женщине за спину и вдруг наотмашь, изо всех сил стеганул ее прутом. Удар
кинул женщину в песок, выбив жуткий вскрик из ее легких; высокий, раздувая
ноздри, страстно вздохнул.
он подцепил отлетевший в сторону пакет. Отдуваясь, распрямился. - Все-таки
вихнутый ты.
прут перебил ей позвоночник. Высокий стоял над нею, наблюдая и впитывая.
Затем пнул носком сапога.
перекатил хрипящую женщину лицом вверх.
трепетал. Грузный снова нагнулся, пыхтя, запустил руку за клапаны
балахона.
обидой воскликнул он, вытаскивая бутылочку. - Заткнуть не могла как
следует! - Встряхнул, посмотрел на просвет. - Чуть не половина вытекла...
Тьфу! - На ходу забивая пробку поплотнее и от негодования мотая головой,
он отошел шагов на семь и сел, в то время как высокий распалялся все более
и сам пристанывал при всяком ударе. В заходящемся вое пролетало
скомканное: "Родненькие!.. Сестренка..."
доколачивай. Все-таки это, - он неопределенно шевельнул ладонью, -
противозаконно.
обмякая и тяжело дыша.
мстительным. - Пусть поразмыслит, какое она дерьмо!
возвращавшаяся с раздачи. Ни кричать, ни говорить, ни двигаться она уже не
могла. Только в горле клокотало да медленные слезы тоски, едко скапливаясь
между щекой и резиной, катились сами собой из уставленных в круглые вырезы
неба глаз.
послал...
ее шевельнулся в заполнившей рот пене - и дыхание остановилось.
маске выгорела!
старого вставим... Ой, мужчины, беспомощный вы народ. Как завтра за
мальчиком-то в светлый край со старой шахтой пойдешь?
бархана. Он никуда не спешил - и видел все, с той секунды, как патрульные
прервали предписанный им маршрут движения, до той, как старики, стащив с
убитой противогаз, балахон, а потом - снова поспорив немного - зачем-то и
одежду, поспешно поползли прочь. Он наблюдал спокойно, потому что чувство,
в котором странно мешались недоумение и омерзение, стало слишком привычным
с того момента, как мальчик помнил себя. Душа его окостенела от отчаяния и
непонимания. Все было мерзким. Все было зверским. Все было
противоестественным и чужим. Не таким, как должно. Он не помнил, не знал,
каким оно должно быть, но не принимал остервенелого мира, в котором жил.
Он и сам был не таким - он знал, его зовут Мутантом, потому что
убийственное загадочным образом его не убивало. Он знал, его считают
сверхъестественным существом, и, видимо, по праву, - но он этого не
понимал. Он знал, от него ждут чудес, - но его это не трогало. Он помнил,
как очнулся в тепле забот профессора и его жены; но, постепенно осознав,
что они ничего не могут ему объяснить ни о нем самом, ни о мире, что они
не отец ему и не мать, что даже они как-то мимо него, - он ушел, едва
начали стаивать насквозь серые от радиоактивного пепла сугробы ядерной
зимы. Ушел искать свои корни. И скоро понял - у него нет корней.
Память его билась о бронированную тусклую штору, сродни тем, что
прикрывали входы в жалкие, зараженные бункера. Но если через них он
проходил свободно, вызывая суеверный ужас окружающих мгновенным
угадыванием цифровых кодов любого замка, любой следящей системы, любой
шифрованной информации, то все попытки броситься за ту секунду, которая
помнилась исходной, - в странно чужой комнатушке с лампой на столе, с
плохонькой репродукцией хорошей картины на стене, с ласковым, но странно и
нестерпимо чужим женским лицом, - все попытки прорваться дальше
оказывались тщетными. И никто, никто не мог ему помочь; напротив, помощи
ждали от него. Они, все - от него, одного. Это было смешно и горьки.
был слух - его следовало проверить. Возможно, та была его настоящей
матерью - хотя все равно жена профессора, ночей не спавшая с ним,
полумертвым, во всех отношениях была ему больше матерью, нежели та,
бросившая калеку. Иногда, несмотря на духовное отупение, он испытывал,
вспоминая свой безмолвный уход, уколы совести. Если бы он и впрямь мог
кого-то спасти, первыми - возможно, единственными - он спас бы профессора
и его жену, заново научивших его сидеть, ходить, говорить, есть. Они были
людьми мира, где он постоянно ощущал себя неким неудачным трансплантом; и
в то же время в них было - было, было, он помнил - настоящее, естественное
и единственно возможное... он не мог этого понять.
ветер, и длинные волосы мальчика летели в этом пыльно-алом ветру. Опершись
левой рукой на дыбом стоящую шероховатую глыбу, из которой торчали ржавые,
перекрученные обрывки арматуры, мальчик еще раз огляделся. Тоска, тоска...
Долина была раздавлена и опалена, точно об нее затушили чудовищный окурок.
Горизонты меркли в стылой сизой дымке. Сухими обглоданными костями
виднелись там и сям развалины. Над Тухлой Рощей стлалось плоское туманное
море - там, в тепле прорвавшихся термальных вод, мутировали и плодились
хищные хвощи. Слева шагала к гряде курганов линия электропередач - с
торчащих вразнобой жеваных опор кое-где свисали ниточки проводов, они
невидимо покачивались в порывах ветра и время от времени взблескивали
стеклянными искрами изоляторов. С круглых вершин курганов слетали
призрачные пылевые шлейфы и тянулись в зеленом небе. Красное солнце
догнало голубое, сейчас они висели рядом - громадный неяркий оранжевый
пузырь и неистовый бриллиант, острый, как летящее в переносицу острие
иглы. Мальчик глубоко вздохнул и стал спускаться - песок осыпался под
босыми ногами, его подхватывал ветер.
заключение премьер. - Нельзя сказать, что день этот мы могли бы счесть
радостным юбилеем или национальным праздником, - члены кабинета
почувствовали шутку и заулыбались, - но и оснований для траура у нас нет.
Завтра исполняется ровно год с того памятного момента, который все уже
давно называют без излишней аффектации моментом ноль. Мы имеем право
сказать, что этот год мы прожили не зря и что положение наше не столь...
далеко не столь плачевно, как могло бы быть. Искра цивилизации не угасла.
Задачу первого этапа мы исполнили, - это была фраза, которую в прежние
времена газеты набрали бы курсивом, а иллюстрированные еженедельники -
жирным шрифтом, и члены кабинета похлопали. - Следующая задача не менее
сложна и ответственна: заставить эту искру вновь разгореться гордым
всепобеждающим огнем. А для этого, господа, нам прежде всего необходима
позитивная программа. Конструктивная, нацеленная на много лет вперед.
Грандиозная идея, способная увлечь население, дать ему перспективу и
надежду! - Это опять была жирная фраза, и в небольшом зале опять
заплескались короткие аплодисменты. - Я жду ваших рекомендаций вечером, с
двадцати до двадцати двух. Завтра я выступлю с речью по всеобщему
оповещению; объявлено о завтрашней речи будет уже сегодня. Реалистичность
и размах программы должны нейтрализовать всякого рода слухи о грядущем
спасении извне. Люди будут ждать эту речь. Мы должны оправдать их высокие
и... оправданные ожидания.
вполголоса.
подразделениями спецназначения попрошу задержаться еще на несколько минут,
- громко сказал премьер.
вокруг небольшого круглого стола в углу. Когда закрылись двери, премьер
устало опустился в кресло и нервным рывком ослабил узел галстука. Сунулся
в тумбу стола, достал бутылку коньяку и три рюмки, пачку сигарет.
покосился на командующего, усмехнулся и достал из своего необъятного
саквояжа миниатюрный, как книга, магнитофон.
щелкнул клавишей. Раздалось слабое шуршание, потом бодрый голос премьера
заговорил:
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Майер Стефани
Корнев Павел
Каменистый Артем