видимо, был из тех еще встречающихся на Руси самородков, которые открывают
пиво глазницей и ударом крепкой ладони вышибают пробку из бутылки
болгарского сушняка сразу наполовину, так, что уже несложно ухватиться
крепкими белыми зубами.
стаканчик и бутерброд с морской капустой. - Хотя страшно. Все-таки двое, а
этот Михаил - здоровый..."
асфальте под ногами. С каждой волной теплого вечернего ветра узор менялся
- то были ясно видны какие-то рожи и знамена, то вдруг появлялись контуры
Южной Америки, то возникали три адидасовские линии от висящих над деревом
проводов, то казалось, что все это - просто тени от просвеченной фонарем
листвы.
рубежом жидкость, решив видимо, что дело происходит где-то в западном
полушарии, проскользнула внутрь с удивительной мягкостью и тактом.
пункте чего-то там на схеме напишет, так это уже и впрямь будет "маршрут
номер три"? Это бульвар Степана Разина.
спросил:
пробку.
не светит.
успел поймать его за рукав.
выполненную татуировку - кажется, всадника, вонзающего копье во что-то под
ногами коня, но Михаил сразу спрятал руку в карман, а просить разрешения
поглядеть не нее еще раз было неудобно. Никита уставился на бутылку.
Этикетка была такой же, как и на "Особой московской" внутреннего разлива,
только надпись была сделана латинскими буквами, и с белого поля глядела
похожая на глаз эмблема "Союзплодоимпорта" - стилизованный земной шарик с
крупными буквами "СПИ".
тесемки были уже связаны. Слово "Дружинник" было перевернутым, но Никита
не стал возиться - все равно, подумал он, ненадолго.
испугался на секунду, что это заметят в опорном пункте, но тут же
вспомнил, в каком состоянии к концу дежурства был в прошлый раз сам
капитан, и успокоился.
опорному пункту, до которого было минут десять ходьбы.
ощущал такой легкости во всем теле - казалось, он не идет, а несется
ввысь, в небо, качаясь на воздушных струях.
Навстречу время от времени попадались компании - сначала какие-то
легкомысленные девочки, одна из которых подмигнула Никите, потом пара
явных уголовников, потом несколько человек прямо на улице поедавших торт
"Птичье молоко", и другие, уже совсем непонятные люди.
вон какие хари..."
и гасли слова детской песни о том, что лучше всего на свете шагать вместе
по просторам и хором напевать. Смысла слов Никита не понимал, но это его
не беспокоило.
что можно было возвращаться еще час назад. Пока Никита наощупь искал свою
сумку в темной комнате, где обычно проводили инструктаж и делили людей по
маршрутам, Михаил и Гаврила ушли - им надо было успеть на электричку.
хотелось идти к метро вместе с капитаном и говорить о Ельцине. Выйдя на
улицу, он почувствовал, что от его хорошего настроения ничего не осталось.
Подняв ворот, он направился к метро, обдумывая завтрашний день:
партсобрание, заказ с двумя батонами колбасы, звонок в Уренгой, литр водки
на праздники (надо было спросить у случайных спутников по дежурству, где
они брали "Особую", но теперь уже поздно), забрать Аннушку из садика,
потому что жена идет к гинекологу, дура, даже тут у нее что-то не ладится,
в общем взять у Германа Парменыча отгул на полдня за сегодняшний выход.
из-под низко опущенного платка его лысину; он все глядел в газету, пока
сволочи не похлопали по плечу - тогда пришлось встать и уступить, но был
уже перегон перед его станцией. Он подошел к дверям и поглядел на свое
усталое морщинистое лицо в стекле, за которым неслись переплетенные
электрические змеи. Вдруг лицо исчезло, и на его месте появилась черная
пустота с далекими огнями: тоннель кончился, и поезд взлетел на мост над
замерзшей рекой. Стала видна слава советскому человеку на крыше высокого
дома, освещенная скрещенными голубыми лучами.
жестикулирующие алкаши, девушка со спицами, довязывающая что-то синее под
схемой метрополитена, школьник с бледным лицом, мечтающий над фотографиями
из учебника истории, полковник в папахе, непобедимо сжимающий чемодан с
номерным замком, и еще были видны выведенные чьим-то пальцем с той стороны
стекла печатные буквы "ДА". Потом впереди появилась длинная и пустая
улица, занесенная снегом. Что-то кололо ногу. Он достал из кармана
неизвестно как там оказавшуюся булавку с зеленой горошиной на конце, кинул
ее в сугроб и поднял глаза. Небо в просвете между домами было высоким и
чистым, и он очень удивился, различив среди мелкой звездной икры совок
Большой Медведицы, - почему-то он был уверен, что тот виден только летом.