глядя на того с явным желанием дать раненому по уху, после звучно
высморкался Саблику под ноги и двинулся к колодцу.
и теснее прижался спиной к яблоне. - Убью!
землю.
травы.
испугалась - дико, смертно испугалась, просто раньше не успела это
заметить, а и заметила, так не пустила в сердце.
свою неуемную...
Друц!.. я для тебя, госпожа, я за тебя... наш табор в Силезию третьего дня
ушел, там ярмарка знатная, а я не успел!.. задержался я тут... хочешь,
госпожа, вынь мою душу, топчи ее, дави каблуками - благодарить стану, в
ножки поклонюсь! Хочешь?!
словах Друца о душе. - Прыгай-ка лучше в седло и гони к своим в Силезию.
Опомнятся мужики - ни я, ни Господь Бог тебя с их топоров не снимут.
Понял? А гнедого твоего Бовуром звать - так и запомни, потому что на
другое имя он не откликнется. И не надо на меня глазеть, рот разинув, я
тебе не икона Божьей Матери... ну, скачи!
края дороги наблюдал за происходящим. Когда пыль взвилась за цыганом
Друцем, прилипшим к спине краденого жеребца, мельник покачал головой и
задумчиво оттопырил нижнюю губу.
сказывал? - спросил он у самого себя.
поглядывая на припавшего к ведру одноухого пса.
из чужой конюшни.
улыбочкой и повторил:
другу глыб тесаного камня, выросли перед Мартой и Джошем как из-под земли.
Вот еще только что был лес, тропинка петляла меж задумчивыми сумрачными
вязами и древними дубами, не позволявшими видеть ничего дальше ближайших
стволов - и вдруг лес как-то сразу кончился, словно обрезанный гигантским
ножом, а над головами уже нависают отвесные монастырские стены, больше
смахивающие на крепостные. Тынецкий монастырь в смутные времена и впрямь
частенько служил крепостью, причем стены, на которые сейчас с искренним
благоговением смотрели Марта и Джош, ни разу не были взяты неприятелем. То
ли Господь хранил святых отцов и укрывшихся у них мирян, то ли закованный
в камень оплот веры просто оказался не по зубам нападающим. Впрочем, одно
другому не помеха, и даже наоборот...
воротами монастыря, ощущение давящей на плечи огромной массы сурового
камня только усилилось. И, стараясь развеять это гнетущее впечатление,
усугубляемое царившей вокруг тишиной, Марта решительно и громко трижды
ударила в ворота привешенным снаружи чугунным кольцом.
послышались неспешно приближающиеся шаги, и в левой створке со скрипом
отворилось небольшое окошечко. Спустя мгновение в нем возникла остроносая
физиономия монаха-привратника, сверлившего Марту подозрительным взглядом.
Марта. - Совета пришла спросить у святого отца, брата моего в миру.
перейти в уверенность. - Что-то не припомню я, чтоб у аббата Яна сестры
водились!
ладонью по гладкому дереву ворот и как бы случайно задев при этом
торчавший из окошка длинный монашеский нос.
месте, словно пытаясь что-то вспомнить. Так и не вспомнив, обреченно
махнул рукой и начал вытаскивать из петель тяжелый засов.
юркнувшего следом одноухого пса. - Для тех, кто просит у нас совета и
утешения, двери наши всегда открыты. Сейчас схожу, доложу отцу
настоятелю...
Ивонич предпочитал принимать не в исповедальне и не в аббатских покоях, а
в узкой келье, где кроме жесткой лежанки, грубой деревянной скамьи и
низкого стола из некрашеных дубовых досок, ничего не было.
родовитых шляхтичей и шляхтянок, претендующих на особое внимание аббата,
отпускал грехи, давал советы, после которых многие уходили с облегченным
сердцем, а кое-кто и вскоре принимал постриг. Знали бы эти люди, что на
самом деле происходило в то неуловимое мгновение, когда бремя грехов
спадало с их души, или когда важное решение, еще минуту назад рождавшее
бурю сомнений, вдруг оказывалось простым и единственно возможным! Но люди
покидали монастырь, аббат оставался, и все шло своим чередом.
не грозила - даже святой Станислав Костка сподобился приобщения к лику
лишь после того, как отдал Богу душу - тем не менее тынецкие
отцы-бенедиктинцы и священнослужители соседних монастырей были твердо
уверены, что уж епископский-то сан не минует ксендза Ивонича, причем в
самое ближайшее время.
Самуила-бацы, знал истинную цену своей святости.
из голов исповедующихся и просящих совета мирян терзали его. Люди уходили
просветленными и очистившимися, чувствуя в себе Благодать Божью, люди
называли отца Яна святым - а он оставался один на один с их гордыней,
любострастием и чревоугодием, все чаще не выдерживая, срываясь и долго
потом замаливая собственные - а по сути чужие - прегрешения... Когда
молодой Яносик становился послушником, а затем принимал постриг и давал
обеты, он и представить не мог, с чем ему придется столкнуться в стенах
монастыря, этой обители веры и благочестия! Да будь он действительно
святым - никогда бы не достичь Яну Ивоничу не то что епископского сана, но
и должности настоятеля, в которой он сейчас пребывал. Свято место пусто не
бывает, желающих на него предостаточно. И плетутся в стенах монастырей
интриги не хуже, чем в королевских дворцах и княжеских замках; редко,
очень редко пускают в ход святые отцы яд и клинок, зато клевета и наветы
ядовитее иной отравы и острее булатного ножа. Будь ты хоть трижды
блаженным бессребреником - епископом до самой смерти не станешь, ибо
найдутся угодники похитрее, попроворнее тебя!
Самуил-баца мог гордиться старшим сыном: не раз кто-нибудь из
отцов-бенедиктинцев внезапно забывал, о чем хотел донести тогдашнему
аббату, или прилюдно спотыкался посреди молитвы, запамятовав слова, годами
беспрепятственно слетавшие с языка; а то и сам престарелый настоятель
начинал вдруг ни с того ни с сего благоволеть к молодому монаху, которого
еще недавно считал юным выскочкой, метившим на его место (и совершенно
правильно считал!)...
корыстные помыслы, зависть, тщеславие, доносы и интриги скользкой плесенью
оседали в душе брата (позже - отца) Яна, и время от времени Ивонич начинал
задыхаться, тонуть в этой мерзости, не отличая врожденного от краденого.
Тогда он на несколько недель исчезал из монастыря - якобы по делам святой
католической церкви - в потайном месте сменял свое одеяние на мирское и
ударялся во все тяжкие, ныряя с головой в пучину пьянства, чревоугодия,
кутежа и продажной любви, давая выход накопившимся в нем чужим страстям и
желаниям.
оказывалась переполнена той дрянью, которую отец Ян выносил из чужих душ.
Для блага других - и ради собственной выгоды. Всяко бывало, и до сих пор
мучился сорокалетний аббат Ян, считавшийся святым, страшным вопросом:
благо творит он или зло? Угодно ли Богу то, что он делает, или уже ждет
Афанасьев Роман
Семенова Мария
Ильин Андрей
Контровский Владимир
Смит Кордвейнер
Орловский Гай Юлий