

Из слаженного на корме чердака выглянул черный вертлявый грек.
Зябко кутаясь в беличью шубу, вгляделся, заулыбался.

- А, Кудика? Здорово-здорово... - прощебетал он, смешно
выговаривая слова.

Гладкая пологая волна лениво доколебнулась до берега. Над водой
курился парок. Корабль плыл - как в лебяжьем пуху.

- Поздненько вы сегодня, - заметил Кудыка и двинулся вниз по
пристани, стараясь держаться вровень с кормой. - Тоже, небось,
солнышка дожидались?

Грек закатил глаза, вскинул плечи, поцокал языком.

- И сто это у вас не поймес ницего? - посетовал он. - Днем - ноць,
ноцью - день...

- А у вас так не бывает? - полюбопытствовал Кудыка.

- Не-ет, не бывает... Все по цасам? - И грек как бы в
доказательство извлек из шубы серебряный предмет с цифирью и
стрелками. Кудыка аж крякнул от зависти. Вот ведь делать наловчились -
в руке умещается...

Хотел было спросить, как же это так получается, что солнце на всех
одно, а восходит по-разному, но тут из чердака на корме ступил на
палубу огромный белоглазый варяг с важным неподвижным лицом
закоренелого самородного дурака. Этот был в подбитом мехом плаще
поверх заиндевевших доспехов.

- Глюпый нарот, - надменно глядя на Кудыку, молвил он и отвернул
ряшку.