ударяла кувалда, продолжало светиться.
- значит, "шабаш, довольно". Тимофейка повернул к двери заросшее шерстью
лицо, повел мохнатыми бровями и уставился на вошедших.
Чего я со своим угольем в бороде и паленой рожей буду там говорить? Чего
надо?
Тимофейка снял шапку, заблестела его потная лысина. Он бросил косой взгляд
на крестьян, отвернулся, опять нахлобучил шапку и полез с большими клещами
в горн. Тимофейка разгреб раскаленные угли, покрытые спекшейся коркой,
сунул в жар кусок железа и присыпал сверху углями.
равномерно то тянуть, то отпускать веревку большого кожаного меха,
прикрепленного сбоку возле горна. То тяжелый груз тянул мех вниз, то
Касьян веревкой подтягивал мех кверху, и от этого сильная струя воздуха с
сиплым равномерным свистом вырывалась из отверстия меха - "сопла", которое
трубкой вдувало воздух в "гнездо"*.
кричал:
ухо и плохо различал, что ему говорили.
наконец ослепительно засверкало, отбрасывая маленькие светящиес
звездочки.
блестящий кусок железа на чугунную наковальню с выдвинутым вперед рогом.
растянутое и измененное ударами кувалды, оно превратилось в заостренный
сошник. Дед в последний раз отрывисто стукнул ручником, повернул его
набок, и Касьян опустил кувалду на черную землю.
что повальный сход решил: за топоры взяться. Ты с нами или хоронишься?
сына моего Тимошу запороли, и кат Силантий усердствовал. Другого сына,
Митьку, ни за что в железы заклепали и в солдаты угнали. Где он теперь
скитается? С кем же я буду: с вами или с ними?
старинные, чудные. Он был выходец из Чудь-палы*, где жила чудь белоглазая.
И когда сердился или выпивал лишнее, то начинал говорить на своем
прадедовском языке.
Тимофейка схватил сошник клещами и сунул обратно в раскаленные угли горна.
останавливался и обдумывал, как ему идти к мужикам и убедить их покоритьс
господскому приказу. "Да и где их, окаянных, найдешь теперь? - бормотал
он. - Еще наставят колотушек". Для бодрости он зашел в свой домишко близ
деревянной церкви, выпил из баклажки полынной настойки, посидел,
помолился, вздремнул, сидя на скамье, и уже стало темнеть, когда он вышел
с черного крыльца и, слегка пошатываясь, зашагал через могилки.
а там кустами уже недалече пройти к поскотине. Помоги мне, хранитель мой и
богомолец, отче праведный Феопомпий, иже на столбе спасашеся". Неожиданно
он наткнулся на бревна и колья, загородившие знакомую тропу.
пролезть через бревна, но из-за них показались сначала навозные вилы, а
потом лохматая шапка и знакомое лицо Харьки Ипатова.
грудь дьячка.
воскликнул гневно Феопомпий.
Мы бунтуем.
злодейских слов внутри, во чреве, точно ставило* оторвалось".
это "мы"? Сколько вас?
потому, говорят, бояре правду в болоте закопали. А ты, Феопомпий, как - с
нами или за хозяйскую ручку потянешь?
одежд своих, пустился бежать обратно к усадьбе. Меренков стоял на крыльце.
за рукав и втащил в избу. Он дал ему отдышаться и внимательно выслушал
спутанный рассказ о том, как нечистые силы помутили разум пеньковских
мужиков, потому что мало ходили в храм божий. Теперь они бунтуют и все
дороги заложили засеками из бревен.
Феопомпий. - Что-то теперь будет? Не иначе как жди красного петуха.
пятерней свою рыжую бороду, сидел на лавке и с дрожью в голосе говорил:
прекословят и помещики покладистее - без всяких хлопот уступают крестьян.
огонь - не потушишь! Надо бунт сразу в корне раздавить. Садись, отче, пиши
грамоту воеводе в Серпухов. - Меренков достал из-за киота с иконами медную
чернильницу, большое гусиное перо и бумажный свиток.
обмакнул его в чернильницу, вытащил мертвую муху, стряхнул ее, вытер перо
о длинные волосы, еще раз обмакнул и приготовился.
срочно рейтаров.
выводя титла* и завитки.
алексинцев Ивана, Яна да Гаврилы Семеновых детей Челюсткиных, приказчичка
Андроска Филиппов сын Меренков да приказчичка Петька Исаин сын Кисленской
челом бьют.
воровским умыслом по научению татей и разбойных людей, а не по нашему,
сирот твоих, ведому, забунтовали, заложили на дорогах засеки, господские
овины с хлебом разграбили, поставили заставы с ослопьем, сиречь дубинами,
и прочими человекоубийственными доспехами, никого не пропущают.
в татарском полону, ни ходу, ни выходу нам нет, и что будет с нами - не
знаем.
Ипатов сын, прозвище Братчин, да кузнец Касьянка, Акиндинов сын, прозвище
Ковач, и другие ведомые плуты и воры.
какую ни на есть ратную силу злодеев изловить, на них оборон дать, чтобы
иным, на то смотря, впредь так делать было неповадно.
Кисленской грамоте не учены, так писал эту отписку и руку к ней приложил
святодуховской церкви дьяк и твой богомолец Феопомпий.