лопических каменных подпорок и пристроек, над которыми, в каменном
кольце окон, царит одно из чудес земли - древне-приземистый, первобыт-
но-простой, огромный и единственный на земле по легкости полушар-купол.
И четыре стража этой грубой громады, скрывающей в недрах своих сокровища
искусства и роскоши, четыре белых минарета исполинскими копьями возно-
сятся по углам ее в синюю глубину неба.
узенький переулок, где на солнце пахнет сухими нечистотами, потом пово-
рачивает в другой и по отлогому спуску, мощенному камнем, мы подходим к
боковому порталу, завешенному тяжкой завесой из буйволовьк кож.
входя, туфли: так когда-то у входа в святилище оставляли пыльные санда-
лии...
ном портале. А когда я вступаю в храм, пигмеями кажутся среди его не-
объятного простора и необъятной высоты фигурки молящихся - сидящих на
огромной площади ухабистого от землетрясений мраморного пола, сплошь
покрытого золотистыми скользкими циновками из тростника. Шестьдесят окон
пробили купол, и никогда мне не забыть радостного солнечного света, ко-
торый столпами озаряет из этой опрокинутой чаши всю середину храма! И
светлая, безмятежная тишина, чуждая всему миру, царит кругом, тишина,
нарушаемая только плеском и свистом голубиных крыльев в куполе, да певу-
чими, печально-задумчивыми возгласами молящихся, гулко и музыкально за-
мирающими среди высоты и простора, среди древних стен, в которых немало
скрыто пустых амфор-голосников. Первобытны эти милые голуби, их извест-
ковый помет, падающий с высоты на циновки. Первобытно-просты огромные
железные люстры, низко висящие над циновками на железных цепях. Величава
и сумрачна окраска исполинских стен, шершаво полинявшее золото сводов.
Капищем веет от колонн, мутно-красных, мутно-малахитовых и голубова-
то-желтых. Таинственностью капища исполнены и призраки мертвых визан-
тийских мозаик, просвечивающих сквозь белила, которыми покрыли их турки.
Жутки чуть видные лики апокалиптических шестикрылых серафимов в углах
боковых сводов. Строги фигуры святых в выгибах алтарной стены. И почти
страшен возвышающийся среди них образ Спасителя, этот тысячелетний хозя-
ин храма, по преданию, ежегодно проступающий сквозь ежегодную закрас-
ку...
Надо мной - светоносный купол, горячее солнце золотистым потоком льется
на меня сверху. А налево и направо - два яруса хор. По отлогим каменным
всходам туда могли въезжать из пропилеи две колесницы. Две колесницы
могли разъехаться и на тяжких хорах, мраморные плиты которых покосились
от землетрясении. И как легко держат эту тяжесть два яруса аркад и ко-
лонн!
храм, лишили его изваяний, картин, мозаик. Но турецкая простота, нагота
Софии возвращает меня к началу Ислама, рожденного в пустыне. И с перво-
бытной простотой, босыми входят сюда молящиеся, - входят когда кому
вздумается, ибо всегда и для всех открыты двери мечети. С древней довер-
чивостью, с поднятым к небу лицом и с поднятыми открытыми ладонями обра-
щают они свои мольбы к Богу в этом светоносном и тихом храме:
а голова на грудь. И еще покорнее отдаются эти руки в узы его, соединясь
после падения под грудью, и быстро и бесшумно начинает вслед за этим па-
дать человек на колени и касаться челом праха. И тайные мольбы и славос-
ловия падающего ниц человека со всех концов мира несутся всегда к едино-
му месту: к святому городу, к ветхозаветному камню в пустыне Измаила и
Агари...
лями по скользким циновкам. Потом шмыгаем по еще более скользкому мрамо-
ру пропилеи, где девять огромных и тяжких бронзовых дверей - все в один
ряд - еще хранят рельефы византийских крестов. Потом поднимаемся по ши-
роким отлогим всходам на хоры, и с высоты я еще раз наслаждаюсь головок-
ружительной бездной этого капища и маленькими фигурками сидящих глубоко
подо мною, на полу, в широком столпе света, падающего из купола. А из
древней амбразуры открытого окна снова тянет на меня теплом солнечного
света и свежестью снега. Я подхожу - и ласковый ветер ударяет мне в ли-
цо, розовая голубка срывается с подоконника в простор весеннего возду-
ха... И опять развертывается предо мною зыбкая синева Мраморного моря,
блеск солнца, лилово-пепельные силуэты горных вершин и мертвенно-белое
облако Малоазийского Олимпа...
нищий в лохмотьях овчины, темный, как мумия, с большими оттопыренными
ушами и потухшими глазами.
вая рука его несмело касается сердца, губ и лба.
милостыне звучит безжизненно: Бог уже послал ему дневное пропитание, в
остальном он не нуждается.
Византии. Слева Атмейдан замыкается одной из великолепнейших султанских
мечетей - колоссальной белой мечетью Ахмедиэ, окруженной платанами и
шестью исполинскими минаретами. Но, боже, чем замыкается площадь с дру-
гих сторон! Ветхие бревенчатые хибарки под черепицей, старозаветные ко-
фейни, полузасохшие акации. Ипподром теперь пуст и пылен, и печально
стоят на нем в ямах, обнесенных решетками, три памятника великой древ-
ности: обелиск розового гранита, когда-то стороживший вход в храм Солнца
в Гелиополе, грубая каменная колонна Константина Багрянородного и брон-
зовая, позеленевшая Змеиная колонна - три перевившихся и вставших на
хвосты змеи: "слава Дельфийского капища".
ет милый, южный: много солнца, акаций, турецких таверн, где всегда так
весело от чистоты мраморных столиков, цветов на них и приветливости хо-
зяина в белом фартуке и феске... Весел даже надгробный павильон султана
Махмута - большой киоск под вековыми деревьями, за высокой решеткой, от-
деляющей его от тротуара.
ем затем, кажется еще пестрее и крикливей от зноя и духоты. Хорошо еще,
что на пути Голубиная мечеть Баязета и крытые ряды Чарши, Большого база-
ра!
ная мавританская аркада, посреди его - фонтан, платаны, отдыхающие
странники, нищие, тысячи голубей, а кругом - целый базар четок, которы-
ми, сидя на коврах, торгуют старые-престарые обезьяны в тюрбанах. Прохо-
жие покупают тут и пшено, кидают его в воздух - и тогда весь двор прев-
ращается на минуту в живой, свистящий, дрожащий несметными крыльями, де-
ти начинают прыгать и на все лады вопить:
мянски, по-гречески, по-французски - и хватают за руки, завлекая в лав-
ки; но отрадная прохлада спокон веку царит в этих сводчатых коридорах,
пряно пахучих и вместивших в себя, кажется, все, что есть на базарах
Востока.
пыль только увеличивает духоту. Ярки белые маркизы над окнами магазинов,
ярки красные лоскуты - вывески с полумесяцем и арабскими письменами... И
ослепительно ярка синяя лента неба над толпой и коридором домов... Во
имя Бога милостивого, хоть бы здесь-то, по улице, ведущей в европейскую
Перу, не пускали верблюдов! Но нет, араб-полицейский, в коротком синем
мундире и в феске, совершенно равнодушно смотрит на эту горбатую груду,
шагающую среди толпы за босоногим проводником.
таверн и пекарен, свежий запах овощей и лимонов, но еще слаще после га-
латской духоты чистый морской воздух. Медленно поднимаемся мы по темным
лестницам возле стен башни, достигаем ее круглой вышки - и выходим на
каменный покатый балкон, кольцом охватывающий вышку и огражденный желез-
ными перилами. Легкое головокружение туманит меня при взгляде в бездну
подо мною, раскрывается в ней целая необозримая страна, занятая города-
ми, морями и таинственными хребтами Малоазийских гор - страна, на кото-
рую пала "тень Птицы Хумай".
вовала на свете!"
ее приносит всему, на что она падает, царственность и бессмертие.
греческие летописцы. Молва всего мира объясняла его происхождение Бо-
жественным вмешательством. Одна легенда говорит, что на месте Византии
орел Зевса уронил сердце жертвенного быка. Другая - что основателю ее
было повелено основать город знамением креста, явившимся в облаках над