детьми, что скоро потянут врозь, так что и не помирить их будет самой без
заступы митрополита Кирилла, который и сам-то уже ветх деньми.
поворачивая ее зареванным лицом, с распухшими, некрасиво распущенными
губами, к митрополиту Кириллу. И та, еще вздрагивая всем крупным,
отяжелевшим телом от задавленных рыданий, стихла наконец, склонясь перед
духовным владыкою Руси.
лавках вдоль стен под иконами. Это был большой семейный совет, еще без
бояр, которые тоже могли и перерешить и склонить своих князей к иному.
(Были, впрочем, четверо ближайших бояр Александровых, но держались они в
тени, стараясь никак не выставлять себя перед князьями и княгинями
Всеволодова дома.) И, разумелось само собой, что как бы тут ни судили и ни
рядили - все отлагалось до ордынского, уже окончательного решения.
поджав губы, недоверчиво вглядывалась в собравшихся. Прежнее отчаяние
волнами ходило в груди, но теперь его гасил страх за будущее. Здесь, на
семейном съезде, решалось: кто же заступит место покойного? Последнего
князя, который сумел одержать в руках всю великую Киевскую Русь, хоть и
под татарским ярмом, хоть и отступя из Полоцкой земли под натиском литвы,
и из Киевской - от татарского разоренья, но держал и был. И кто же будет
теперь?
ждали княжеского снема. Они не собирались отдавать власти никому. В их
руках были Новгород, где сидел сын Александра, Дмитрий, Тверь и
Переяславль, Кострома, Суздаль, Городец с Нижним. В их руках, пока еще,
находился и стольный город Владимир.
тело брата еще в пути. Из Костромы примчался младший Ярославич, Василий.
Последним прискакал из Твери, верхом, с ближней дружиной, Ярослав
Ярославич, второй брат покойного великого князя. Успел к выносу, хоть и не
близка Тверь. Деревянно шагая (конь, третий по счету, бешено поводя
мокрыми боками, храпел и шатался у крыльца, пятная снег розовой пеной),
подошел и молча, хозяйски, остановил поднятый было гроб, даже не глянув на
безропотно отступившего в сторону углицкого князя. Дети Ярослава, серые от
усталости, спотыкаясь, точно запаленные лошади, ввалились следом за ним.
Андрей хмуро и молча кивнул брату. <И детей приволок!> - недружелюбно
подумал он. Со смертью Александра прежние союзники волею судеб становились
соперниками в споре о власти. Не от одного горя великого загонял коней
тверской князь!
тягаться с ярославичами. Мелкие князья из бедных Юрьева и Стародуба были
совсем не в счет.
примирения с братом сильно потишел, да и обеднел, и место его среди родни
заступил следующий по возрасту брат покойного, Ярослав Тверской. Между
ними, после первых обрядовых слов, и возгорелся спор.
был на великом княжении и уступил место Александру.
Ярославичей точила его, сердце порой не давало вздохнуть, - намерился было
молчать, но тут не выдержал, взорвался:
собрание большей частью молодых нарочитых мужей, полных задора и сил, и
еще ох как неопытных, на это потревоженное гибелью вожака гнездо и думал:
<Трудно будет с ними! Суетна власть мирская!> Он был другом и правою рукою
благороднейшего из князей, когда-либо живших на земле: Даниила Романыча
Галицкого, который сейчас, как слышно, умирает в Галиче, не свершив и
малой толики дел своих... Да и можно ли их свершить в краткой жизни сей?!
Что земная власть без духовной опоры, что есть сила без веры? Понимают ли
это они?! Вот над гробом Александра делят ее, мирскую власть, и каждый
мнит себя бессмертным. И Андрей, хотя печать смерти уже на челе его, и
Ярослав, - долго ли и он проживет и прокняжит? Старый митрополит ясно
помнил свою мирскую жизнь, когда был главным хранителем печати при князе
Данииле, но как бы про другого человека. Того, прежнего, всего в кипении
дел мирских, он рассматривал теперь, как взрослый ребенка, и любил: за
старание, за деловитость, за ясную силу письма, за верность Даниилу, но
быть им уже не мог, как не может взрослый стать дитятей. Ибо теперь он
постигал то, чего мирской ежедневной жизни человек не разумеет: бренность
плоти и даже дел людских, хотя они часто переживают плоть, и вечность
духа, что незримо живет в народе, в языке, во всем живом, духа
животворящего, им же живы люди, пока они живы, имя коему - Бог.
подымавшаяся на западной окраине земли, на путях торговых из Новгорода,
Литвы и с низовьев Волги, давно обогнала прочие грады. Тверь, торговая и
людная, а не порядок княжений - вот что давало силу Ярославу. Но и его
Нижний богател и строился, не в пример строгому пустеющему Суздалю,
стольному граду Андрея... Нет, дело было не в том! А в старой обиде,
старом споре, разрешенном Александром из Орды, татарскими саблями. Сам не
явился небось, приехал чист, миротворец! (Все эти годы старался о том не
вспоминать, а тут взяло.) И промолчал бы, кабы Ярослав, давний союзник, не
плеспул масла в огонь:
умер, все раскоторовали, брат на брата войной идет! У франков паки
нестроение великое. Аглицкий круль Генрих с Людовиком рать держат. В
Тосканской земле брань велия, гости торговые глаголют: ихний нарочитый
град Флорентийский взяли на щит, дак до Орды ли им? Они только обещать
горазды, а на борони их не узришь! Забыл, каково оно поворотилось под
Перяславлем-то? Я ить на той рати семью потерял! Детей, жену, - Ярослав
всхлипнул, почти непритворно, и возвысил голос: - Где о ту пору были немцы
твои?! Сам же ты потом кланялся, и тесть твой крепости разметал на Волыни,
как приказали татары!
Михаил с Лионского собора привез лишь собственную гибель. Все было так,
как сказал Ярослав, и - все же! Поднялся Андрей:
половцы полоненные, коих татары как скот купцам иноземным продавали, взяли
власть. И уже от татар персидских отбились! А в Мунгалии резня! А папа
римский Даниле той поры помочь предлагал! Египетски половцы, да Данила
Романыч, да папа римский, да мы - вкупе и одолели бы степь!
нас, - вмешался молчавший доныне углицкий князь Роман.
знаешь, что мы сблюли под татарами?! Себя сохранили!
митрополит.
глазами лица братьев и родных:
- мордва некрещеная, лопь да чудь, а там... Литва откачнется к Риму.
Гляди, и Волынь не выдержит татарских насилий и туда же под Рим уйдет. Да,
да! Все лучше, чем под властью хана! В степи мерзнуть, за стадами... Не
видели?! Вы там, в Мунгалии, поглядите на русский полон, что, как собаки,
просят объедков у ворот Каракорума! На русские кости, что усеяли пустыню!
княжение и знал это, но ему уже было все равно.
епископ Игнатий, напомнивший, что два года назад стараниями Кирилла
основана епархия в Сарае и свет православной веры не токмо подает утешение
нужою покинувшим домы своя, но и осияет темные души язычников, из коих
иные, подобно Сартаку, сыну Батыеву, уже прикоснулись благодати.
рати, Александр и согнал Андрея с владимирского стола. Ростовский епископ
не должен был напоминать о нем, и митрополит Кирилл недовольно чуть
сдвинул брови. Андрей, как и следовало ждать, вскипел:
ярмом? Католики за раздорами нашими давно уже теснят православную веру.
Латины Царьград, святыню православную, захватили!
сам ответил Андрею:
Палеологом, и вера православная не угасла! Ведомо то и тебе самому.
страдания и смерть еще не самое страшное. Страшнее - сытое угнетение духа
и разномыслие в народе и князьях. Не оттого ли недостало сил одолеть
татар? Впрочем, по лицам князей видно было, что им сейчас не до Царьграда,
лишь дети с расширенными глазами внимали речам, которые не часто ныне
приходилось им слушать, речам, где разом поминались свея и Царьград,
Восток и Запад, татары и Рим, Галич и Литва, - размахом той, пышной Руси,
еще не знавшей татарского ярма, отсветом великой киевской славы
проблеснуло сейчас перед ними... Да еще кто-то из ростовских княжат, в
наступившей тишине, громким шепотом, вызвавшим мгновенную улыбку взрослых,
спросил:
Конан-Дойль Артур
Быков Василий
Марко Джон
Перумов Ник
Флинт Эрик
Каргалов Вадим