сам, и играют единственно для одного только развлечения и забавы. Это
совершенное незнание действительности и невинный взгляд на людей были бы,
конечно, чрезвычайно аристократичными. Я видел, как многие маменьки
выдвигали вперед невинных и изящных, пятнадцати- и шестнадцатилетних мисс,
своих дочек, и, давши им несколько золотых монет, учили их, как играть.
Барышня выигрывала или проигрывала, непременно улыбалась и отходила очень
довольная. Наш генерал солидно и важно подошел к столу; лакей бросился было
подать ему стул, но он не заметил лакея; очень долго вынимал кошелек, очень
долго вынимал из кошелька триста франков золотом, поставил их на черную и
выиграл. Он не взял выигрыша и оставил его на столе. Вышла опять черная; он
и на этот раз не взял, и когда в третий раз вышла красная, то потерял разом
тысячу двести франков. Он отошел с улыбкою и выдержал характер. Я убежден,
что кошки у него скребли на сердце, и будь ставка вдвое или втрое больше -
он не выдержал бы характера и выказал бы волнение. Впрочем, при мне один
француз выиграл и потом проиграл тысяч до тридцати франков весело и без
всякого волнения. Настоящий джентльмен, если бы проиграл и все свое
состояние, не должен волноваться. Деньги до того должны быть ниже
джентльменства, что почти не стоит об них заботиться. Конечно, весьма
аристократично совсем бы не замечать всю эту грязь всей этой сволочи и всей
обстановки. Однако же иногда не менее аристократичен и обратный прием,
замечать, то есть присматриваться, даже рассматривать, например хоть в
лорнет, всю эту сволочь: но не иначе, как принимая всю эту толпу и всю эту
грязь за своего рода развлечение, как бы за представление, устроенное для
джентльменской забавы. Можно самому тесниться в этой толпе, но смотреть
кругом с совершенным убеждением, что собственно вы сами наблюдатель и уж
нисколько не принадлежите к ее составу. Впрочем, и очень пристально
наблюдать опять-таки не следует: опять уже это будет не по-джентльменски,
потому что это во всяком случае зрелище не стоит большого и слишком
пристального наблюдения. Да и вообще мало зрелищ, достойных слишком
пристального наблюдения для джентльмена. А между тем мне лично показалось,
что все это и очень стоит весьма пристального наблюдения, особенно для
того, кто пришел не для одного наблюдения, а сам искренно и добросовестно
причисляет себя ко всей этой сволочи. Что же касается до моих
сокровеннейших нравственных убеждений, то в настоящих рассуждениях моих им,
конечно, нет места. Пусть уж это будет так; говорю для очистки совести. Но
вот что я замечу: что во все последнее время мне как-то ужасно противно
было прикидывать поступки и мысли мои к какой бы то ни было нравственной
мерке. Другое управляло мною...
--------
что тут у стола происходит много самого обыкновенного воровства. Круперам,
которые сидят по концам стола, смотрят за ставками и рассчитываются, ужасно
много работы. Вот еще сволочь-то! это большею частью французы. Впрочем, я
здесь наблюдаю и замечаю вовсе не для того, чтобы описывать рулетку; я
приноравливаюсь для себя, чтобы знать, как себя вести на будущее время. Я
заметил, например, что нет ничего обыкновеннее, когда из-за стола
протягивается вдруг чья-нибудь рука и берет себе то, что вы выиграли.
Начинается спор, нередко крик, и - прошу покорно доказать, сыскать
свидетелей, что ставка ваша!
догадывался и различал кое-как, что ставки бывают на числа, на чет и нечет
и на цвета. Из денег Полины Александровны я в этот вечер решился попытать
сто гульденов. Мысль, что я приступаю к игре не для себя, как-то сбивала
меня с толку. Ощущение было чрезвычайно неприятное, и мне захотелось
поскорее развязаться с ним. Мне все казалось, что, начиная для Полины, я
подрываю собственное счастье. Неужели нельзя прикоснуться к игорному столу,
чтобы тотчас же не заразиться суеверием? Я начал с того, что вынул пять
фридрихсдоров, то есть пятьдесят гульденов, и поставил их на четку. Колесо
обернулось, и вышло тринадцать - я проиграл. С каким-то болезненным
ощущением, единственно чтобы как-нибудь развязаться и уйти, я поставил еще
пять фридрихсдоров на красную. Вышла красная. Я поставил все десять
фридрихсдоров - вышла опять красная. Я поставил опять все за раз, вышла
опять красная. Получив сорок фридрихсдоров, я поставил двадцать на
двенадцать средних цифр, не зная, что из этого выйдет. Мне заплатили втрое.
Таким образом, из десяти фридрихсдоров у меня появилось вдруг восемьдесят.
Мне стало до того невыносимо от какого-то необыкновенного и странного
ощущения, что я решился уйти. Мне показалось, что я вовсе бы не так играл,
если б играл для себя. Я, однако ж, поставил все восемьдесят фридрихсдоров
еще раз на четку. На этот раз вышло четыре; мне отсыпали еще восемьдесят
фридрихсдоров, и, захватив всю кучу в сто шестьдесят фридрихсдоров, я
отправился отыскивать Полину Александровну.
ужином. На этот раз француза не было, и генерал развернулся: между прочим,
он почел нужным опять мне заметить, что он бы не желал меня видеть за
игорным столом. По его мнению, его очень скомпрометирует, если я как-нибудь
слишком проиграюсь; "но если б даже вы и выиграли очень много, то и тогда я
буду тоже скомпрометирован, - прибавил он значительно. - Конечно, я не имею
права располагать вашими поступками, но согласитесь сами..." Тут он по
обыкновению своему не докончил. Я сухо ответил ему, что у меня очень мало
денег и что, следовательно, я не могу слишком приметно проиграться, если б
даже и стал играть. Придя к себе наверх, я успел передать Полине ее выигрыш
и объявил ей, что в другой раз уже не буду играть для нее.
удивлением, - а это мешает.
единственный исход и спасение? - спросила она насмешливо. Я отвечал опять
очень серьезно, что да; что же касается до моей уверенности непременно
выиграть, то пускай это будет смешно, я согласен, "но чтоб оставили меня в
покое".
сегодняшний выигрыш пополам, и отдавала мне восемьдесят фридрихсдоров,
предлагая и впредь продолжать игру на этом условии. Я отказался от половины
решительно и окончательно и объявил, что для других не могу играть не
потому, чтоб не желал, а потому, что наверное проиграю.
рулетку, - сказала она задумываясь. - А потому вы непременно должны
продолжать игру со мною вместе пополам, и - разумеется - будете. - Тут она
ушла от меня, не слушая дальнейших моих возражений.
слова. Да и вообще она избегала со мной говорить вчера. Прежняя манера ее
со мною не изменилась. Та же совершенная небрежность в обращении при
встречах, и даже что-то презрительное и ненавистное. Вообще она не желает
скрывать своего ко мне отвращения; я это вижу. Несмотря на это, она не
скрывает тоже от меня, что я ей для чего-то нужен и что она для чего-то
меня бережет. Между нами установились какие-то странные отношения, во
многом для меня непонятные, - взяв в соображение ее гордость и надменность
со всеми. Она знает, например, что я люблю ее до безумия, допускает меня
даже говорить о моей страсти - и уж, конечно, ничем она не выразила бы мне
более своего презрения, как этим позволением говорить ей беспрепятственно и
бесцензурно о моей любви. "Значит, дескать, до того считаю ни во что твои
чувства, что мне решительно все равно, об чем бы ты ни говорил со мною и
что бы ко мне ни чувствовал". Про свои собственные дела она разговаривала
со мною много и прежде, но никогда не была вполне откровенна. Мало того, в
пренебрежении ее ко мне были, например, вот какие утонченности: она знает,
положим, что мне известно какое-нибудь обстоятельство ее жизни или
что-нибудь о том, что сильно ее тревожит; она даже сама расскажет мне
что-нибудь из ее обстоятельств, если надо употребить меня как-нибудь для
своих целей, вроде раба, или на побегушки; но расскажет всегда ровно
столько, сколько надо знать человеку, употребляющемуся на побегушки, и если
мне еще неизвестна целая связь событий, если она и сама видит, как я мучусь
и тревожусь ее же мучениями и тревогами, то никогда не удостоит меня
успокоить вполне своей дружеской откровенностию, хотя, употребляя меня
нередко по поручениям не только хлопотливым, но даже опасным, она, по моему
мнению, обязана быть со мной откровенною. Да и стоит ли заботиться о моих
чувствах, о том, что я тоже тревожусь и, может быть, втрое больше забочусь
и мучусь ее же заботами и неудачами, чем она сама!
даже предуведомила, что я должен буду играть вместо нее, потому что ей
самой играть неприлично. По тону ее слов я тогда же заметил, что у ней
какая-то серьезная забота, а не просто желание выиграть деньги. Что ей
деньги сами по себе! Тут есть цель, тут какие-то обстоятельства, которые я
могу угадывать, но которых я до сих пор не знаю. Разумеется, то унижение и
рабство, в которых она меня держит, могли бы мне дать (весьма часто дают)
возможность грубо и прямо самому ее расспрашивать. Так как я для нее раб и
слишком ничтожен в ее глазах, то нечего ей и обижаться грубым моим
Лукьяненко Сергей
Белоусов Валерий
Белов Вольф
Прозоров Александр
Самойлова Елена
Шилова Юлия