стремя.
светлела изрядная лысина. Приказчик, подумал Румата. Ходит по баронам и
прасолам, скупает лен или пеньку. Смелый приказчик, однако... А может
быть, и не приказчик. Может быть, книгочей. Беглец. Изгой. Сейчас их много
на ночных дорогах, больше чем приказчиков... А может быть, шпион.
А почему, собственно, надо? Кому надо? Кто я такой, чтобы его проверять?
Да не желаю я его проверять! Почему бы мне просто не поверить? Вот идет
горожанин, явный книгочей, бежит, спасая жизнь... Ему одиноко, ему
страшно, он слаб, он ищет защиты... Встретился ему аристократ. Аристократы
по глупости и из спеси в политике не разбираются, а мечи у них длинные, и
серых они не любят. Почему бы горожанину Киуну не найти бескорыстную
защиту у глупого и спесивого аристократа? И все. Не буду я его проверять.
Незачем мне его проверять. Поговорим, скоротаем время, расстанемся
друзьями...
алхимик с Жестяной улицы. Ты его родственник?
равно... до двенадцатого потомка.
Ирукан.
проведет тебя через заставу?
такой алхимик Киун с Жестяной улицы?
стременах и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади:
бога, короны и спокойствия.
сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это
невозможно?
виселицы. Под перекладиной белело голое тело, подвешенное за ноги. Э-э,
все равно ничего не выходит, подумал Румата. Он натянул повод, схватил
Киуна за плечо и повернул лицом к себе.
бродягой? - сказал он, вглядываясь в белое лицо с темными ямами глаз. Сам.
Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что же
ты молчишь, грамотей Киун?
Руматы, как придавленная ящерица. Вдруг что-то с плеском упало в
придорожную канаву, и сейчас же, словно для того, чтобы заглушить этот
плеск, он отчаянно крикнул:
бросил, - промокнет...
плащу и полез в канаву. Румата ждал, устало сгорбившись в седле. Значит,
так и надо, думал он, значит, иначе просто нельзя... Киун вылез из канавы,
пряча за пазуху сверток.
шутят одинаково. Даже благородный Румата.
обрадовался, встретив вас на дороге...
подумал Румата. Он сказал:
сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что
говорят и думают подданные короля. Хотел бы я быть шпионом. Рядовым
осведомителем в таверне "Серая Радость". Как хорошо, как почтенно! В шесть
часов вечера я вхожу в распивочную и сажусь за свой столик. Хозяин спешит
ко мне с моей первой кружкой. Пить я могу сколько влезет, за пиво платит
дон Рэба - вернее, никто не платит. Я сижу, попиваю пиво и слушаю. Иногда
я делаю вид, что записываю разговоры, и перепуганные людишки устремляются
ко мне с предложениями дружбы и кошелька. В глазах у них я вижу только то,
что мне хочется: собачью преданность, почтительный страх и восхитительную
бессильную ненависть. Я могу безнаказанно трогать девушек и тискать жен на
глазах у мужей, здоровенных дядек, и они будут только подобострастно
хихикать... Какое прекрасное рассуждение, благородный дон, не правда ли? Я
услышал его от пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотической
школы...
Ваги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают во
внутренности перец... А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок и
топят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что в
школе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор.
Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, и
обмочился от страха...
споткнулся и замолчал.
почтенный Киун. Мы любим и ценим этих простых, грубых ребят, нашу серую
боевую скотину. Они нам нужны. Отныне простолюдин должен держать язык за
зубами, если не хочет вывешивать его на виселице! - Он захохотал, потому
что сказано было отменно - в лучших традициях серых казарм.
язык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своего
господина, каковой господин положен простолюдину от века...
открытого окна доносилась азартная хриплая брань. Стучали игральные кости.
В дверях, загораживая проход чудовищным брюхом, стоял сам Скелет Бако в
драной кожаной куртке, с засученными рукавами. В мохнатой лапе он держал
тесак - видимо, только что рубил собачину для похлебки, вспотел и вышел
отдышаться. На ступеньках сидел, пригорюнясь, серый штурмовик, поставив
боевой топор между коленей. Рукоять топора стянула ему физиономию набок.
Было видно, что ему томно с перепоя. Заметив всадника, он подобрал слюни и
сипло взревел:
он, - то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: "Язык твой -
враг мой"...
видел, как блестит от пота его лысина.
разом бога, черта и всякую благородную сволочь.
Вздор.
твердым голосом.
столько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочется
подраться, Киун? Все разговоры, разговоры...
неторопливо натягивая перчатки.
остановились.
подорожную!