гранью земли, за гранью смерти. Зачем нужно было хлебнуть этого яду, лю-
бить, пробудиться? Жить бы неразбуженным. Летят же в эфире окоченевшие
семена жизни, ледяные кристаллы, летят дремлющие. Нет, нужно упасть и
расцвесть, - пробудиться к нестерпимому страданию: жить, к жажде: - лю-
бить, слиться, забыться, перестать быть одиноким семенем. И весь этот
короткий сон затем, чтобы снова - смерть, разлука, и снова - полет ледя-
ных кристаллов".
вяным, то синим, то алмазным светом переливался Марс, - высоко над спя-
щим Петербургом, над простреленными крышами, над холодными трубами, над
закопченными потолками комнат и комнаток, покинутых зал, пустых дворцов,
над тревожными изголовьями усталых людей.
миллионами верст. Вот так же, ночью, глядеть на звезду и знать, - это
плывет между звезд - покинутая мною земля. Покинуты пригорок и коршуны.
Покинута ее могила, крест над могилой, покинуты темные ночи, ветер, пою-
щий о смерти, только о смерти. Осенний ветер над Катей, лежащей в земле,
под крестом. Нет, жить нельзя среди теней. Пусть там будет лютое одино-
чество, - уйти из этого мира, быть одному".
ву подушку и забылся. Его разбудил грохот обоза, ехавшего по набережной.
Лось сел, провел ладонью по лицу. Еще бессмысленные от ночных видений
глаза его разглядывали карты на стенах, инструменты, очертание аппарата.
Лось вздохнул, совсем пробуждаясь, подошел к крану и облил голову студе-
ной водой. Накинул пальто и зашагал через пустырь на Большую Монетную
улицу, к себе на квартиру, где полгода тому назад умерла Катя.
заперты ли все окна. Квартира была нежилая - повсюду пыль. Он открыл
дверь в спальню, где, после смерти Кати, он никогда не ночевал. В
спальне было почти темно от спущенных штор, лишь отсвечивало зеркало
шкафа с Катиными платьями, - зеркальная дверца была приоткрыта. Лось
нахмурился, подошел на цыпочках и плотно прикрыл ее. Замкнул дверь
спальни. Вышел из квартиры, запер парадное, и плоский ключик положил се-
бе в жилетный карман.
чайник на примусе. За высокой, дубовой дверью было тихо и жутковато.
теперь заброшенном доме. Во время революции обитатели покинули его. За
четыре года дожди и зимние вьюги сильно попортили его внутренность.
летела пышная женщина с улыбкой во все лицо, кругом - крылатые младенцы.
женщина какая веселая, в теле, и детей шесть душ, вот это - баба".
пудреном парике, с поджатым ртом, со звездой на кафтане. Гусев прозвал
его "Генерал Топтыгин", - "этот спуска не давал, чуть что не по нем -
сейчас топтать". Маша боялась глядеть на портрет. Через комнату была
протянута железная труба железной печечки, закоптившей стену. На полках,
на столе, где Маша готовила еду, - порядок и чистота.
ней были заколочены досками, потолок местами обваливался. В ветряные но-
чи здесь гулял, завывал ветер, бегали крысы.
чальный перезвон часов Петропавловского собора, - пробило два. Гусев не
шел. Маша думала:
Алеша, Алеша... Хоть бы раз закрыл глаза, лег ко мне на плечо, как сы-
нок: - не ищи, не найдешь дороже моей жалости".
ла щеку. Над головой летела, не могла улететь веселая женщина с веселыми
младенцами. О ней Маша думала: - "Вот была бы такая - никуда бы от меня
не ушел".
боялась. Она и сама видела, что жить ему с ней в этой чудной комнате, в
тишине, без прежней воли, - трудно, не вынести. Ночью приснится ему, -
заскрежещет, вскрикнет глухо, сядет на постели и дышит, - зубы стиснуты,
в поту лицо и грудь. Повалится, заснет, а на утро - весь темный, места
себе не находит.
это он ее любил и жалел, но, как утро, - глядел куда бы уйти.
ло. Гусев хватался за разные дела, но скоро бросал. "Старики сказывали -
в Китае есть золотой клин, - говаривал он, - клина чай такого там нет,
но земля, действительно, нам еще неизвестная, - уйду я, Маша, в Китай,
поглядеть, как и что".
на свете, кроме него, у нее не было. С пятнадцати лет служила продавщи-
цей по магазинам, кассиршей на невских пароходиках. Жила одиноко, не ве-
село. Год назад, в праздник, в Павловске, познакомилась с Гусевым в пар-
ке, на скамейке. Он спросил: "Вижу - одиноко сидите, дозвольте с вами
провести время, - одному - скучно". Она взглянула, - лицо славное, глаза
- веселые, добрые, и - трезвый. "Ничего не имею против", - ответила
кротко. Так они и гуляли в парке до вечера. Гусев рассказывал о войнах,
набегах, переворотах, - такое, что ни в одной книге не прочтешь. Прово-
дил Машу в Петербург, до квартиры, и с того дня стал к ней ходить. Маша
просто и спокойно отдалась ему. И тогда полюбила, - вдруг, кровью всей
почувствовала, что он ей - родной. С этого началась ее мука...
какой-то шорох за дверью, в пустой зале. Но было так грустно, - не вслу-
шивалась. Но сейчас - явственно, слышно - шаркали чьи-то шаги.
бивался свет уличного фонаря и слабо освещал пузырчатыми пятнами нес-
колько низких колонн. Между ними Маша увидела седого, нагнувшего лоб,
старичка, без шапки, в длинном пальто, - стоял, вытянув шею, и глядел на
Машу. У нее ослабели колени.
сердце отчаянно билось. Она вслушивалась, - шаги теперь отдалялись: ста-
ричок, видимо, уходил по парадной лестнице вниз.
Гусев вошел веселый, перепачканный копотью.
прощайте. Чайник у тебя горячий? - это славно. - Он вымыл лицо, крепкую
шею, руки по локоть, вытираясь - покосился на жену. - Будет тебе, не
пропаду, вернусь. Семь лет меня ни пуля, ни штык не могли истребить. Мой
час далеко, отметка не сделана. А умирать - все равно не отвертишься:
муха на лету заденет лапой, ты - брык и помер.
соль.
вертки. Мыльца не забудь, - шильца да мыльца. Ты что - опять плакала?
ходит, пальцем погрозил. Алеша, не уезжай.
кто-нибудь из бывших, здешних, бродит по ночам, нашептывает, выживает.
рячего чая на блюдце:
бирала посуду, села штопать носки, - не поднимала глаз. А когда скинула
платье и подошла к постели, - Гусев уже спал, положив руку на грудь,
спокойно закрыв ресницы. Маша прилегла рядом и глядела на мужа. По щекам
ее текли слезы, - так он был ей дорог, так тосковала она по его неспо-
койному сердцу: "Куда летит, чего ищет? - не ищи, не найдешь дороже моей
любви".
белье. Гусев проснулся. Напился чаю, - шутил, гладил Машу по щеке. Оста-
вил денег, - большую пачку. Вскинул на спину мешок, задержался в дверях,
и перекрестил Машу. Ушел. Так она и не узнала, - куда он уезжает.
род. Шли с набережной, бежали из переулков, бубнили, сбивались в кучки,
лежали на чахлой траве, - поглядывали на низкое солнце, пустившее сквозь
облака широкие лучи.
милиции. Двое конных, скуластые, в острых шапках, разъезжая шагом, сви-