лучиков, как мягкие плавники, нежно раскачивались в ленивых волнах залива.
Глотая горячий чай, пропитанный дымом, я откидывался спиной на столб
навеса, под которым стоял кухонный стол. Я отдыхал. Я закончил полевой
сезон. Я ощущал прекрасное чувство исполненного мною долга.
и как без вести!" - "Да оно так и есть: без вести, - сочувствовал Сказкин.
- У нас было, с балкера "Азов" медведь ушел. Его танцевать научили, он за
столом в переднике сиживал. Чего уж кажется надо: плавай, смотри на мир!
Так нет: на траверзе острова Ионы хватились - нет организма! Ушел!" - "Вот
и я говорю, - бухтел Мальцев, - ушли, и ни духу от них, ни слуху!" -
"Может, плохо кормил?" - "Ты че? - удивился Агафон. - Кто собак кормит?
Собаки должны сами кормиться!" - "Медузами?" - "Зачем медузами? Вон все
полянки мышами мышами. Пусть лакомятся!"
судьбе, поминали белую корову, а я лениво следил за лучиками звезды,
купающейся в заливе. "Хорошо бы увидеть судно, - мечтал я. - Любое судно,
хоть на Корсаков, хоть на Находку, хоть на Петропавловск!"
мы пятью ящиками образцов: сваренными пемзовыми туфами, вулканическим
песком и зазубренными, как ножи, кусками обсидиана, тяжкими, как мертвая
простокваша, обломками базальтов.
пемзовые толщи южного Итурупа не имеют никакого отношения к кальдере
Львиная Пасть, когтистый хищный гребень которой впивался в выжженное небо
далеко за крошечным, курящимся, как вулкан, домиком Агафона Мальцева.
доказать, что все эти пемзы выплюнула в свое время именно Львиная Пасть, а
не лежащий в стороне полуразрушенный вулканчик Берутарубе.
пламенем доисторическое низкое небо, густо пропитанное электричеством.
Гордясь, я видел летящие в субстратосферу раскаленные глыбы, смертную
пелену пепловых туч, грохот базальтовых масс, проваливающихся в
освобожденные магмой полости. А потом - мертвый кратер... ободранные
взрывом мощные стены... А надо всем этим - доисторические белые ночи,
доисторические серебристые облака...
приемник "Селга".
гребне кальдеры Львиная Пасть грохотали невидимые камнепады. Хотелось
домой, в город, туда, где всегда найдется настоящее кресло, шкаф с
книгами, друзья; где, наконец, темная шапочка пены стоит не над воронками
несущегося ручья, а над нормальной кофейной чашечкой.
духоты, царящей вокруг, я уходил к подножию вулкана Атсонупури, бродил по
диким улочкам давным-давно оставленного поселка. Как костлявые иероглифы,
торчали повсюду балки, в одичавших, заглохших садах яростно рос крыжовник,
ягоды которого напоминали выродившиеся полосатые арбузы. За садами темно,
душно пах можжевельник, синели ели Глена, пузырились, шуршали кусты
аралий. Оттуда, с перешейка, поднявшись на самый его верх, я видел весь
залив Доброе Начало, а слева - далекий, призрачный горб горы Голубка.
напоминала тушу дохлого динозавра. С ее мрачных массивных склонов, как
пряди старческих седых волос, шумно ниспадали многометровые водопады,
рассеивавшиеся по ветру.
мире знаю! Ничего в этом мире не может случиться такого, что не было бы
мною предугадано заранее!
первым звонком, ибо в тот же вечер, после трагедии, разыгравшейся на
берегу, ввалился под наш душный навес не в меру суетливый Сказкин;
ввалился, ткнув рукой в столб, подпирающий крышу навеса, а другой - в
деревянные ящики с образцами; ввалился, потеряв где-то на ходу свою
гигантскую кепку, а с нею и душевное равновесие; ввалился, упал на
деревянную скамью, прижав руки к груди, и шумно выдохнул:
Сказкиным, когда ни работа, ни отдых не шли на ум, когда время
останавливалось, я садился за карты. Нет, нет!.. Увлекал меня вовсе не
пасьянс, не покер, не "дурак", как бы его там ни называли - японский,
подкидной, астраханский; я аккуратно расстилал на столике протершиеся на
сгибах топографические карты, придавливал их куском базальта и подолгу
сравнивал линии берегов с тем, что я запомнил во время своих отнюдь не
кратких маршрутов.
а для меня - белые пемзовые обрывы и дождь, который однажды держал нас в
палатке почти две недели. Дождь не прекращался ни на секунду, он шел днем
и шел ночью. Плавник пропитался влагой, плавник тонул в воде, плавник не
хотел возгораться. Раз в сутки Серп Иванович не выдерживал и бежал на
берег искать куски выброшенного штормом рубероида; на вонючих обрывках
этого материала мы кипятили чай. Кашляя, хрипя, не желая смиряться со
взбесившейся природой, Серп Иванович неуклонно переводил все беседы на
выпивку, но делал он это без надрыва, и я гордился Сказкиным!
временем вулкана Берутарубе, а для меня - гора, двугорбым верблюдом
вставшая над океаном, а еще разбитый штормом деревянный кавасаки, на
палубе которого мы провели смертельно душную ночь. Палуба была наклонена к
океану, спальные мешки тихонько сползали к невысокому бортику, на палубе
было хорошо, ведь дерево никогда не бывает мертвым.
голубоватой дымке вставал безупречный пик Алаида.
голубоватой дымке пылали над океаном заостренные вершины Онекотана, а
дальше Харимкотан, похожий на разрушенный город. Чиринкотан, перевернутая
воронка, перерезанная слоем тумана, наконец, базальтовые столбы крошечного
архипелага Ширинки...
человек в море всегда один, но человек в море никогда не одинок. Плавник
касатки, мертвенный дрейф медуз, пыльца бамбуковых рощ, принесенная с
острова - все это часть твоей жизни, ты дышишь в унисон океану, ты знаешь
- это твое дыхание гонит высокую волну от южных Курил до ледяных берегов
Крысьего архипелага.
как в океане. Его безмерность заставляет тебя найти, выделить из массы
волн одну, пусть не самую мощную, зато конкретную, из великого множества
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Лукин Евгений
Пехов Алексей
Сертаков Виталий