взглядом можно было убивать - я бы не дошел до столика. Но я дошел.
Вспоминая по дороге, что похожее выражение лица я уже, кажется, где-то
видел. Где?..
кафе, была похожа скорее на лес. Настроение было испорчено уже
окончательно, Люда молчала - я перестал быть занимательным собеседником и
угрюмо созерцал повороты тропинки.
нельзя, но тело не слушалось. Решился, все-таки, сволочь трусливая...
Передо мной был мой знак. Нижняя часть креста была смазана - видимо,
рисовавший очень торопился. Сквозь знакомую жаркую волну донесся голос
Люды: "Что с тобой, Сережа? Тебе плохо?".
леса. Неправильный лес, не такой... Нельзя! Стой, мерзавец! Стой...
Почему? Нельзя... Деревья. Пища. Можно.
жрать, это была доминанта его существования. Я ворочался в чужом теле,
низким ревом продираясь через чешуйчатую глотку, отбрасывал плоскую морду
в сторону - но ящер хотел жрать и медленно, но упрямо восстанавливал
власть над телом. Это было его тело. Время опутывало меня длинными липкими
волокнами, тяжелая лапа неотвратимо зависла в воздухе...
пласты времени и эпох - разъяренный ящер стоял перед своей жертвой. А
между ними стоял я и всем упрямством своих волосатых предков, всей яростью
прижатых к стене, забитых в колодки, всем отчаянием закованных в цепи -
всем человеческим, что еще было во мне, я держал своего монстра, держал
через потребность жрать, держал, собирая всего себя в кулак, и наконец
собрал, и этим кулаком - нет, не кулаком - чешуйчатой когтистой лапой...
черная, ревущая пустота, и цепи, которые еще держали мой рассудок,
растянулись и начали лопаться...
Кровь. Малой кровью... Значит, все-таки могу. Могу.
лицо в крови!..
На большее меня уже не хватило. Я повернулся лицом к тропинке - и увидел
Колю. Он быстро шел прочь. Один раз он оглянулся - и я наконец вспомнил,
где я видел это выражение лица.
его силуэт, размытый быстрым движением - и вот уже парк пуст, только по
аллее неторопливо идут двое и катят перед собою ярко-красную коляску, в
которой сидит толстый сердитый младенец, увлеченно грызущий круглую
погремушку...
это мы, мы с Людой движемся сквозь вечерний парк, сквозь лиловые тени
надвигающегося будущего. Мы-завтрашние о чем-то болтали, не замечая
нас-сегодняшних, и наш нерожденный сын все пытался укусить беззубыми
деснами новую игрушку, круглую, как земной шар... кусал, смеялся и
взмахивал ручкой с едва заметной родинкой у пухлого запястья...
сознании моем, как в гулком заброшенном соборе, все бормотал сухой
срывающийся голос, сбивался, хихикал и снова принимался за свое...
никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это
начертание, или имя зверя, или число имени его..."