хотя мне и предстоит немало переходов я остановок, напоминаю читателям
дружескую просьбу, с которой я как-то обратился к ним, когда мой музы-
кант был на распутье. В предисловии к "Бунту" я предупреждал их, чтобы
они воспринимали каждую книгу как отдельную главу создаваемого произве-
дения, идея которого развивается в ходе изображаемых событий. Я привел
старинное речение: "Конец венчает жизнь, а вечер-день" и добавил: "Когда
дойдем до конца пути, тогда судите о наших усилиях".
конченное целое, чтобы о каждой судили, как о самостоятельном произведе-
нии искусства. Но не спешите судить об идее всего романа, прочитав лишь
одну книгу. Когда я пишу роман, то выбираю существо, родственное мне по
духу (или, пожалуй, оно выбирает меня). И этому избранному существу я
предоставляю свободу действий, стараюсь, чтобы на него не влияла моя
личность. Тяжелое это бремя-личность, которую терпишь больше полувека.
Искусство оказывает нам божественное благодеяние, избавляя нас от этого
бремени, позволяя нам вбирать души других, преображаться для иных су-
ществовании (наши индийские друзья сказали бы: "для иных из наших су-
ществовании", ибо в каждом - все...).
становлюсь просто-напросто поверенным их мыслей. Слушаю их, вижу их пос-
тупки и смотрю на все их глазами. Они постепенно познают свое сердце и
сердце других людей, а вместе с ними познаю и я; когда они оступаются,
спотыкаюсь и я; стоит им воспрянуть духом, я тоже поднимаю голову, и мы
снова пускаемся в путь. Не утверждаю, что это - путь лучший. Но зато -
это наш путь. Есть ли, нет ли причины для существования Кристофа, Кола и
Аннеты, но Кристоф. Кола и Аннета существуют. А существование само по
себе уже немаловажная причина.
ее как повесть о духовном мире одной женщины; о долгой жизни, прожитой в
согласии с совестью, жизни, богатой радостями и печалями, не свободной
от противоречий, полной заблуждений и вечно стремящейся не к Истине, ибо
она недоступна, а к внутренней гармонии, которая и есть для нас высшая
Истина.
ее плечи, на сильную шею. Она только что пришла. Впервые за много меся-
цев Аннета весь день пробыла на воздухе, бродила, упивалась вешним солн-
цем. Солнце, не разбавленное тенью безлистых деревьев, пьянило, как ви-
но, и согревало воздух, еще прохладный, хоть зима и была на исходе. В
голове шумело, сердце колотилось, и свет потоком заливал глаза. Багрец и
золото под сомкнутыми веками. Золото и багрец во всем теле. Она притих-
ла, замерла в кресле - на миг впала в забытье.
ревья, в мох укутаны стволы. Захотелось окунуться. Она разделась. Ледя-
ная рука воды тронула ее ноги, колени. Приятное оцепенение. Вот она в
багряно-золотом пруду разглядывает свое тело... Смутное, неуловимое
чувство стыда, словно кто-то увидел ее, подстерег. Скорее спрятаться, -
и она заходит в воду все глубже, до самого подбородка. Вода змеится вок-
руг; это словно живые тиски; мясистые лианы обвивают ноги. Аннета пробу-
ет выпутаться и вязнет в тине. На поверхности дремлет солнечный блик.
Она раздраженно отталкивается пятками от дна и выплывает. Вода побурела,
потускнела, помутнела. А на ее блестящей чешуе по-прежнему солнце... Ан-
нета цепляется за лапу ивы, склонившейся над прудом, - только бы выб-
раться из вязкой грязи. Мохнатая ветвь крылом прикрывает нагие плечи,
бедра. Смеркается, и ветерок холодит шею...
забытье. Солнце прячется за холмы Сен-Клу. Прохладно по-вечернему.
хмурит брови: рассержена, что позволила себе забыться; и вот она усажи-
вается перед горящим камином у себя в комнате. Уютно горит огонь, кото-
рый развели, чтобы полюбоваться им, рассеять тоску, а не ради тепла;
стояла ранняя весна, и в комнату вливался мягкий воздух, а вместе с ним
- певучая и сонная болтовня птиц, вернувшихся из далеких стран. Аннета
размышляет. Но сейчас ее глаза открыты. Она вступила в свой привычный
мир. Она в своем собственном доме. Она - Аннета Ривьер. Она склонилась к
огню, бросающему алые отсветы на ее молодое лицо, поглаживает ногой чер-
ную кошку, греющую грудку у золотистых головней, и снова оживает ее пе-
чаль, от которой она ненадолго отрешилась; она вспоминает черты (исчез-
нувшие было из ее сердца) того, кого она потеряла. Она в глубоком трау-
ре; скорбные морщинки еще видны на лбу, в уголках губ, и веки чуть при-
пухли от недавних слез, но когда эта сильная, свежая девушка, налитая
соками жизни, как сама обновленная природа, не красавица, зато хорошо
сложенная, с густой копной белокурых волос и золотистым загаром на шее,
девушка, в каждом взгляде, в лице которой - прелесть юности, пытается
накинуть на глаза, посмевшие отвлечься, и на округлые плечи развеявшееся
покрывало скорби, она напоминает молоденькую вдовушку, увидевшую, что от
нее убегает тень любимого.
удержать ее руки, был ее отцом.
ка нестарого (ему не было и пятидесяти), в два дня унес приступ уремии.
Он уже несколько лет возился со здоровьем, которое прежде не берег, од-
нако не ждал, что так внезапно сойдет со сцены. Ривьер, парижский архи-
тектор, бывший питомец Римской академии художеств, красавец мужчина,
хитрый и обуреваемый страстями, на редкость могучими, пользовавшийся ус-
пехом в салонах, захваленный в деловых кругах, всю жизнь загребал зака-
зы, почести и всяческие блага, не подавая вида, что их домогается. Лицо
типичного парижанина, примелькавшееся на фотографиях, прейскурантах и
карикатурах, широкий выпуклый лоб, голова, чуть наклоненная вперед, как
у быка, готового забодать, глаза круглые, навыкате, дерзкий взгляд, пыш-
ные светлые волосы, подстриженные бобриком, усы над смеющимся чувствен-
ным ртом; во всем облике - ум, дерзость, обаяние и бесстыдство. Его знал
весь Париж-Париж искусства и наслаждений. И не знал никто. Он был чело-
веком двуликим, прекрасно применялся к обществу, извлекал из него выго-
ду, но свою личную жизнь от всех утаивал. Он был человеком ненасытных
страстей, всесильных пороков, которые сам в себе взращивал, стараясь,
однако, не обнаруживать ничего такого, что отпугнуло бы заказчиков, -
пускал в храм своей души (fas ас nefas) лишь избранных, не считался ее
светскими вкусами и моралью, сообразуя, однако, с ними образ своей жизни
и официальное положение. Никто его не знал - ни друзья, ни враги... Вра-
ги? Да их у него и не было. Завистники - пожалуй, но он сметал их с пу-
ти; впрочем, они не таили зла на него: он опрокидывал их, а потом с та-
ким искусством льстил им, что они улыбались ему и чуть что не извиня-
лись, как те робкие людишки, которые улыбаются вам, когда вы наступаете
им на ногу. Его ловкость и хитрость одерживали верх - они помогали ему
сохранить хорошие отношения и с конкурентами, которых он вытеснял, и с
женщинами, которых бросал.
тактна, что страдала от его неверности, - он считал, что за четверть ве-
ка супружеской жизни пора было бы ей привыкнуть, а она все не смирялась.
Г-жа Ривьер, замкнутая, правдивая, держалась чуть надменно, и это было в
стиле ее красоты - красоты лионки; чувства ее были сильны, но не бурны,
и не ей было удержать его; к тому же ей недоставало счастливого таланта
- такого удобного - закрывать глаза на то, чему ты не в силах помешать.
Чувство собственного достоинства не позволяло ей жаловаться, однако она
не скрывала, что все знает, что мучается. Он был мягкосердечен (во вся-
ком случае, таким он себя считал), и ему не хотелось думать обо всем
этом, но его раздражало, что она не преодолевает своего эгоизма. Годами
жили они, как чужие, но по молчаливому согласию скрывали это от окружаю-
щих, и даже их дочь, Аннета, никогда не отдавала себе отчета в отношени-
ях родителей. Она и не старалась вникать в их разногласия, это было ей
неприятно. В юности у людей много своих забот. Им не до чужих дел...
изворотливость. Разумеется, он ничего для этого не предпринимал - побе-
дило искусство. Ни слова упрека, ни намека на неправоту г-жи Ривьер. Он
вел себя по-рыцарски: пусть дочь сама разбирается. Она так и сделала:
ведь на нее тоже действовало обаяние отца. И как не обвинять ту, кото-
рая, став его женой, по неразумию сама испортила себе жизнь! В неравной
борьбе бедная г-жа Ривьер была обречена заранее. Она сама себе нанесла
поражение: умерла первая. Рауль стал единственным владетелем поместья и
сердца дочери. Пять последних лет Аннета жила под нравственным влиянием
обожаемого отца, который баловал ее и, не помышляя о том, что творит,
расточал ей все свое обаяние. Он был так щедр оттого, что ему не на кого
было тратиться: два года он почти не выходил из дому - удерживали пред-
вестники болезни, которой суждено было его унести.
и дочь и заполняла сердце Аннеты, ее дремлющее сердце. Ей шел двадцать
четвертый год, но сердце ее, казалось, было моложе: оно не спешило. А
может быть, как все те, перед кем раскинулось долгое будущее, она,
чувствуя, что в ней бурлят еще скрытые силы жизни, копила их и пока не
придавала им значения.
Черепнин Владимир
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Андреев Николай
Семенова Мария
Никитин Юрий