подхватывал Малянов. И они опять долго смеялись.
Малянов. - Надо работать". - "Надо так надо, - уныло отвечала Ирка, давя
окурок посреди трухи предыдущих. - Работа делает свободным... Честное
слово, лучше тачку в концлагере катать, чем перелопачивать эту муть". -
"Читают... - неопределенно говорил Малянов. - И, знаешь, не гневи Бога.
Сидишь чистенькая, свет горит пока, и вода из крана пока течет, что еще
нужно?" - "...Чтобы спокойно встретить старость..." - добавляла Ирка из
"Белого солнца пустыни". "Масло в холодильнике есть", - забивал Малянов
последний гвоздь.
знакомству предлагать - а они, естественно, не отказывались, только спать
становилось уже совсем некогда - тексты с совершенно им неизвестных
языков. Например, с корейского. Баксы, блин. "Ну я не могу больше, -
рыдающим голосом говорила Ирка. - Давай откажемся!" - "Спокуха на фэйсе! -
бодро отвечал сидящий за машинкой Малянов. - Жрать хочешь? Бобке кроссовки
нужны? Диктуй, шалава!" - "Диктовать? - язвительно переспрашивала Ирка,
закуривая. - Пожалуйста! С удовольствием! - затягивалась. - Его голос стал
объемнее, чем его мысль, и от этого немного странно сотрясался воздух в
комнате. Только его глаза, не видные сквозь гнусное пространство, имели
неописуемое выражение. Хоть и страдая немного, но с задорным выражением
лица он продолжал: "Подумай о товарищах, с рассвета до заката работающих,
пачкая кофем станки! Подумай об их бледных лицах, собранных на пыльных
рабочих местах и работающих, как мулы!" - "Ё!.. - озадаченно икал Малянов,
но вовремя осекался. - Что, так и написано?" - "Так и написано". -
"Кофем?" - "Кофем!" - "Какое гнусное пространство..." - задумчиво
произносил Малянов, и вдруг, посмотрев друг на друга, они начинали дико
хохотать. Буквально ржать, едва не валясь со стульев. "Может... -
всхлипывая, выдавливала Ирка, - может... испачканный кофем станок... это у
них, в Сеуле... предел нищеты?"
языком делается..." - "Да уж, - с готовностью подхватывала Ирка; время
ругани - время отдыха. - Даже дикторы, даже артисты уже не понимают,
скажем, разницы между "надел" и "одел". Как скажет "одел калоши", так я
сразу пытаюсь сообразить, что же он на них надел. Шляпу? Колготки?" -
"Представляешь, если и в обратную сторону путать начнут? - начинал мечтать
Малянов. - Про какого-нибудь заботливого банкира: он надевает жену с
иголочки!" - "Как жену надеваешь? - с хохотом подхватывала Ирка. - От
Диора!" - "А рекламки эти в метро, обращала внимание? Дизайн, цвет,
полиграфия... какие мощности задействованы, какие деньжищи угроханы - а
"Кристал" пишут с одним "л". - "Фирма "Ягуана" через "я", - подхватывала
Ирка. - Как будто в честь Бабы-Яги, а не ящерицы игуаны". - "Да нет, -
вдруг хихикал догадливый Малянов. - Это они так представляются. Лицо
фирмы. Я, говорят, гуано. Гуано знаешь, что такое? Птичий помет, на
чилийских островах добывают. Удобрение - пальчики оближешь, сам бы ел.
По-испански гуано, а по-нашему говно. Так прямо сами и сообщают: я -
говно".
хотел сказать автор? Полагаю, что пыльные лица на рабочих местах вкалывают
до потерн пульса. До посинения. До седьмого пота, во! Кровь из носу капает
на станки у них, а не кофей! Так и запишем... - И его пальцы начинали
проворно плясать над рокочущей и лязгающей клавиатурой раздрыганной
машинки. И он приговаривал: - От моих усилий тоже... несколько странно...
сотрясается воздух в комнате... А интересно... сколько платят тому, кто
нам... подготовил такой..." - "Ты не слишком далеко от оригинала
отходишь?" - озабоченно спрашивала честная Ирка, заглядывая ему через
плечо. "Ништо! - отвечал Малянов. - Думаешь, найдется идиот, который за те
же деньги полезет сверяться с подлинником? Диктуй дальше!" Ирка оббивала
сигарету и шустренько цапала следующую страницу, и лицо у нее
вытягивалось. "Он думал, - упавшим голосом читала она, - что трава,
колышущаяся по ветру за пригорком, одна трава - это трава целиком, а трава
целиком - это одна трава. Если не так, думал он, то ему, имеющему только
имя, нет причины умирать..." - "Е!.." - икал Малянов. "Ну я не понимаю! -
рыдающе восклицала Ирка. - Я вообще не понимаю, что хотел сказать автор! -
Она вчитывалась еще раз. - ...Одна трава - это трава целиком... а целиком
- это одна трава... Слушай, может, это связано с восточными философиями?
Дзэн, синто... что там у них еще... дао... Может, Глухову позвонить? Как
ты думаешь?" - "Я думаю одно, - отвечал Малянов, от обилия травы тоже
несколько стервенея. - В пятницу мы должны сдать чистовой текст.
Полностью. Иначе следующего заказа может вообще не быть. И так нам уже
дают понять, что к их услугам теперь масса настоящих профессионалов. А
насчет "не понимаю"... Великих авторов, - издевательски выговаривал он, -
всегда понять трудно. Вот дай-ка сюда "Крейцерову сонату". Ирка
представить не могла, зачем Малянову вдруг понадобилась "Крейцерова
соната", но послушно протягивала руку и снимала с полки графа Толстого.
Малянов брал у нее том. "Помнишь суть? - спрашивал он, листая. - Он едет
жену убивать из ревности... Ага, вот! - зачитывал: - Страдания мои были
так сильны, что, я помню, мне пришла мысль, очень понравившаяся мне, выйти
на путь, лечь на рельсы под вагон и кончить". - "Что-о?! - чуть подождав
продолжения, но поняв, что это конец фразы, обалдело переспрашивала Ирка,
совершенно не ожидавшая от не читанного со школьных лет графа подобного
подвоха. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, потом опять
взрывались. - Чертов извращенец! - выдавливала, задыхаясь от смеха, Ирка.
- Ну и кончал бы себе на рельсы - женщину-то зачем ножиком? Ой, слушай, а
может, и Анна Каренина под паровозом... того?.." И они опять очень долго
смеялись.
унижения и тоски можно было спяти..."
что можно было бы счесть характерно невероятным и конкретно остеречься,
как когда-то. И он остерегался по максимуму: ни с кем не говорил, ничего
не записывал, не пытался осмыслить и, тем более, привести в систему; он
вообще старался на эту тему не думать. В сущности, он старался не думать
вообще. Жизнь к этому располагала, год от года все больше, что правда, то
правда; но ведь совсем ампутировать мозги невозможно. Или приснится
что-нибудь, или мыслишка невольная нет-нет да и мелькнет - пока успеешь ее
выколотить из башки, выдавить, как гной из чирья, и заменить на что-нибудь
чистое, чисто бытовое, тоскливое, унылое, но безопасное...
о путче, о гипертонии, о Бобкиных оценках, о деньгах, и еще о деньгах, и
все время о деньгах; да мало ли тем! Не перечесть! Только не о главном!
долго убеждал себя, что замечать нечего. Потом издевался над собою:
паранойя, старик, типичная паранойя! Псих из пары ничего не значащих
случайностей способен вывести железную закономерность и потом видеть ее
проявления во всем! Кончай дурить, неровен час, психушкой кончишь!
какой-нибудь лыка не вяжущий, зловонный и агрессивный алкаш. Почти
обязательно. В какое бы время ни перемещался Малянов по городу - утром ли,
днем ли, вечером, или совсем уж вечером - жди мурла.
всегда давали битый стакан. То колотый, то невероятным образом будто
обгрызенный кем-то, то с длинной свежей трещиной от края до середины
донца. Всегда.
от входа - в узости проходного двора на него обязательно выворачивал
грузовик; казалось, он целыми днями только и дежурит в ожидании, когда
Малянов пройдет под арку, но грузовики были разные, то "краз", то "камаз",
и уж во всяком случае разные у них были номера. И всякий раз нужно было с
каратистской скоростью припластываться к кирпичной стене, тычась носом в
гнусь и матерщину, и гадать, заденет или нет. Пока не задевало. Но кто
знает...
очередь, продавщица, или кто там еще, отворачивалась поговорить о
чем-нибудь, вероятно очень срочном, или вообще отлучалась, ни слова не
сказав, в крайнем случае бросив: "Я на минутку..." - и могла отсутствовать
десять, пятнадцать, двадцать минут. И уж, разумеется, именно к Малянову,
честно и бессловесно оттрубившему эти пятнадцать-двадцать минут у окошка
или прилавка, с железной неизбежностью обращались старики, старухи,
увечные, больные и беременные с просительными голосами и требовательными
глазами. "Я очень спешу". "Я очень плохо себя чувствую". "У меня дома мать
при смерти". "У меня ребенок дома один". "Я вот-вот рожу". И, разумеется,
ощущавший себя относительно молодым, относительно здоровым и абсолютно не
беременным Малянов никогда не мог отказать.
неглаженом - хотя был чистюлей и аккуратистом до мозга костей; эффектная
красивая шмотка, надетая после долгого перерыва или тем более впервые,
радовала его, как ребенка или женщину, придавала уверенности,
раскованности, даже подтянутости. Но именно с новым и чистым обязательно
что-нибудь случалось. Единственного светлого пальто Малянов лишился, когда
они с коллегой после очень серьезного ученого совета присели, устало
доспоривая, на лавочку в саду напротив Адмиралтейства, морда к морде с
Пржевальским, коллега закурил, и почти сразу здоровенный шмат сигареты -
видимо, с каким-то бревном внутри - дымя, обвалился на Малянова; насквозь
не прожег, но мигом выел здоровенное черное пятно на благородной ткани, на