соленый огурец и, нимало не брезгуя, закусил. Дед открыл глаза, ничуть не
удивился мне, тоже поднял недопитую стопку, выпил и сказал:
ключиком. Лешачий распадок, значит, миновал...
отчетливо ощутил, что сижу на лавке, согретой до меня долгим сидением.
"Выходит, дед пил с тем, встречным", - подумал и решил, что
просто-напросто схожу с ума.
вопросом его рассказ.
а он вдруг как зальется, как заплачет. Сошел... Разом, как с резьбы.
Киренском увидела белого мерина, будто он к ней в постелю лезет, и разом с
резьбы.
как напьется, обязательно себя встретит. И вежливо так, полным званием и
именем-отчеством себя величая, разговаривает. Это материя высокая, с
нервной деятельностью связанная. Она только с учеными бывает, у которых
деятельность эта самая развита.
я оскоромился.
пришлось. Не зная начала, я мало что понимал в ней и делал вид, что
слушаю. Вернулись ребята, зашумели, дурачась и возясь подле дома. А когда
ввалились, первое, что было сказано, снова ввергло меня в пустоту.
вогнал.
подле дома. Мне показалось, что слышу там на воле свой смех. "Что же
будет, если сейчас сюда войду я?!" - подумалось. Однако этого не
произошло. А дед Карелин был порядочно пьян и встретил ребят с ликованием:
пробежал по тропке, обнаружил свой отступ в сугроб и долго стоял там, под
холодным в мелких оспинках звезд небом, над острыми мертвыми снегами,
жаждая одного - познания, что же произошло тут, что происходило там, в
бане, после меня, в доме до меня. Так и не найдя объяснений, я вернулся в
дом и напился, как может напиться здоровый человек после длительного
воздержания и тяжелой работы. Утром я готов был ворочать горы, а пережитое
воспринималось как сон. Долгое время я никому не рассказывал об этом. А
потом, спустя год, рассказал соседке Гале, невропатологу, женщине
образованной и начитанной, которую трудно было чем-либо удивить. Галя
выслушала с улыбкой мой рассказ, как все, что исходило от меня, и сказала:
шизофрения, вы человек вполне здоровый! Науке известно... - И объяснила
мне, что известно науке о подобных случаях. Скажу честно, я ничего не
понял, а ту историю стал иногда рассказывать людям, которые заслуживали
моей искренности.
непонятного и неразгаданного в нас самих. И чем больше человек познает вне
себя, тем неразгаданней становится сам. Только в моей жизни столько
происходило такого, над чем стоило задуматься и что вызывало лишь улыбку у
мудрых людей, когда я рассказывал об этом, дескать: "Заливай, заливай,
малый, все это может быть в сказках". Но и сказки становятся порой самым
что ни есть верным фактом. Один из заслуженных летчиков-испытателей
рассказывал мне, а теперь, по-моему, и написал об этом в своих
воспоминаниях, что в жизни его было столько необъяснимых случаев, от
которых знатоки разводили руками. Он дважды падал с самолетом на землю.
Один раз в тяжелом бомбардировщике, во время войны, с полными баками
бензина с высоты, достаточной, чтобы разлететься в прах. Упал, не
взорвался, не загорелся, но, самое главное, никто из экипажа не погиб,
отделались легкими травмами. Легкими, тогда как, по всем расчетам, должны
были превратиться в кровавое месиво.
Среди обломков, среди изуродованного металлического лома, где, казалось, и
крохотному существу не уцелеть, он лежал целехонький в глубоком обмороке -
ни на теле, ни внутри ни единого повреждения. И это только две случайности
из его жизни, а вся она состоит из подобного.
странное связано с жизнью или смертью. А сколько удивительного ежедневно,
ежечасно творится вокруг нас и внутри нас, удивительного и непознанного, и
у каждого человека по-своему. А мы бежим от частности, от личного, мы
находим что-то среднее, что-то условно подходящее для всех, мы усредняем
громадный океан человеческих восприятий, допуская и отводя ему удобную
лужицу. Валяйся в ней, благодушествуй, человек, и будь доволен тем, что
есть у тебя вокруг, а что есть в тебе - это дело десятое, никчемушное. Но
познать себя - это, пожалуй, самое недосягаемое из всего, что есть в нашем
мире. Ни об одном жившем на земле не сказано еще: "Он познал себя!"
запах живого и пресный, потусторонний запах нагретого камня, и в этой
горячей волне воздуха едва-едва слышался сыроватый запах гнили,
напоминающий о дождях, грибных росах и осени, притаившейся где-то за
пределом отпущенного для лета круга.
пятнадцати десять, но они пришли сюда без малого час назад.
оценивая мой рюкзак и вместительную фляжку у пояса. У них за плечами были
легкие поняжки, а у Василия в руках пальма. Я на всякий случай прихватил
два спиннинговых удилища. Десятиметровая щука - дело нешутейное. Солнце
все еще висело над тайгою, и дневной жар не опал, но перетек в липкую
духоту, и даже у реки дышалось тяжело.
сборов поплыли вниз по Авлакану.
и тела были легкими. Я поудобнее устроился на передней банке. Быстрое
течение подхватило, и кормчему оставалось только направлять лодку по
нужному фарватеру.
движение. Это позволяло приглядеться к окружающему и найти отклик в
сердце.
Во многих селах унес он и разрушил бани, прибрежные постройки, порушил
берега, с корнем повыворачивал тайгу, а в самом верховье обрушился на
скалы перевалочной базы. До сих пор по реке в ивняках, в тайге, а то и
просто на плаву можно было увидеть то бочку с бензином, то ящик с маслом,
а первое время мужики вылавливали бутылки: шампанское, спирт, водка плыли
утиными выводками, подняв над водою головки. Погулял Авлакан, погуляли и
люди.
не помнили даже глубокие старики. Паводок не всегда сопрягается с обилием
снега, с быстрым таянием. Бывает, что необъяснимо полнеют источники, в
изобилии питающие реку солоноватой, а порой и горячей водой. Словно бы
земля, почувствовав избыток влаги внутри, сама по себе выталкивает ее,
переполняя эту богатую на причуды реку.
паводка.
глубина реки не позволяла плыть с шестом. Крутая излучина, мег, еще один
мег...
жизни не доведется увидеть мне.
увал Медвежий. Тяжелая голова уткнулась мордой в каменные россыпи,
горбатая спина выгнулась к небу, тесно поджаты под брюхо задние лапы, а
передние, чуть расставленные, держат всю тяжесть тела на себе. Пьет
медведь, приникнув мордой к Авлакану, пьет так уже многие века. Нигде не
видел я такого слепка с живого существа, такого анатомически точного и
увеличенного природой до громадных размеров. Но самое поражающее в этой
картине была зияющая рана на боку исполина. Громадный клок шкуры вместе с
мясом был вырван, и в ране ясно были видны белые ребра, по которым
струилась, окрашивая воду в реке, медвежья кровь.
что вот это чудовище оторвет пасть от воды и закричит тем отчаянным криком
безысходности, которым кричал когда-то убитый мною медведь.
Трубников Александр
Якубенко Николай
Андреев Николай
Ильин Андрей
Афанасьев Роман
Круз Андрей