Чтение 4–й страницы книги ~Челкаш~

- Ну-ну!.. куксись у меня! - оборвал его Челкаш. Но Гаврила теперь уже не
мог удержаться и, тихо всхлипывая, плакал, сморкался, ерзал по лавке, но
греб сильно, отчаянно. Лодка мчалась стрелой. Снова на дороге встали темные
корпуса судов, и лодка потерялась в них, волчком вертясь в узких полосах
воды между бортами.

- Эй ты! слушай! Буде спросит кто о чем - молчи, коли жив быть хочешь!
Понял?

- Эхма!.. - безнадежно вздохнул Гаврила в ответ на суровое приказание и
горько добавил: - Судьбина моя пропащая!..

- Не ной! - внушительно шепнул Челкаш. Гаврила от этого шепота потерял
способность соображать что-либо и помертвел, охваченный холодным
предчувствием беды. Он машинально опускал весла в воду, откидывался назад,
вынимал их, бросал снова и все время упорно смотрел на свои лапти.

Сонный шум волн гудел угрюмо и был страшен. Вот гавань... За ее гранитной
стеной слышались людские голоса, плеск воды, песня и тонкие свистки.

- Стой! - шепнул Челкаш. - Бросай весла! Упирайся руками в стену! Тише,
черт!..

Гаврила, цепляясь руками за скользкий камень, повел лодку вдоль стены.
Лодка двигалась без шороха, скользя бортом по наросшей на камне слизи.

- Стой!.. Дай весла! Дай сюда! А паспорт у тебя где? В котомке? Дай
котомку! Ну, давай скорей! Это, мил друг, для того, чтобы ты не удрал...
Теперь не удерешь. Без весел-то ты бы кое-как мог удрать, а без паспорта
побоишься. Жди! Да смотри, коли ты пикнешь - на дне моря найду!..

И вдруг, уцепившись за что-то руками, Челкаш поднялся на воздух и исчез
на стене.

Гаврила вздрогнул... Это вышло так быстро. Он почувствовал, как с него
сваливается, сползает та проклятая тяжесть и страх, который он чувствовал
при этом усатом, худом воре... Бежать теперь!.. И он, свободно вздохнув,
оглянулся кругом. Слева возвышался черный корпус без мачт, - какой-то
огромный гроб, безлюдный и пустой... Каждый удар волны в его бока родил в
нем глухое, гулкое эхо, похожее на тяжелый вздох. Справа над водой тянулась
сырая каменная стена мола, как холодная, тяжелая змея. Сзади виднелись тоже
какие-то черные остовы, а спереди, в отверстие между стеной и бортом этого
гроба, видно было море, молчаливое, пустынное, с черными над ним тучами. Они
медленно двигались, огромные, тяжелые, источая из тьмы ужас и готовые
раздавить человека тяжестью своей. Все было холодно, черно, зловеще. Гавриле
стало страшно. Этот страх был хуже страха, навеянного на него Челкашем; он
охватил грудь Гаврилы крепким объятием, сжал его в робкий комок и приковал к
скамье лодки...

А кругом все молчало. Ни звука, кроме вздохов моря. Тучи ползли по небу
так же медленно и скучно, как и раньше, но их все больше вздымалось из моря,
и можно было, глядя на небо, думать, что и оно тоже море, только море
взволнованное и опрокинутое над другим, сонным, покойным и гладким. Тучи
походили на волны, ринувшиеся на землю вниз кудрявыми седыми хребтами, и на
пропасти, из которых вырваны эти волны ветром, и на зарождавшиеся валы, еще
не покрытые зеленоватой пеной бешенства и гнева.

Гаврила чувствовал себя раздавленным этой мрачной тишиной и красотой и
чувствовал, что он хочет видеть скорее хозяина. А если он там останется?..
Время шло медленно, медленнее, чем ползли тучи по небу... И тишина, от
времени, становилась все зловещей... Но вот за стеной мола послышался плеск,
шорох и что-то похожее на шепот. Гавриле показалось, что он сейчас умрет...

- Эй! Спишь? Держи!.. осторожно!.. - раздался глухой голос Челкаша.

Со стены спускалось что-то кубическое и тяжелое. Гаврила принял это в
лодку. Спустилось еще одно такое же. Затем поперек стены вытянулась длинная
фигура Челкаша, откуда-то явились весла, к ногам Гаврилы упала его котомка,
и тяжело дышавший Челкаш уселся на корме.

Гаврила радостно и робко улыбался, глядя на него.

- Устал? - спросил он.

- Не без того, теля! Ну-ка, гребни добре! Дуй во всю силу!.. Хорошо ты,
брат, заработал! Полдела сделали. Теперь только у чертей между глаз
проплыть, а там - получай денежки и ступай к своей Машке. Машка-то есть у
тебя? Эй, дитятко?

- Н-нету! - Гаврила старался во всю силу, работая грудью, как мехами, и
руками, как стальными пружинами. Вода под лодкой рокотала, и голубая полоса
за кормой теперь была шире. Гаврила весь облился потом, но продолжал грести
во всю силу. Пережив дважды в эту ночь такой страх, он теперь боялся
пережить его в третий раз и желал одного: скорей кончить эту проклятую
работу, сойти на землю и бежать от этого человека, пока он в самом деле не
убил или не завел его в тюрьму. Он решил не говорить с ним ни о чем, не
противоречить ему, делать все, что велит, и, если удастся благополучно
развязаться с ним, завтра же отслужить молебен Николаю Чудотворцу. Из его
груди готова была вылиться страстная молитва. Но он сдерживался, пыхтел, как
паровик, и молчал, исподлобья кидая взгляды на Челкаша.

А тот, сухой, длинный, нагнувшийся вперед и похожий на птицу, готовую
лететь куда-то, смотрел во тьму вперед лодки ястребиными очами и, поводя
хищным, горбатым носом, одной рукой цепко держал ручку руля, а другой
теребил ус, вздрагивавший от улыбок, которые кривили его тонкие губы. Челкаш
был доволен своей удачей, собой и этим парнем, так сильно запуганным им и
превратившимся в его раба. Он смотрел, как старался Гаврила, и ему стало
жалко, захотелось ободрить его.

- Эй! - усмехаясь, тихо заговорил он. - Что, здорово ты перепугался? а?

- Н-ничего!.. - выдохнул Гаврила и крякнул.

- Да уж теперь ты не очень наваливайся на весла-то. Теперь шабаш. Вот еще
только одно бы место пройти... Отдохни-ка...

Гаврила послушно приостановился, вытер рукавом рубахи пот с лица и снова
опустил весла в воду.

- Ну, греби тише, чтобы вода не разговаривала. Воротца одни надо
миновать. Тише, тише... А то, брат, тут народы серьезные... Как раз из ружья
пошалить могут. Такую шишку на лбу набьют, что и не охнешь.

Лодка теперь кралась по воде почти совершенно беззвучно. Только с весел
капали голубые капли, и когда они падали в море, на месте их падения
вспыхивало ненадолго тоже голубое пятнышко. Ночь становилась все темнее и
молчаливей. Теперь небо уже не походило на взволнованное море - тучи
расплылись по нем и покрыли его ровным тяжелым пологом, низко опустившимся
над водой и неподвижным. А море стало еще спокойней, черней, сильнее пахло
теплым, соленым запахом и уж не казалось таким широким, как раньше.

- Эх, кабы дождь пошел! - прошептал Челкаш. - Так бы мы и проехали, как
за занавеской.

Слева и справа от лодки из черной воды поднялись какие-то здания - баржи,
неподвижные, мрачные и тоже черные. На одной из них двигался огонь, кто-то
ходил с фонарем. Море, гладя их бока, звучало просительно и глухо, а они
отвечали ему эхом, гулким и холодным, точно спорили, не желая уступить ему в
чем-то.

- Кордоны!.. - чуть слышно шепнул Челкаш. С момента, когда он велел
Гавриле грести тише, Гаврилу снова охватило острое выжидательное напряжение.
Он весь подался вперед, во тьму, и ему казалось, что он растет, - кости и
жилы вытягивались в нем с тупой болью, голова, заполненная одной мыслью,
болела, кожа на спине вздрагивала, а в ноги вонзались маленькие, острые и
холодные иглы. Глаза ломило от напряженного рассматриванья тьмы, из которой
- он ждал - вот-вот встанет нечто и гаркнет на них: "Стой, воры!.."

Теперь, когда Челкаш шепнул "кордоны!", Гаврила дрогнул: острая, жгучая
мысль прошла сквозь него, прошла и задела по туго натянутым нервам, - он
хотел крикнуть, позвать людей на помощь к себе... Он уже открыл рот и
привстал немного на лавке, выпятил грудь, вобрал в нее много воздуха и
открыл рот, - но вдруг, пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл
глаза и свалился с лавки.

... Впереди лодки, далеко на горизонте, из черной воды моря поднялся
огромный огненно-голубой меч, поднялся, рассек тьму ночи, скользнул своим
острием по тучам в небе и лег на грудь моря широкой, голубой полосой. Он
лег, и в полосу его сияния из мрака выплыли невидимые до той поры суда,
черные, молчаливые, обвешанные пышной ночной мглой. Казалось, они долго были
на дне моря, увлеченные туда могучей силой бури, и вот теперь поднялись
оттуда по велению огненного меча, рожденного морем, - поднялись, чтобы
посмотреть на небо и на все, что поверх воды... Их такелаж обнимал собой
мачты и казался цепкими водорослями, поднявшимися со дна вместе с этими
черными гигантами, опутанными их сетью. И он опять поднялся кверху из глубин
моря, этот страшный голубой меч, поднялся, сверкая, снова рассек ночь и
снова лег уже в другом направлении. И там, где он лег, снова всплыли остовы
судов, невидимых до его появления.

Лодка Челкаша остановилась и колебалась на воде, как бы недоумевая.
Гаврила лежал на дне, закрыв лицо руками, а Челкаш толкал его ногой и шипел
бешено, но тихо:

- Дурак, это крейсер таможенный... Это фонарь электрический!.. Вставай,
дубина! Ведь на нас свет бросят сейчас!.. Погубишь, черт, и себя и меня!
Ну!..

И, наконец, когда один из ударов каблуком сапога сильнее других опустился
на спину Гаврилы, он вскочил, все еще боясь открыть глаза, сел на лавку и,
ощупью схватив весла, двинул лодку.

- Тише! Убью ведь! Ну, тише!.. Эка дурак, черт тебя возьми!.. Чего ты
испугался? Ну? Харя!.. Фонарь - только и всего. Тише веслами!.. Кислый
черт!.. За контрабандой это следят. Нас не заденут - далеко отплыли они. Не
бойся, не заденут. Теперь мы... - Челкаш торжествующе оглянулся кругом. -
Кончено, выплыли!.. Фу-у!.. Н-ну, счастлив ты, дубина стоеросовая!..

Гаврила молчал, греб и, тяжело дыша, искоса смотрел туда, где все еще
поднимался и опускался этот огненный меч. Он никак не мог поверить Челкашу,
что это только фонарь. Холодное голубое сияние, разрубавшее тьму, заставляя
море светиться серебряным блеском, имело в себе нечто необъяснимое, и
Гаврила опять впал в гипноз тоскливого страха. Он греб, как машина, и все
сжимался, точно ожидал удара сверху, и ничего, никакого желания не было уже
в нем - он был пуст и бездушен. Волнения этой ночи выглодали наконец из него