гордым и таинственным видом, - но уж, верно, брат, такая бурда... то
есть в благородном смысле бурда. Для кого ясно, а для нас, брат, с тобой
такая кувырколегия, что... Кажется, о производительных силах каких-то
пишет - сам говорил. Это, верно, что-нибудь из политики. Да, грянет и
его имя! Тогда и мы с тобой через него прославимся. Он, брат, мне это
сам говорил...
был сбрить свои прекрасные, темно-русые бакенбарды. Тому показалось, что
с бакенбардами дядя похож на француза и что поэтому в нем мало любви к
отечеству. Мало-помалу Фома стал вмешиваться в управление имением и да-
вать мудрые советы. Эти мудрые советы были ужасны. Крестьяне скоро поня-
ли, в чем дело и кто настоящий господин, и сильно почесывали затылки. Я
сам впоследствии слышал один разговор Фомы Фомича с крестьянами: этот
разговор, признаюсь, я подслушал. Фома еще прежде объявил, что любит по-
говорить с умным русским мужичком. И вот раз он зашел на гумно; погово-
рив с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы,
сладко потолковав о священных обязанностях крестьянина к господину, кос-
нувшись слегка электричества и разделения труда, в чем, разумеется, не
понимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом земля
ходит около солнца, и, наконец, совершенно умилившись душой от собствен-
ного красноречия, он заговорил о министрах. Я это понял. Ведь рассказы-
вал же Пушкин про одного папеньку, который внушал своему четырехлетнему
сынишке, что он, его папенька, "такой хляблий, что папеньку любит госу-
дарь"... Ведь нуждался же этот папенька в четырехлетнем слушателе?
Крестьяне же всегда слушали Фому Фомича с подобострастием.
сил его вдруг один седенький старичок. Архип Короткий по прозвищу, из
толпы других мужичков, с очевидным намерением подольститься; но Фоме Фо-
мичу показался этот вопрос фамильярным, а он терпеть не мог фамильярнос-
ти.
бедного мужичонка. - Что ты мне моську-то свою выставил: плюнуть мне,
что ли, в нее?
ком".
Может, ты майор, аль полковник, аль само ваше сиятельство, - как и вели-
чать-то тебя не ведаем.
лованью рознь, посконная ты голова! Другой и в генеральском чине, да ни-
чего не получает, - значит, не за что: пользы царю не приносит. А я вот
двадцать тысяч получал, когда у министра служил, да и тех не брал, пото-
му я из чести служил, свой был достаток. Я жалованье свое на госу-
дарственное просвещение да на погорелых жителей Казани пожертвовал.
ленный мужик.
то сам на себя досадуя, что удостоил такого человека таким разговором.
ного обеда в покойном кресле, причем слуга, стоя за креслом, должен был
отмахивать от него свежей липовой веткой мух. - На кого похожи вы были
до меня? А теперь я заронил в вас искру небесного огня или нет? Отвечай-
те: заронил я в вас искру иль нет?
молчание и смущение дяди тотчас же его раззадорили. Он, прежде терпели-
вый и забитый, теперь вспыхивал как порох при каждом малейшем противоре-
чии. Молчание дяди показалось ему обидным, и он уже теперь настаивал на
ответе.
сом.
плечами.
повторяет Фома, взяв конфетку из бонбоньерки, которая всегда ставится
перед ним на столе. Это уж распоряжение генеральши.
рах, - должно быть, что-нибудь есть в этом роде... Право, ты уж лучше не
спрашивай, а то я совру что-нибудь...
вы это хотели сказать? Ну, пусть будет так; пусть я буду ничто.
изыскиваю предлога к ссоре; пусть ко всем оскорблениям присоединится и
это - я все перенесу...
не виноват! так разве, нечаянно, с языка сорвалось!.. Ты не смотри на
меня, Фома: я ведь глуп - сам чувствую, что глуп; сам слышу в себе, что
нескладно... Знаю, Фома, все знаю! ты уж и не говори! - продолжает он,
махая рукой. - Сорок лет прожил и до сих пор, до самой той поры, как те-
бя узнал, все думал про себя, что человек... ну и все там, как следует.
А ведь и не замечал до сих пор, что грешен как козел, эгоист первой руки
и наделал зла такую кучу, что диво, как еще земля держит!
буду добрее!
ясь с кресла, чтоб отойти к послеобеденному сну. Фома Фомич всегда почи-
вал после обеда.
ных отношениях к дяде и объяснить, каким образом я вдруг поставлен был
глаз на глаз с Фомой Фомичом и нежданно-негаданно внезапно попал в кру-
говорот самых важнейших происшествий из всех, случавшихся когда-нибудь в
благословенном селе Степанчикове. Таким образом, я намерен заключить мое
предисловие и прямо перейти к рассказу.
нил мне собой отца, воспитал меня на свой счет и, словом, сделал для ме-
ня то, что не всегда сделает и родной отец. С первого же дня, как он
взял меня к себе, я привязался к нему всей душой. Мне было тогда лет де-
сять, и помню, что мы очень скоро сошлись и совершенно поняли друг дру-
га. Мы вместе спускали кубарь и украли чепчик у одной презлой старой ба-
рыни, приходившейся нам обоим сродни. Чепчик я немедленно привязал к
хвосту бумажного змея и запустил под облака. Много лет спустя я ненадол-
го свиделся с дядей в Петербурге, где я кончал тогда курс моего учения
на его счет. В этот раз я привязался к нему со всем жаром юности: что-то
благородное, кроткое, правдивое, веселое и наивное до последних пределов
поразило меня в его характере и влекло к нему всякого. Выйдя из универ-
ситета, я жил некоторое время в Петербурге, покамест ничем не занятый и,
как часто бывает с молокососами, убежденный, что в самом непродолжи-
тельном времени наделаю чрезвычайно много чего-нибудь очень замеча-
тельного и даже великого. Петербурга мне оставлять не хотелось. С дядей
я переписывался довольно редко, и то только когда нуждался в деньгах, в
которых он мне никогда не отказывал. Между тем я уж слышал от одного
дворового человека дяди, приезжавшего по каким-то делам в Петербург, что
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Афанасьев Роман