чудак-чудаковский, а еще хозяин!
чтобы намылить твою здоровенную шею. Пошел вон!
их, то дергая мужей за рукав, то снимая через их плечо стакан с водкой, -
для себя, разумеется, - сидели рослые женщины с гнутыми бровями и руками
круглыми, как булыжник. Нищий, вскипая обидой, повествовал: - И не дал мне
табаку. - "Тебе, - говорит, - исполнится совершеннолетний год, а тогда, -
говорит, - специальный красный корабль ... За тобой. Так как твоя участь
выйти за принца. И тому, - говорит, - волшебнику - верь". Но я говорю: -
"Буди, буди, мол, табаку-то достать". Так ведь он за мной полдороги бежал.
еле поворачивая головы, растолковывали с усмешкой: - Лонгрен с дочерью
одичали, а может, повредились в рассудке; вот человек рассказывает. Колдун
был у них, так понимать надо. Они ждут - тетки, вам бы не прозевать! -
заморского принца, да еще под красными парусами!
раз: - Эй, висельница! Ассоль! Посмотри-ка сюда! Красные паруса плывут!
обернулась в сторону восклицаний; там, в двадцати шагах от нее, стояла кучка
ребят; они гримасничали, высовывая языки. Вздохнув, девочка побежала домой.
то Артур Грэй мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрого желания. Он
родился капитаном, хотел быть им и стал им.
снаружи. К переднему фасаду примыкали цветник и часть парка. Лучшие сорта
тюльпанов - серебристо-голубых, фиолетовых и черных с розовой тенью -
извивались в газоне линиями прихотливо брошенных ожерелий. Старые деревья
парка дремали в рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья. Ограда
замка, так как это был настоящий замок, состояла из витых чугунных столбов,
соединенных железным узором. Каждый столб оканчивался наверху пышной
чугунной лилией; эти чаши по торжественным дням наполнялись маслом, пылая в
ночном мраке обширным огненным строем.
законов того общества, по отношению к которому могли говорить "мы". Часть их
души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другая часть -
воображаемое продолжение галереи - начиналась маленьким Грэем, обреченным по
известному, заранее составленному плану прожить жизнь и умереть так, чтобы
его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести. В этом
плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй родился с живой душой,
совершенно не склонной продолжать линию фамильного начертания.
восьмом году его жизни; тип рыцаря причудливых впечатлений, искателя и
чудотворца, т. е. человека, взявшего из бесчисленного разнообразия ролей
жизни самую опасную и трогательную - роль провидения, намечался в Грэе еще
тогда, когда, приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображавшую
распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, т. е. попросту
замазал их голубой краской, похищенной у маляра. В таком виде он находил
картину более сносной. Увлеченный своеобразным занятием, он начал уже
замазывать и ноги распятого, но был застигнут отцом. Старик снял мальчика со
стула за уши и спросил: - Зачем ты испортил картину?
торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу.
наложил наказания.
чердаке он нашел стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железо и
кожу, истлевшие одежды и полчища голубей. В погребе, где хранилось вино, он
получил интересные сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Здесь, в
мутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных
сводов, стояли маленькие и большие бочки; самая большая, в форме плоского
круга, занимала всю поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки
лоснился как отшлифованный. Среди бочонков стояли в плетеных корзинках
пузатые бутыли зеленого и синего стекла. На камнях и на земляном полу росли
серые грибы с тонкими ножками: везде - плесень, мох, сырость, кислый,
удушливый запах. Огромная паутина золотилась в дальнем углу, когда, под
вечер, солнце высматривало ее последним лучом. В одном месте было зарыто две
бочки лучшего Аликанте, какое существовало во время Кромвеля, и погребщик,
указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой
могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная
рассказ, рассказчик не забывал попробовать, действует ли кран большой бочки,
и отходил от него, видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы
чересчур креп кой радости блестели в его повеселевших глазах.
набивая острый нос табаком, - видишь ты это место? Там лежит такое вино, за
которое не один пьяница дал бы согласие вырезать себе язык, если бы ему
позволили хватить небольшой стаканчик. В каждой бочке сто литров вещества,
взрывающего душу и превращающего тело в неподвижное тесто. Его цвет темнее
вишни, и оно не потечет из бутылки. Оно густо, как хорошие сливки. Оно
заключено в бочки черного дерева, крепкого, как железо. На них двойные
обручи красной меди. На обручах латинская надпись: "Меня выпьет Грэй, когда
будет в раю". Эта надпись толковалась так пространно и разноречиво, что твой
прадедушка, высокородный Симеон Грэй, построил дачу, назвал ее "Рай", и
думал таким образом согласить загадочное изречение с действительностью путем
невинного остроумия. Но что ты думаешь? Он умер, как только начали сбивать
обручи, от разрыва сердца, - так волновался лакомый старичок. С тех пор
бочку эту не трогают. Возникло убеждение, что драгоценное вино принесет
несчастье. В самом деле, такой загадки не задавал египетский сфинкс. Правда,
он спросил одного мудреца: - "Съем ли я тебя, как съедаю всех? Скажи правду,
останешься жив", но и то, по зрелом размышлении...
косвенными шагами устремляясь в угол, где, укрепив кран, возвращался с
открытым, светлым лицом. - Да. Хорошо рассудив, а главное, не торопясь,
мудрец мог бы сказать сфинксу: "Пойдем, братец, выпьем, и ты забудешь об
этих глупостях". "Меня выпьет Грэй, когда будет в раю!" Как понять? Выпьет,
когда умрет, что ли? Странно. Следовательно, он святой, следовательно, он не
пьет ни вина, ни простой водки. Допустим, что "рай" означает счастье. Но раз
так поставлен вопрос, всякое счастье утратит половину своих блестящих
перышек, когда счастливец искренно спросит себя: рай ли оно? Вот то-то и
штука. Чтобы с легким сердцем напиться из такой бочки и смеяться, мой
мальчик, хорошо смеяться, нужно одной ногой стоять на земле, другой - на
небе. Есть еще третье предположение: что когда-нибудь Грэй допьется до
блаженно-райского состояния и дерзко опустошит бочечку. Но это, мальчик,
было бы не исполнение предсказания, а трактирный дебош.
сосредоточенно и мрачно заканчивал: - Эти бочки привез в 1793 году твой
предок, Джон Грэй, из Лиссабона, на корабле "Бигль"; за вино было уплачено
две тысячи золотых пиастров. Надпись на бочках сделана оружейным мастером
Вениамином Эльяном из Пондишери. Бочки погружены в грунт на шесть футов и
засыпаны золой из виноградных стеблей. Этого вина никто не пил, не пробовал
и не будет пробовать.
раю?
свою маленькую руку. Нежная, но твердых очертаний ладонь озарилась солнцем,
и мальчик сжал пальцы в кулак. - Вот он, здесь!.. То тут, то опять нет...
шуткой, выбежал, опередив Польдишока, по мрачной лестнице в коридор нижнего
этажа.
удивительный, полыхающий огнем очагов мир пара, копоти, шипения, клокотания
кипящих жидкостей, стука ножей и вкусных запахов, мальчик усердно навещал
огромное помещение. В суровом молчании, как жрецы, двигались повара; их
белые колпаки на фоне почерневших стен придавали работе характер
торжественного служения; веселые, толстые судомойки у бочек с водой мыли
посуду, звеня фарфором и серебром; мальчики, сгибаясь под тяжестью, вносили
корзины, полные рыб, устриц, раков и фруктов. Там на длинном столе лежали
радужные фазаны, серые утки, пестрые куры: там свиная туша с коротеньким
хвостом и младенчески закрытыми глазами; там - репа, капуста, орехи, синий
изюм, загорелые персики.
силы, власть которых есть главная пружина жизни замка; окрики звучали как
команда и заклинание; движения работающих, благодаря долгому навыку,
приобрели ту отчетливую, скупую точность, какая кажется вдохновением. Грэй
не был еще так высок, чтобы взглянуть в самую большую кастрюлю, бурлившую
подобно Везувию, но чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом
смотрел, как ее ворочают две служанки; на плиту выплескивалась тогда дымная
пена, и пар, поднимаясь с зашумевшей плиты, волнами наполнял кухню. Раз
жидкости выплеснулось так много, что она обварила руку одной девушке. Кожа
мгновенно покраснела, даже ногти стали красными от прилива крови, и Бетси
(так звали служанку), плача, натирала маслом пострадавшие места. Слезы
неудержимо катились по ее круглому перепутанному лицу.
пережил ощущение острого чужого страдания, которое не мог испытать сам.