просьба его вас позабавит. Другое дело - сумеете ли вы ее выполнить!
человечек вновь отпрянул и потупился.
неукрощенный серенький человек пробормотал:
Лукич.
чем здесь Агасфер?..
звали Эспера-Диос (что означает "надейся на бога") и еще его звали
Ботадеус (что означает "ударивший бога"). Это был какой-то древний
склочный еврей, прославившийся в веках тем, что не позволил несчастному
Иисусу из Назарета присесть и отдохнуть у своего порога, - у Агасферова
порога, я имею в виду. За это бог, весьма щепетильный в вопросах этики,
проклял его проклятьем бессмертия, причем в сочетании с проклятьем
безостановочного бродяжничества. "Встань и иди!"
похож. Внешне он больше всего напоминает артиста Леонова (Евгения) в роли
закоренелого холостяка, полностью лишенного женского ухода и пригляда, - в
жизни не видел я таких засаленных пиджаков и таких заношенных сорочек.
Далее, Агасфер Лукич, конечно, дьявольски непоседлив и подвижен (на то он
и страховой агент, волка ноги кормят), однако спит он, как все нормальные
люди (плюс еще часок после обеда), и никакие мистические голоса не
командуют ему, едва он заведет глаза: "Встань и иди!"
злосчастного симпозиума в Ленинграде, обнаружил, что в номер ко мне
подселили за время моего отсутствия некоего деятеля, совершенно
постороннего и к обсерватории отношения не имеющего. Негодование мое,
наложившееся на все те неприятности, которые я услышал в Ленинграде,
выбило меня из обычной колеи до такой степени, что я унизился до скандала.
Я накричал на дежурную, ни в чем, разумеется, не повинную. Я сцепился по
телефону с Суслопариным, обвинил его в коррупции и швырнул на полуслове
трубку. Я бы и Карла моего Гаврилыча не пощадил, конечно, уж я бы объяснил
ему, что быть директором обсерватории означает в первую очередь
обеспечивать комфортные условия жизни для наблюдателей, - да, по счастью,
оказался он в то время в Москве, в Академии наук. Я со стыдом вспоминаю
сейчас тогдашнее свое поведение. Но уж очень это достало меня тогда: вхожу
в номер - в свой, законный, раз и навсегда за мною закрепленный, - и вижу
на столе своем чьи-то безобразного вида носки, небрежно брошенные поверх
моей рукописи...
уж страшно и беспросветно.
в общении. Он был абсолютно безобиден, он ни на что не претендовал и со
всем был согласен. Он тут же постирал свои носки. Он тут же угостил меня
красной икрой из баночки. Он знал неимоверное количество безукоризненно
свежих и притом смешных анекдотов. Его истории из жизни никогда не
оказывались скучными. И он умудрялся совсем не занимать места. Он был - и
в то же время как будто и отсутствовал, он появлялся в поле моего внимания
только тогда, когда я был не прочь его заметить. Он был на подхвате, так
бы я выразился. Он всегда был на подхвате.
Он-то сам очень стремился не оставлять по себе впечатления загадочного, и,
как правило, это ему превосходно удавалось: комический серенький
человечек, отменно обходительный и совершенно безобидный. Но нет-нет, а
мелькало вдруг в нем или рядом с ним что-то неуловимо странное,
настораживающее что-то, загадочное и даже, черт побери, пугающее.
Например, эта поразительная его записная книжка... или манера класть на
ночь свое искусственное ухо в какой-то алхимический сосуд... или другая
манера - бормотать что-то неразборчивое в отключенный телефон... но это
ладно, это потом. И я уже не говорю про портфель его!
ничтожного страхового агента подселяют ко мне, к без пяти минут доктору, к
человеку, прославившему эту обсерваторию... Да разве в науке здесь дело, -
что нашему Суслопарину до науки? Ко мне, к личному другу директора, -
подселяют серенького страхагента! Милостивые государи мои! Наш заместитель
по общим вопросам товарищ Суслопарин К.И. никогда и ничего не делает зря и
ничего и никому не делает даром. Видимо, какую-то огромную, мало кому
известную пользу можно, оказывается, извлечь из системы государственного
страхования, и мы с вами, простые смертные, чего-то здесь недопонимаем, и
недополучаем мы чего-то весьма значительного, опрометчиво проходя мимо
заглядывающего нам в глаза скромного человека, жаждущего всучить нам
договор из трех рублей в год... Загадка эта была сформулирована мною в
первый же день знакомства с Агасфером Лукичом, но при прочих моих заботах
и неприятностях того времени оставила меня в общем и целом равнодушным.
Какое, в конце концов, мне дело до хитрых махинаций товарища Суслопарина?
при чем тут Агасфер? Что это за Лука такой нашелся, что назвал родного
сына Агасфером? (Или, может, не родного все-таки? Тогда не так жалко, но
все равно непонятно...) Да ведь не станешь спрашивать малознакомого
человека, откуда у него такое имя, а на облический вопрос о родителях
Агасфер Лукич ответил мне: "О, мои родители - они были так давно..." - и
тут же перевел разговор на другую тему.
Ленинград, никто здесь о нем и слыхом не слыхивал, а теперь, спустя всего
две недели, не было, казалось, ни одного человека ни в обсерватории, ни
даже в городе, чтобы в Агасфере Лукиче не был заинтересован. Даже совсем
не знакомые мне люди останавливали меня на улице (в магазине, на
Теренкуре, на автобусной остановке), чтобы справиться, как идут дела у
Агасфера Лукича, и передать ему самые благие пожелания. Хуже того: после
вороватых озираний по сторонам сообщалось что-нибудь вроде того, что
договор-де можно бы и подписать, но только сумму страховки неплохо бы было
удвоить. И странное дело! Когда я об этом Агасферу Лукичу сообщал, он
всегда мгновенно понимал, о ком именно идет речь, словно заранее ждал эти
приветы и эти предложения, и тут же из недр затерханного пиджачка
появлялась знаменитая его записная книжка, и вываливающиеся страницы
принимались порхать в его пальцах с такой скоростью, что казалось, будто
они вот-вот загорятся от трения о воздух. И загорались ведь, я видел это
собственными глазами, и не раз: загорались, горели и не сгорали...
дело в наши дни требует от своих адептов способностей вполне необычайных.
На что он обычно отвечал мне со странным своим смешком: "А как же,
батенька. Конкуренция! Нынешний страховой агент - это, знаете ли, человек
высоко и широко образованный, это, батенька, дипломированный инженер или
кандидат наук! Изощренность потребна, батенька, одной науки мало, надобно
еще и искусство, а иначе того и гляди перехватят клиента, чихнуть со
вкусом не успеешь!"
государи мои! Эта мысль приходила на ум всякому, кто хоть раз видел в
действии портфель Агасфера Лукича. Портфель этот был таков, что с первого
взгляда не производил какого-нибудь особенного впечатления: очень большой,
очень старый портфель, битком набитый папками и какими-то бланками. Обычно
он мирно стоял где-нибудь под рукой своего владельца и вел себя вполне
добропорядочно, но только до тех пор, пока Агасферу Лукичу не подступала
надобность что-нибудь в него поместить. То есть, когда Агасфер Лукич
что-нибудь из этого портфеля доставал, портфель реагировал на это, как
любой другой битком набитый портфель: он сыто изрыгал из недр своих лишние
папки, рассыпал какие-то конверты, исписанные листы бумаги, какие-то
диаграммы и графики, подсовывал в шарящую руку ненужное и прятал искомое.
Однако же когда портфель открывали, чтобы втиснуть в него что-нибудь еще
(будь то деловая бумага или целлофановый пакет с завтраком), вот тут можно
было ожидать чего угодно: фонтанчика ледяной воды, клубов вонючего дыма,
языка пламени какого-нибудь и даже небольшой молнии с громом. По моим
наблюдениям, Агасфер Лукич и сам несколько остерегался своего портфеля в
такие минуты.
он брал трубку, выслушивал и отвечал что-нибудь краткое, например,
"Согласен" или, наоборот, "Не пойдет", а иногда даже просто "Угу", и сразу
клал трубку, а если ловил при этом мой взгляд, то немедленно прижимал к
груди короткопалую грязноватую лапку и безмолвно приносил извинения.
его акции дешевым аттракциончиком. Извинительно улыбаясь, он выдергивал
телефонную вилку из розетки, уносил освободившийся аппарат в свой угол и
там, снявши трубку и отгораживаясь от меня плечом, принимался дудеть в нее
что-то малоразборчивое, так что я схватывал только отдельные слова,
иностранные какие-то слова, а может, и не просто слова, а имена
собственные, очень меня в те времена интриговавшие. Откровенно говоря, все
это было не столько даже странно, сколько смешно. Меня разбирало, я
хохотал, несмотря на владевшее мною тогда дурное настроение. Я полагал,
что он меня таким образом развлекает, этот серенький потешный клоун, но
однажды я случайно проснулся в необычную для меня рань и стал свидетелем
Белов Вольф
Доценко Виктор
Куликов Роман
Бажанов Олег
Андреев Николай
Шилова Юлия