он - Рип ван Винкль или кто-то другой? И пока он стоял в замешательстве,
человек в треуголке обратился к нему с вопросом:
не я.., я - кто-то другой... Вот я стою там.., нет.., это кто-то другой
в моей шкуре... Вчера вечером я был настоящий, но я провел эту ночь
среди гор, и мне подменили ружье, все переменилось, я переменился, и я
не могу сказать, как меня зовут и кто я такой.
головой и многозначительно постукивать себя по лбу. В толпе зашептались
о том, что неплохо отнять у старого деда ружье, а не то, пожалуй, он
натворит каких-нибудь бед. При одном упоминании о подобной возможности
почтенный и важный человек в треуголке поспешно ретировался. В эту
решительную минуту молодая миловидная женщина, протолкавшись вперед,
подошла взглянуть на седобородого старца. На руках у нее был толстощекий
малыш, который при виде Рипа заорал благим матом.
не сделает.
вереницу далеких воспоминаний.
он ушел из дому с ружьем на плече, и с той поры о нем ни слуху ни духу.
Собака одна вернулась домой, но что сталось с отцом, застрелил ли он сам
себя или его захватили индейцы, - никто на это вам не ответит. Я была
тогда совсем маленькой девочкой.
голосе он задал последний вопрос:
она повздорила с коробейником, что прибыл из Новой Англии.
утешительное. Бедняга не мог дольше сдерживаться. В одно мгновение и
дочь и ребенок оказались в его объятиях.
когда-то молодой, а теперь старик Рип ван Винкль! Неужели никто на свете
не признает беднягу Рипа ван Винкля?
слабости, вышла, наконец, из толпы, прикрыла ладонью глаза и,
вглядевшись в его лицо, воскликнула:
Где же ты пропадал, старина, в продолжении долгих двадцати лет?
пролетело для него, как одна летняя ночь. Окружающие, слушая Рипа,
уставились на него и дивились его рассказу; впрочем, нашлись и такие,
которые подмигивали друг другу и корчили рожи, а почтенный человек в
треуголке, по миновании тревоги возвратившийся к месту происшествия,
поджал губы и покачал головой; тут закачались и головы всех собравшихся.
этот момент он медленно брел по дороге. Он был потомком историка с тем
же именем, оставившего одно из первых описаний этой провинции. Питер был
самым старым из местных жителей и знал назубок все примечательные
события и преданья округи. Он тотчас же признал Рипа и заявил, что
считает его рассказ вполне достоверным. Он заверил присутствующих, что
Каатскильские горы, как подтверждает его предок-историк, искони кишели
какими-то странными существами; передают, будто Гендрик Гудзон, впервые
открывший и исследовавший реку и прилегающий край, раз в двадцать лет
обозревает эти места вместе с командой своего "Полумесяца". Таким
образом, он постоянно навещает область, бывшую ареною его подвигов, и
присматривает бдительным оком за рекою и большим городом, названным его
именем. Отцу Питера Вандердонка будто бы удалось однажды увидеть их:
призраки были одеты в старинное голландское платье, они играли в кегли в
котловине между горами; да и ему самому случилось как-то летом под вечер
услышать стук их шаров, похожий на раскаты далекого грома.
к выборам.
дом и рослый жизнерадостный муж, в котором Рип узнал одного из тех
сорванцов, что забирались во время оно к нему на спину. Что касается
сына и наследника Рипа, точной копии своего незадачливого отца, того
самого, которого мы видели прислонившимся к дереву, то он работал на
ферме у зятя и отличался унаследованной от Рипа старшего склонностью
заниматься всем чем угодно, но только не собственным делом.
также старых приятелей, но и они были не те: время не пощадило и их! По
этой причине он предпочел друзей из среды юного поколения, любовь
которого вскоре снискал.
того счастливого возраста, когда человек безнаказанно предается
праздности, Рип занял старое место у порога трактира. Его почитали как
одного из патриархов деревни и как живую летопись давних, "довоенных
времен". Миновало немало дней, прежде чем он вошел в курс местных
сплетен и уяснил себе поразительные события, происшедшие за время его
многолетнего сна. Много чего пришлось узнать Рипу: узнал он и про войну
за независимость, и про свержение ига старой Англии, и, наконец, что он
сам превратился из подданного короля Георга III в свободного гражданина
Соединенных Штатов. Сказать по правде, Рип плохо разбирался в политике:
перемены в жизни государств и империй мало задевали его; ему был
известен только один вид деспотизма, под гнетом которого он столь долго
страдал, - деспотическое правление юбки. По счастью, этому деспотизму
тоже пришел конец; сбросив со своей шеи ярмо супружества и не страшась
больше тирании хозяйки ван Винкль, он мог уходить из дому и возвращаться
домой, когда пожелает. Всякий раз, однако, при упоминании ее имени он
покачивал головою, пожимал плечами и возводил вверх глаза, что с
одинаковым правом можно было счесть выражением и покорности своей
печальной судьбе и радости по поводу неожиданного освобождения.
мистера Дулитля. Было замечено, что вначале он всякий раз вносил в эту
историю кое-что новое, вероятно из-за того, что только недавно
пробудился от своих сновидений. Под конец его история отлилась в тот
самый рассказ, который я только что воспроизвел, и во всей округе не
было мужчины, женщины или ребенка, которые не знали ее наизусть. Иногда,
впрочем, выражались сомнения в ее достоверности; кое-кто уверял, что Рип
попросту спятил и что его история и есть тот пункт помешательства,
который никак не вышибить из его головы. Однако старые голландские
поселенцы относятся к ней с полным доверием. И сейчас, услышав в разгар
лета под вечер раскаты далекого грома, доносящиеся со стороны
Каатскильских гор, они утверждают, что это Гендрик Гудзон и команда его
корабля режутся в кегли. И все мужья здешних мест, ощущающие на себе
женин башмак, когда им жить становится невмоготу, мечтают о том, чтобы
испить забвения из кубка Рипа ван Винкля.
ЖЕНИХ-ПРИЗРАК
южной части Германии, лежащей близ слияния Майна и Рейна, в давние,
давние годы стоял замок барона фон Ландсхорта. Теперь он пришел в
совершенный упадок, и его развалины почти полностью скрыты от взоров
буковыми деревьями и темными соснами, над которыми, впрочем, еще и
поныне можно видеть сторожевую башню, стремящуюся, подобно своему былому
владельцу, - его имя я назвал выше, - высоко держать голову и
посматривать сверху вниз на окрестные земли.
"локоть кошки". Это имя носили представители некогда могущественного
местного рода. Нам говорили, что первоначально это было прозвище, данное
в качестве комплимента одной бесподобной красавице, принадлежавшей к
этой семье и славившейся красотой своих рук. (Примеч, авт.)> и
унаследовал от предков остатки угодий и их тщеславие. Хотя воинственные
наклонности предшественников барона и нанесли непоправимый урон
фамильным владениям, он тем не менее старался поддерживать видимость
былого величия. Времена были мирные, и германская знать, покидая свои
неуютные замки, прилепившиеся к горам, точно орлиные гнезда, строила
себе удобные резиденции в плодородных долинах. Барон, однако, гордо
отсиживался наверху в своей маленькой крепости, поддерживая с
наследственным упорством старые родовые распри и вражду, завещанную ему
прапрадедами, и находясь по этой причине в дурных отношениях с
некоторыми из своих ближайших соседей.
единственного ребенка, сторицей вознаграждает родителей, создавая
настоящее чудо, - так было и с баронскою дочерью. Нянюшки, кумушки и
окрестные родичи уверяли отца, что такой раскрасавицы не найти в целой