белыми от напряжения руками за черные железные прутья, и
половина его лица была в солнечную решетку, и левый ус
золотился, и в зеркальных зрачках было по крохотной золотой
клетке, а внизу, сзади, из слишком больших туфель
приподнимались пятки.
полминуты стоял подле и теперь крепко сжал ножку дрогнувшего
стула. -- Ничего, ничего, держу. Можете слезать.
рыжая бородища. Это красивое русское лицо было обращено вверх к
Цинциннату, который босой подошвой на него наступил, то есть
призрак его наступил, сам же Цинциннат уже сошел со стула на
стол. Родион, обняв его как младенца, бережно снял, -- после
чего со скрипичным звуком отодвинул стол на прежнее место и
присел на него с краю, болтая той ногой, что была повыше, а
другой упираясь в пол, -- приняв фальшиво-развязную позу
оперных гуляк в сцене погребка (*4), а Цинциннат ковырял шнурок
халата, потупясь, стараясь не плакать.
пустой кружкой. Эту же удалую песню певала прежде и Марфинька.
Слезы брызнули из глаз Цинцинната. На какой-то предельной ноте
Родион грохнул кружкой об стол и соскочил со стола. Дальше он
уже пел хором, хотя был один. Вдруг поднял вверх обе руки и
вышел.
отражение решетки уже переменило место. Он попробовал -- в
сотый раз -- подвинуть стол, но, увы, ножки были от века
привинчены. Он съел винную ягоду и опять зашагал по камере.
был переведен в детский сад учителем разряда Ф, и тогда же на
Марфиньке женился. Едва ли не в самый день, когда он вступил в
исполнение новых своих обязанностей (состоявших в том, чтобы
занимать хроменьких, горбатеньких, косеньких), был важным лицом
сделан на него донос второй степени. Осторожно, в виде
предположения высказывалась мысль об основной нелегальности
Цинцинната. Заодно с этим меморандумом были отцами города
рассмотрены и старые жалобы, поступавшие время от времени со
стороны его наиболее прозорливых товарищей по работе в
мастерской. Председатель воспитательного совета и некоторые
другие должностные лица поочередно запирались с ним и
производили над ним законом предписанные опыты. В течение
нескольких суток ему не давали спать, принуждали к быстрой
бессмысленной болтовне, доводимой до опушки бреда, заставляли
писать письма к различным предметам и явлениям природы,
разыгрывать житейские сценки, а также подражать разным
животным, ремеслам и недугам. Все это он проделал, все это он
выдержал -- оттого что был молод, изворотлив, свеж, жаждал
жить, -- пожить немного с Марфинькой. Его нехотя отпустили,
разрешив ему продолжать заниматься с детьми последнего разбора,
которых было не жаль, -- дабы посмотреть, что из этого выйдет.
Он водил их гулять парами, играя на маленьком портативном
музыкальном ящичке, вроде кофейной мельницы, -- а по праздникам
качался с ними на качелях: вся гроздь замирала, взлетая;
пищала, ухая вниз. Некоторых он учил читать.
изменять; с кем попало и где попало. Обыкновенно, когда
Цинциннат приходил домой, она, с какой-то сытой улыбочкой
прижимая к шее пухлый подбородок, как бы журя себя, глядя
исподлобья честными карими глазами, говорила низким голубиным
голоском: "А Марфинька нынче опять это делала". Он несколько
секунд смотрел на нее, приложив, как женщина, ладонь к щеке, и
потом, беззвучно воя, уходил через все комнаты, полные ее
родственников, и запирался в уборной, где топал, шумел водой,
кашлял, маскируя рыдания. Иногда, оправдываясь, она ему
объясняла: "Я же, ты знаешь, добренькая: это такая маленькая
вещь, а мужчине такое облегчение".
мальчиком, немедленно забеременела снова -- и снова не от него
-- и родила девочку. Мальчик был хром и зол; тупая, тучная
девочка -- почти слепа. Вследствие своих дефектов оба ребенка
попали к нему в сад, и странно бывало видеть ловкую, ладную,
румяную Марфиньку, ведущую домой этого калеку, эту тумбочку.
Цинциннат понемножку перестал следить за собой вовсе, -- и
однажды, на каком-то открытом собрании в городском парке, вдруг
пробежала тревога, и один произнес громким голосом: "Горожане,
между нами находится --" -- тут последовало страшное, почти
забытое слово, -- и налетел ветер на акации, -- и Цинциннат не
нашел ничего лучше, как встать и удалиться, рассеянно срывая
листики с придорожных кустов. А спустя десять дней он был взят.
камере. "Вероятно, завтра", -- сказал Цинциннат и сел на койку,
уминая ладонью лоб. Закатный луч повторял уже знакомые эффекты.
"Вероятно, завтра, -- сказал со вздохом Цинциннат. -- Слишком
тихо было сегодня, а уже завтра, спозаранку --".
дне, поивший всех узников мира; стены, друг другу на плечи
положившие руки, как четверо неслышным шепотом обсуждающих
квадратную тайну; бархатный паук, похожий чем-то на Марфиньку;
большие черные книги на столе...
рассмеялся. Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял
полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял
ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял
бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То,
что оставалось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив
воздух. Цинциннат сперва просто наслаждался прохладой; затем,
окунувшись совсем в свою тайную среду, он в ней вольно и весело
---------------------------------------------------------------------------
всем тем, что сбросил, вплоть до ермолки. Тюремщик Родион
принес в круглой корзиночке, выложенной виноградными листьями,
дюжину палевых слив -- подарок супруги директора.
нараставшего в коридоре.
равно, -- с сердцем, с дыханием не было сладу. Полою сердце
прикрыв, чтобы оно не видело, -- тише, это ничего (как говорят
ребенку в минуту невероятного бедствия), -- прикрыв сердце и
слегка привстав, Цинциннат слушал. Было шарканье многих шагов,
в различных слоях слышимости; были голоса -- тоже во многих
разрезах; один набегал, вопрошающий; другой, поближе,
ответствовал. Спеша из глубины, кто-то пронесся и заскользил по
камню, как по льду. Бас директора произнес среди гомона
несколько слов -- невнятных, но бессомненно повелительных.
Страшнее всего было то, что сквозь эту возню пробивался детский
голос, -- у директора была дочка. Цинциннат различал и
жалующийся тенорок своего адвоката, и бормотание Родиона... Вот
опять, на бегу, кто-то задал гулкий вопрос, и кто-то гулко
ответил. Кряхтение, треск, стукотня, -- точно шарили палкой под
лавкой. "Не нашли?" -- внятно спросил директор. Пробежали шаги.
Пробежали шаги. Пробежали, вернулись. Цинциннат, изнемогая,
спустил ноги на пол: так и не дали свидания с Марфинькой...
Начать одеваться, или придут меня наряжать? Ах, довольно,
войдите...
и, скользя, влетел адвокат.
глаза у него кружились.
пес, дыша. -- Задел обо что.. должно быть... когда с милой
Эммочкой... шалунья всегда... за фалды... всякий раз как
зайду... я, главное, слышал, как кто-то... но не обратил...
смотрите, цепочка очевидно... очень дорожил... ну, ничего не
поделаешь... может быть еще... я обещал всем сторожам... а
досадно...
превратно истолковал суету. Это вредно для сердца.
адвокат. При этом он глазами так и рыскал по углам камеры.
Видно было, что его огорчала потеря дорогой вещицы. Это видно
было. Потеря вещицы огорчала его. Вещица была дорогая. Он был
огорчен потерей вещицы.
него в ногах.
Адамов Григорий
Свержин Владимир
Роллинс Джеймс
Русанов Владислав
Березин Федор
Шилова Юлия