Чтение 4–й страницы книги ~Спор с дьяволом~

Странный старик.

Он часами сидел один, в компании он не нуждался. Смотрел в небо,
что-то обдумывал. Варил кофе. Странно еще, он никогда не подходил к
телефону. А при глухонемом Бауэре? Кто-то же должен был это делать.

- Могут позвонить друзья, - заметил я как-то.

- Друзья? - Беллингер недружелюбно хмыкнул. - Что ты имеешь в виду?

- Ну, как... У всех есть друзья... Или там по делу, - попытался я
выкрутиться. - Три дня назад звонил журналист... Какая-то газета...
Обещали неплохие деньги...

- Деньги? - Беллингер вытянулся в кресле, размял одну ногу, потом
другую. - Я сказал тебе, гони всех! Никаких встреч. Если встретимся, то на
кладбище.

- Не надо так говорить.

- Заткнись, - Беллингер даже не повысил голоса, но было видно,
командовать он умеет. - Если я сказал - на кладбище, значит там и
увидимся.

Я кивнул.

Не мое это дело - спорить с тем, кого охраняешь. Тем более, что он не
догадывается об этом.

Есть такой анекдот: неврастеник является к доктору. Доктор,
естественно, расспрашивает, как жизнь, да что у него за работа? -
"Ответственная работа, доктор". - "Давайте конкретнее". - "Сортирую
апельсины, доктор". - "Апельсины? Как это?" - "Ну как! Целый день по
желобу передо мной катятся апельсины. Целый день я бросаю большие
апельсины в одну корзину, средние - в другую, маленькие - в третью". - "Не
худшая работа, - говорит доктор. - Наверное, успокаивает". - "Успокаивает?
- взрывается неврастеник. - Да вы поймите, доктор! Целый день передо мной
катятся апельсины, целый день я хватаю то один, то другой, целый день я
вынужден делать выбор, выбор, выбор!"

Ладно.

Я тоже все время стоял перед выбором.

Мне следовало постоянно следить за стеной и садом, заниматься
хозяйством, и в то же время не упускать монологов Беллингера.

Говард Фаст, - ни с того, ни с сего сердился вдруг Беллингер. Игра в
партии, вход, выход... Он лично ставил не на таких людей...

Каждое слово его бессвязных воспоминаний записывалось людьми Джека
Берримена, а я старался ничем не выказать своего интереса. Старик довольно
быстро начал относиться и ко мне как к глухонемому. Меня это устраивало.
Ничто так не успокаивает человека, как ощущение чужой тупости. Иктоса
устраивал Бауэр, Беллингера устраивал я. Ему ведь и в голову не приходило,
что благодаря мне где-то далеко от "города Сол" доктор Хэссоп, давний
приятель, ежедневно анализирует каждое его слово.

Но если кто-то охотился за Беллингером, охотников я пока не видел.
Как, впрочем, и настоящих следов.

- Мистер Ламби, - сообщил я Беллингеру, сняв телефонную трубку. - Вы
будете говорить с ним?

- В субботу, - ответил Беллингер, и не думая подниматься с кресла.

- Вы будете говорить с мистером Ламби в субботу? - не понял я.

- Вот именно. Но не по телефону, а здесь. Он все знает. Передайте ему
- как обычно.

- Как обычно, - сказал я в трубку.

Мистер Ламби все понял, он даже переспрашивать ничего не стал.
Похоже, такие беседы были для них не редкость.

Занимаясь своими делами, я не терял возможности присмотреться к
Беллингеру.

Откинувшись на спинку кресла, обхватив острые колени тонкими
веснушчатыми руками, старик часами всматривался в резную листву дубов,
темных, как предгрозовое небо.

Что он там видел? О чем он думал? Чем он занимался целых десять лет,
проведенных на вилле "Герб города Сол"?

Конечно, не он один уходил из большой жизни.

Скажем, Грета Гарбо. Великая актриса провела в уединении чуть ли не
треть века. "Хочу, чтобы меня оставили в покое", - сказала она однажды и
сделала все, чтобы получить покой. Журналисты месяцами ловили ее у
собственного дома, но она умела ускользать от них. Наконец, о ней забыли.

Или Сэлинджер, укрывшийся в Вермонте под Виндзором.

Кто знает, чем он там занимается? Дзэн-буддизмом? Поэзией? Или вообще
ничем не занимается?

В последнее я не верил.

Человек не способен ничем не заниматься. Пусть неявно, даже не
замечая этого, но он будет стараться изменить течение событий,
разнообразить их. Платон справедливо заметил: человек любит не жизнь,
человек любит хорошую жизнь... Невозможно десять лет подряд произрастать
как дерево. Если ты, конечно, вменяем. Невозможно десять лет подряд
смотреть на облака, слушать цикад, любоваться розами. Рано или поздно тебе
понадобятся люди, рано или поздно тебя охватит тоска по действию. С этим
ничего нельзя поделать.

Обходя сад, я не раз думал об этом.

Год, еще год, еще... Жизнь уходит... Что примиряло с этим Беллингера?
Звон пчел? Само уединение? Небо, распахнутое над головой?

Ладно. Я не хотел в этом копаться.

Меня интересовала конкретная вещь - металлический сейф, установленный
в кабинете. Выглядел он неприступно, но я не думал, что не справлюсь с
ним. В свое время мы с Джеком прошли хорошее обучение.

Я ждал лишь удобного случая.

Старик ложился поздно, иногда в третьем часу. Он не всегда гасил
свет, но это не означало бессонницы - просто он мог спать и при свете,
привычка одиноких людей. Я убедился в этом, оставляя стул перед его
дверью. Примитивная уловка показывала - если старик уснул, то это надежно.

В отличие от Беллингера, я ложился рано. Меня устраивал крепкий
короткий сон, я по опыту знал: самые опасные часы - предрассветные.

Глубокой ночью я просыпался, бесшумно вставал и так же бесшумно
спускался в сад.

Луна. Смутные тени. Душные ароматы лета, дубов, роз.

Мне надоело бездействие.

Особых развлечений сейф мне не обещал, но я нетерпеливо ждал того
момента, когда им можно будет заняться.

И такой момент наступил.

Старик спал, в саду царило безмолвие, нарушаемое лишь цикадами.

Обойдя сад, я неслышно поднялся в кабинет.

Я не стал включать свет - три окна кабинета просматривались с южной
стены. Я не думал, что за мной наблюдают, но рисковать не хотел.

Ночь... Микродатчики, разнесенные по всей стене, доносили до меня
неясные шорохи.

Ночь...

Самое поразительное - Беллингер не снабдил сейф никакой
дополнительной защитой.

Я справился с шифром за полчаса.

Больше всего я опасался звуковых ловушек, но, похоже, Беллингеру это
и в голову не приходило.

Я включил потайной фонарь.

В сейфе, на двух его полках, лежали деньги, старые договора, какие-то
документы, мало меня интересовавшие, зато я сразу обратил внимание на
толстую картонную папку и на обшарпанный "Вальтер". Вид у пистолета был
вызывающий, но на месте Беллингера я бы завел оружие более современное.

И все же Беллингер держал в доме оружие...

Просмотрев документы, я обратился, наконец, к папке.

Наверное, воспоминания. Упреки в адрес Фаста и Стейнбека, похвалы
Уилберу и Сарояну. Что-нибудь такое, я был в этом уверен.

С помощью фонаря я тщательно изучил положение папки в сейфе. При
первой тревоге я должен положить ее на то самое место, где она лежала, и
захлопнуть сейф. Это займет считанные секунды, но я должен быть готов. Все
в сейфе должно лежать так, как предусмотрено стариком.

Я осторожно положил папку на журнальный столик. Микрокамера,
вмонтированная в кольцо, была готова к работе. Я не испытывал никакого
волнения от мысли, что в принципе, я, возможно, - первый читатель новой
вещи весьма известного писателя. Я вполне был удовлетворен тем, что моя
догадка подтвердилась - эти десять уединенных лет старик не сидел без
дела.

"Человек, который хотел украсть погоду".

Недурное название, хотя прежде Беллингер предпочитал более краткие.
"Генерал". "Поздний выбор".

Ладно. Я никогда не относил себя к рьяным поклонникам Беллингера.

Работая с камерой, я успевал еще и просматривать текст глазами.

Роман. Вовсе не воспоминания, как я думал. Роман.

И, кажется, с авантюрной окраской.

Полярное белесое небо, собачьи упряжки, скрип снега. Два датчанина
пересекали ледник.

Гренландия. Я усмехнулся.

В своих бессвязных отрывистых бормотаниях Беллингер, кажется,