набросился рослый турок. На крики женщины прибежал мужчина, родич или муж,
но турок оказался сильнее, он одолел и связал мужчину чересседельником,
после чего связал руки женщины кожаным поясом и изнасиловал ее на глазах
защитника. И он, переживая неведомое ему тогда душное волнение в крови,
смеялся увиденному. Но потом, обмысливая, понял, что турка следовало
убить. И ему, сыну эмира, придя к власти, надлежит карать насильников
смертью. Ибо есть жены, есть блудницы, торгующие собою на рынках, есть
пленные рабыни - утеха воинов, но не должно разрушать семью, на которой,
по слову пророка и устроенью Всевышнего, держится все сущее во Вселенной.
И вот еще почему у него в Кеше этого нет, и пахарь может всегда быть
спокоен за своих близких при его, Тимуровой, власти.
вновь обрести воинов, но судьба, испытавшая его до зела, ныне повернулась
лицом к Тимуру. От бека Джаны-Курбаны он уезжал с двенадцатью всадниками.
Скоро к нему присоединились еще пятьдесят конных туркмен. Затем подошел
Мубарак-шах со многими воинами и двести конников из Хорасана.
Непередаваемо словами чувство полководца, когда в степной дали
показывается черное пятно, пятно растет, рассыпаясь муравьиной чередою
скачущих всадников, и уже на подходе различаешь блеск оружия, цвета одежд,
и вот наконец подскакивает в опор гонец с вестью, что идут подкрепления, и
ты становишься сильней и сильней с каждым таким приездом! Скоро он имел
уже тысячу конных воинов и вновь соединился с Хусейном.
добычу из них! И вновь предавал, и пытался отдавать Мавераннахр другому, и
устраивал засады, дабы убить его, Тимура, спасавшегося единою волей
Аллаха.
раз, когда ему, Тимуру, светила звезда счастья, Хусейн спешил напакостить,
рассорить его нойонов, перекупить эмиров, падких на золото...
связывало их друг с другом, оказалось перстью, зарытой в земле,
воспоминанием, приходящим вот так, бессонными ночами, когда прояснело, что
вдвоем с Хусейном им не выжить в Мавераннахре и один должен уступить,
исчезнуть, уйти, с каким трудом приходилось ему собирать эмиров, чтобы
повести их против Хусейна! Хусейн был скуп. Он, Тимур, все и всегда
раздавал воинам. Хусейн был труслив. Он, Тимур, храбр. Хусейн был горд,
вероломен, надменен. Чем же он привлекал сердца? Неужели и в подлости, и в
гадости тоже ищут своих по духу, а ему, Тимуру, на всю жизнь суждено
царственное одиночество?!
степи Кузы и под Самаркандом, дорого стоил поход на Ходжент, а труднее
всего далась осада Балха...
Мульк-ханум не безразлична ему! И порою заставляет думать ревниво о том,
любила ли она и как любила Хусейна? Он взял весь гарем Хусейна, когда все
кончилось, но Сарай Мульк-ханум, дочь монгольского хана Хазана, сделал
старшей. По ней он теперь гурген, ханский зять, как Мамай в Золотой Орде.
Тимур, безжалостно гнал воинов на приступы и бесился, видя, как ставшие
мягкими тела безвольно осыпаются с выси городских башен. Пока, наконец, не
сделали подкоп и не обрушили прясло стены. Но и тогда бой продолжался в
улицах, а Хусейн с дружиной засел в цитадели. Он все-таки струсил, Хусейн!
Струсив, запросил мира. И тут вот Тимур почувствовал в первый и, возможно,
в последний раз, что мертвая Туркан-ага могла бы помешать ему.
припутную мечеть и спрятался там вместо того, чтобы идти прямо к нему,
Тимуру. И тем подписал себе смерть. Его нашли, и тут же Кей-Хосрау,
владетель Хутталяна, убил Хусейна по праву кровной мести. Кровники
Хусейна, отцов которых он десять лет назад предал смерти, схватили и
зарезали его там же в мечети, обагрив кровью михраб. Тимур не помешал им.
Он и не мог по шариату помешать кровной мести! И... он, конечно, мог
помешать! Мог спасти Хусейна и в этот раз и тем навлечь на свою голову
новые козни, измены и покушения... Не захотел. Так будет вернее.
Отрезанная голова Хусейна оканчивала многолетнюю прю. Со временем он
разрешит нукерам Хусейна отомстить за господина своего, убив его убийц. И
так будет полностью восстановлена справедливость. И так он сможет забыть
об этой нужной многолетней дружбе-ненависти... Весь мир, действительно, не
стоит того, чтобы иметь над собою двух владык!
рукою с помощью воды из узкогорлого кованого кувшина, после чего, с
омытыми руками, подошел к шатру и, поставив кувшин и расстелив коврик,
сотворил ишу, ночной намаз.
остро пахнущее варево - шурпу с красным перцем и индийскими пряностями,
как нетрудно было догадаться по запаху. Тимур подумал о воинах с легким
презрением, ибо им и в голову не пришло сотворить ночную молитву прежде
еды. Чагатаи! Кочевники! Лучшая часть его, Тимурова, войска состоит из
них...
том же он предупреждал и Хусейна, когда тот вздумал укреплять Балх против
него, Тимура! Но он и сам деятельно укрепляет свои города, ибо только
стены могут сдержать нежданный набег дикой степной конницы.
вернее, старый враг, степной враг в лице Урус-хана, нравного и
властолюбивого старика, который, однако, может единым походом своих
могольских ратей разрушить все то, что Тимур строил столько лет, с чем он
скоро перейдет свой сорокалетний рубеж, после коего уже все труднее и
труднее становит стремиться к неведомому. Он - сможет! И все-таки
Тохтамыш, обиженный Урус-ханом Тохтамыш, пришел ему весьма кстати.
Тохтамыш - кровник Урус-хана, помириться они не смогут, и Тохтамыш -
Чингизид! Возможно, уже сейчас воины Урус-хана переходят на сторону
Тохтамыша. Этот мальчик, которого он поддержал и снабдил войском, вернулся
к нему разбитый, в порванных доспехах и теперь послан второй раз... (Гонца
все нет и нет. Неужели Урус-хан одолел вторично?) Идигу Барлас, земляк
Тимура, давно уже послан разведать, что сотворилось там, за Сейхуном...
когда глаз начинает различать голубые нити от серых и когда иудеи
становятся на молитву, завернувшись в свои полосатые талесы. Костер под
берегом смерк, пламя сникло, рдели лишь уголья, темнеющие к заре. Воины -
кто спал, прикорнув, кто лениво перебрасывался в кости. Им тоже казалось,
верно, что охранять повелителя здесь, в сердце земли, ни к чему.
Мульк-ханум. Он зашел внутрь шатра, дабы не мешать жене совершить
потребное, подумал о том, что нынче непременно должен был быть в Бухаре.
Он и будет там сегодня к вечеру. В Хорезме опять неспокойно. Там, в
Бухаре, он узнает и о Тохтамыше скорее, чем здесь.
их, отстраивал свой Самарканд, столицу покоренного Мавераннахра, и в Кеше,
на родине предков, сооружал роскошные усыпальницы матери и отцу (и
когда-то начнет тут же возводить усыпальницу себе!). Он поощрял торговлю,
совокуплял ремесленников из разных земель, возводил медресе, мечети,
ханаки, бани - но жить в городах не любил. Для себя строил загородные сады
с дворцами и жил там в недолгие перерывы между походами. Там, на груде
кошм и шитых золотом подушек, на пестром ли ширазском ковре, в нише
айвана, изузоренного цветною глазурью и прикрытого легкою шелковою
занавесой, или у порога расписной юрты, там, где ближе небо в задумчивом
движении звезд, где рядом - стоит протянуть руку - ветви посаженных рядами
дерев, где ветер из-за невысокой кирпичной ограды сада-дворца доносит
дыханье степи или знойную истому песчаной пустыни, проводил он свои
бессонные ночи. Там же встречал послов, принимал решения, мановением длани
отправлял на смерть или даровал жизнь провинившемуся. И жены, весь гарем,
спешили за ним из города в город, из сада в сад, спешил весь двор, конюхи,
ловчие, воспитатели, прислуга, книгочеи, сеиды, писцы, нукеры, стражи
гарема, а за ними - походные мастера-седельники, лучники, оружейники и
вездесущие купцы.
Старших сыновей, Джехангира с Омар-шейхом, Тимур захватил с собой, и
теперь, измученные и гордые, с лицами, серыми от пыли, они слезали,
улыбаясь, с коней, шли на неверных ногах, гордясь, что выдержали бешеную
скачку вровень с отцом. Нукеры расседлывали поводных коней, доставали
ковры, посуду, рухлядь. Рабы и рабыни сада суетились, принимая нежданно
явившегося повелителя. Пылали костры, на вертелах уже жарилась баранина.
старательно бормотавших слова молитвы.
топот копыт, то шла конница, его конница! Эмир опять обогнал свое войско.