ласковые или суровые слова нужны для того, чтобы поколебать твою
нераскаянность и упрямство и заставить открыть имя того, кто соблазнил тебя
и вверг в эту страшную пропасть. Однако с чрезмерной мягкостью, присущей его
юному возрасту, брат Димсдейл, - хотя он и умудрен не по летам, - возражал
мне, что было бы насилием над самой природой женщины принуждать ее, в
присутствии множества людей и среди белого дня, раскрыть сокровенные тайны
сердца. На самом же деле, как я пытался ему доказать, позор заключается в
совершении греха, а отнюдь не в его оглашении. Что ты ответишь мне на этот
раз, брат Димсдейл? Кто из нас двоих, ты или я, обратится к бедной заблудшей
душе?
послышался ропот, смысл которого выразил губернатор Беллингхем, возвысив
голос, хотя и повелительный, но смягченный уважением к молодому пастору.
ответственность за душу этой женщины. Ваш прямой долг поэтому - склонить ее
к признанию, каковое было бы следствием и доказательством искренности
раскаяния.
Димсдейле, молодом священнике, который, окончив один из лучших английских
университетов, привез в наш дикий лесной край последнее слово учености того
времени. Его красноречие и религиозный пыл уже снискали ему выдающееся
положение в ряду других представителей церкви. Сама внешность его была
весьма примечательна: высокий выпуклый белый лоб, большие карие печальные
глаза и то крепко сжатые, то слегка вздрагивающие губы, которые
свидетельствовали о болезненной чувствительности, соединенной с большим
самообладанием. Несмотря на природную одаренность и глубокие знания, у
молодого пастора был такой настороженный вид, такой растерянный, немного
испуганный взгляд, какой бывает у человека заблудившегося, утратившего
направление в жизненных дебрях и способного обрести покои лишь в уединении
своей комнаты. Он старался, поскольку это не противоречило его долгу,
держаться в тени, был скромен и прост в обращении, а когда ему приходилось
произносить проповеди, слова его дышали такой благоуханной свежестью и
незапятнанной чистотой помыслов, что многим чудилось, будто они слышат
ангела.
всеобщее внимание, понуждая его здесь, перед собравшейся толпой, обратиться
к таинственной женской душе, священной, даже когда она себя осквернила.
Положение, в котором он очутился, было для него так мучительно, что кровь
отхлынула от его щек, а губы задрожали.
только для ее души, но, как сказал губернатор, и для твоей собственной, ибо
ты был пастырем этой женщины. Пусть, побуждаемая тобою, она поведает правду!
молитву, и выступил вперед.
ей в глаза, - ты слышала слова этою мудрого человека и понимаешь, какая на
мне лежит ответственность. Я заклинаю тебя открыть нам имя твоего сообщника
по греху и страданию, если только это облегчит твою душу и поможет ей,
претерпев земную кару, приблизиться к вечному спасению. Пусть ложная жалость
и нежность не смыкают твои уста, ибо, поверь мне, Гестер, лучше ему сойти с
почетного места и стать рядом с тобой на постыдном пьедестале, чем влачиться
всю жизнь, скрывая глубоко в сердце свою вину. Что принесет ему твое
молчание, кроме соблазна, и не побудит ли оно добавить к греху еще и
лицемерие? Небо послало тебе открытое бесчестье, дабы ты могла
восторжествовать над злом, угнездившимся в душе твоей, и над житейскими
скорбями. Подумай, какой ущерб ты наносишь тому, у кого, быть может, не
хватает смелости по собственной воле испить горькую, но спасительную чашу,
поднесенную ныне к твоим устам!
столько прямой смысл его слов, сколько звучавшее в них неподдельное волнение
отозвалось в сердцах всех слушателей и вызвало единый порыв сочувствия. Даже
бедный младенец на руках у Гестер словно поддался этому порыву: устремив на
мистера Димсдейла блуждавший до этого взгляд, он с жалобным и одновременно
довольным криком протянул к нему ручонки. В призыве священника таилась сила,
которая заставила всех поверить, что вот сейчас Гестер Прин назовет
виновного или же виновный сам, какое бы место он ни занимал в обществе,
выйдет вперед, подчиняясь неодолимой внутренней потребности, и поднимется на
помост.
мистер Уилсон, на этот раз уже более сурово. - Даже устам твоего младенца
был ниспослан голос, дабы он повторил и подтвердил совет, который ты сейчас
услышала. Открой нам имя! Чистосердечная исповедь и раскаянье помогут тебе
освободиться от алой буквы на груди.
полные смятения глаза молодого священника. - Она слишком глубоко выжжена в
моем сердце. Вам не вырвать ее оттуда! Я готова страдать одна за нас обоих!
стоявшей вокруг эшафота. - Скажи правду и дай твоему ребенку отца.
слишком хорошо узнала. - У моей крошки будет только небесный отец, а земного
она никогда не узнает!
перила и прижав руку к сердцу, ждал ответа на свой призыв; он выпрямился и
перевел дыхание. - Сколько силы и благородства в сердце женщины! Она не
скажет!
старый священник, который тщательно приготовился к этому дню, обратился к
толпе с проповедью о пагубности греха во всех его видах и особенно настаивал
на постыдном значении алой буквы. Вновь и вновь возвращался он к этому
символу, и больше часа торжественные фразы перекатывались через головы
слушателей, населяя их воображение такими ужасными картинами, что вскоре им
начало казаться, будто само адское пламя окрасило букву в алый цвет. Тем
временем Гестер Прин продолжала устало и безразлично стоять у позорного
столба, глядя в пространство невидящими глазами. В это утро она вытерпела
все, что в силах вытерпеть человек, а так как не в ее характере было бежать
от слишком острой боли в спасительный обморок, ей оставалось только укрыться
под окаменевшей коркой бесчувственности, продолжая при этом жить и дышать.
Это душевное состояние позволило ей не слышать громоподобного, но
бесполезного красноречия священника. Под конец испытания ребенок начал
пронзительно кричать. Она машинально старалась успокоить его, но, видимо, не
испытывала особой жалости к его страданиям. С таким же глубоким равнодушием
она позволила отвести себя обратно в тюрьму и скрылась из глаз толпы за
окованной железом дверью. И те, кто смотрел ей вслед, шепотом передавали
потом, что видели в темном тюремном коридоре зловещий отблеск алой буквы.
ни на минуту нельзя было оставить без присмотра, иначе она могла бы
покончить с собой или, в приступе безумия, сотворить что-нибудь с несчастным
младенцем. Когда тюремщик Брэкет увидел, что дело идет к ночи, а Гестер
по-прежнему не внемлет ни уговорам, ни угрозам, он счел самым разумным
привести к ней врача. Врач этот, по его словам, был сведущ не только во всех
известных добрым христианам лекарских науках, но знал также и то, чему могут
научить индейцы по части дикорастущих трав и кореньев. Врачебная помощь
действительно была нужна, и не столько Гестер, сколько ее ребенку, который,
казалось, вместе с молоком всосал смятение, ужас и отчаянье, потрясавшие
душу матери. Младенец корчился теперь от боли, словно его тельце приняло в
себя страдания, пережитые в этот день Гестер Прин.
внешностью, чье присутствие в толпе так взволновало носительницу алой буквы.
Городские власти поместили его в тюрьму не по подозрению в каком-нибудь
злоумышленном поступке, а потому, что такая мера весьма облегчала им
переговоры с индейскими вождями о выкупе. Называл он себя Роджером
Чиллингуорсом. Впустив его, Брэкет с минуту помедлил в камере, удивленный
сравнительной тишиной, сразу же водворившейся там, ибо, хотя младенец и
продолжал пищать, Гестер вдруг стала нема как смерть.
Поверь мне, почтеннейший, скоро в тюремный дом возвратится спокойствие, и
ручаюсь, что в дальнейшем миссис Прин будет исполнять разумные приказания
охотнее, чем до сих пор.
считать, что вы обладаете немалым искусством. В эту женщину как будто
вселился нечистый дух. Еще немного - и, клянусь, мне пришлось бы изгонять
его плетью.
профессии, к которым он, по его заявлению, принадлежал. Оно не изменило ему
и после того, как тюремщик оставил его наедине с женщиной, связанной с ним
тесными узами, если судить по пристальному и взволнованному взгляду, который
она в то утро устремляла на него через головы толпившихся на площади людей.
Прежде всего врач занялся ребенком, ибо лежавшая на кровати девочка так
плакала, что сперва необходимо было ее успокоить, а потом уже думать обо
всем остальном. Внимательно осмотрев ее, незнакомец достал из-под плаща и
расстегнул кожаную сумку. Там у него, по-видимому, хранились какие-то
лекарства. Одно из них он размешал в кружке с водой.
хорошо осведомленного в целебных свойствах лекарственных трав, сделали меня
более знающим врачом, чем многие из тех, кто хвалится этим званием. Поди
сюда, женщина! Ребенок твой, а не мой, ни по виду, ни по голосу он не
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман