прежде чем она, закусив губы, исчезла из покоя.
Василий Василич, утишая сердце, тряс и выспрашивал гонца, потом, переняв
измученного дорогой и страхом кметя, легонько торнул в затылок:
был страшен. Вот от такого от него шарахали кони и кмети прикрывали глаза
от ужаса. Но Никита сейчас играл по крупной, едва ли не голову ставил на
кон, и не боялся боярина совсем. Ткнувши в сумасшедший, побелевший взгляд,
дабы враз, как останавливают взыгравшего жеребца, укротить боярина,
выдохнул:
затрепетал, истаивая гневом и ужасом, ибо понял, что Никита бает правду. -
Скажут, в сговоре были с Олегом!
головою:
слуг, боярин! Думай, думать много надо теперь! Велишь - поскачу в Рязань.
Чаю, за выкуп - отдадут. А уж серебра считать не придет нам! И Лопасню
мочно ли будет забрать у их - невесть! Олег, люди бают, хоть и млад, суров
зело!
(<Не хватил бы удар боярина! - всерьез подумал Никита. - Уж сорвал бы гнев
на чем, што ль!>)
слова удушьем застряли в горле, наконец изо всех сил двинул кулаком по
тесовой стене покоя, и еще двинул, и еще... Кровь показалась на кулаке.
осаживает сам себя. - Добро! Учись! И на тебя будет набольший! Учись и
себя держать в узде, а не то не быть тебе тысяцким>! И думал, и усмехался,
и любовал боярином. По тому самому, верно, что и он в гневе мог так вот
трясти кого за грудки, любил и понимал Василь Василича. Свой был боярин,
хоть и мог в гневе насмерть зарубить, все мог, а все одно был свой,
ближний, понятный Никите.
молодшего обрезанный, мигом просквозивший беззащитностью взор. Хрипло, все
еще не справясь с голосом, вопросил:
свестью боярской, то, с чем Василь Василич вбежал было в покой, уже прочно
ушло из сознания боярина, заменясь суровою днешней бедой.
языки чешут... - И с легкой усмешкою досказал: - Гонца перенять мочно, а
Лопасню куда денем?
свалилось на него враз со смертью родителя.
Василича - Федор Воронец с Тимофеем, а чуть позже просунулся боком и
младший, Юрий Грунка, за коим вслед, никем не званные, пробрались старшие
дети Василь Василича, рослый Иван и Микула, который держался за руку
брата. Видимо, Наталья Никитишна уже повестила домашних о свалившейся на
них беде. Все рослые, кормленые, в дорогой сряде, Вельяминовы разом
наполнили собою тесный покой, и Никита, отступив к стене, уже подумывал,
как бы скорее исчезнуть с этого нежданного семейного совета. На него
взглядывали рассеянно. Утренний бледный свет разгорался в окошке,
разливаясь по невыспанным лицам, бледным в свете зари, настороженным
глазам.
- И наместника, тестя нашего, Михаил Алексаныча, в полон увели.
Босоволк, изменив своему господину, схватили на бою рязанского князя
Константина и выдали Даниле Александровичу, деду нынешних московских
князей. Оба получили волости и места в думе московской.
рассчитывая получить тысяцкое под Протасием, решился убить полоненного
рязанского князя, от какового зла боярин Александр благоразумно себя
устранил, и пролитая кровь развела прежних друзей.
спокойно, ни с кем не споря, вошел в ряды московских думцев, породнился с
родом Протасия, отдав дочку за Василия Васильича, старшего внука
властительного тысяцкого князя Данилы, и теперь судьбы Вельяминовых стали
для него, почитай, своими. А сын Петра Босоволка, Алексей Петрович Хвост,
унаследовав беспокойную породу родителя, спорил вослед отцу за место
тысяцкого на Москве, попадал в остуду при князе Семене, попадал и в честь:
сватом великого князя ездил с Кобылою в Тверь, по Марью Александровну,
нынешнюю вдовствующую великую княгиню, падал и возникал вновь, терял и
вновь получал чины, села и волости, и теперь, на шестом десятке лет, был,
кажется, ближе всего к своей давней мечте. Уже он поднял на ноги весь двор
князя Ивана (<Выдвигайте меня, дурни! Не то и при великом князе оставят
вас Вельяминовы назади!>) Уже и новонаходный народ рязанский взострил
посулами и дарами и теперь объезжал и обаживал великих бояринов
московских, на кого только была надея, хоть малая. И вот сидел в тереме
Ивана Акинфова, не поминая о прошлой остуде, вновь подбивал его
противустать власти Вельяминовых. Злая весть о падении Лопасни и оплошке
Михайлы Алексаныча, угодившего в лапы Олегу, прилетевшая в одно со смертью
Василья Протасьича (вроде и нету набольшего-то никого теперь, кроме меня!)
пришла ему весьма кстати. Только что радовать наличие неудобно казало: не
оскорбить бы тем кого из думцев невзначай - все ведь осрамились перед
рязанами! С Вельяминовыми со своими старою славой живут, а как до дела
дошло - и нетушки!
раздробилось все, измельчало, как-то вдруг и разом исшаяло на Москве. И
полков не соберешь, и бояре поврозь! А все ж таки... Он мигнул слуге,
холоп проворно налил опорожненную чару знатному гостю, сам подвинул
Алексею Петровичу печеного тетерева (Петров пост только что минул, можно
было побаловать себя и боровою дичинкой). Не в пору, не вовремя Протасьича
свалило, не след бы ему... И-эх! Василий-то горяч излиха, да и молод...
тово! А Иван-князь Хвосту и допрежь мирволил, оно так... да... Но ведь
княгиня-то и сама Вельяминова! Чья сила теперь? Кого поддержать, да чтобы
не прогадать, не залететь в остуду на старости лет?
Акинфич, следя скоса за гостем, коего принимал ныне у себя и обихаживал
так, как еще немного месяцев назад не стал бы его ни принимать, ни
обихаживать.
воскресшей бедою, а Акинфич нынче, после нужной и скорой смерти брата
Федора (брат помер <черною смертью> в исходе зимы), круто почуявший уже
тягостное склонение лет, все гадал, как поворотит и что поворотить оно
очень даже могло! Рязанских нагнало на Москву тучей. Тут земля оскудела от
мора, а те осильнели. Опять - дума Ивана Иваныча... Теперича все они к
власти рвутьце... Как бы не прогадать, тово!
терему, похожий на сердитого шмеля, запутавшегося в траве, а он, Иван
Акинфич, обхаживал гостя, сплавляя куда подале. Тогда сила была не на его
стороне. Князь Семен Иваныч круто забирал - и забрал! И держал! И как
держал-то! А вот десяток летов с небольшим (и сколь содеяно за те годы!) -
и нету, нету Семен Иваныча, уже нет! И неведомо, как у Чанибека повернет!
И суздальский князь голову поднял, и новогородцы-ти... И вот теперича
рязане экую пакость сотворили! Лопасню! Торговый город на путях к Брянску,
дорогой город! И им, москвичам, и рязанам... Так-то повестить, стойно
Коломны, рязанский город Лопасня, дак ить... Кто силен, тот и прав!
О-хо-хо! Семен Иваныч не допустил бы, не допустил, не отдал... А без ево и
все врозь! И князя нетути, и владыки Алексия! Экая пакость, прости
господи!
этим столом. Ибо и сын Акинфа Великого, когда-то убитого московитами под
Переяславлем, полуизменивший Юрию, переманенный из Твери Иваном Калитой
(нет-нет да и вспомнят, что тверской, что не свой, природный, не московит!
Нет-нет да и вспомнят, да и перевертнем назовут в недобрый час!), Иван
Акинфов, хоть и потишел и пообвык, не был, не мог быть другом
Вельяминовых.
Олегом и о том, что наместник Михайло Алексаныч, тесть Вельяминовых, не
токмо сдал город Олегу, но и позорно сам попал в полон к рязанам и теперь
сидит в крепком нятьи в Переяславле-Рязанском. Вельяминовы, слышно,
посылали уже и с выкупом, но Олег требует признать захваченную Лопасню
своею, и приходит сожидать князя из Орды.
Алексей Петрович.
Михайло отцовы рязански вотчины получить - ето раз! Покойному Андрею
напакостить - два! Скажут, вдова да сосунок не удержали, мол, волости! То,
се - великому князю передать надобно пол-удела, а уж сами Вельяминовы
попользуютце тем куском того боле! А може, ищо каку измену учудили... У их
Березин Федор
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Ильин Андрей
Василенко Иван
Корнев Павел