такая отчетливая, что напоминала тщательно уложенные в чемодан - для дальней
и трудной дороги - необходимые вещи. Лишь изредка обострялась она. Ни
ужаснуться, ни отказаться Моргиана теперь уже не могла, потому что
преступная мысль стала частью ее самой. Нет такой мысли, с какой рано или
поздно не освоится человек, если она отвечает его природе.
Взяв ножницы, она разрезала кожу; под ней оказался ящичек из тонкого дерева,
сколоченного гвоздями. Введя ножницы в щель, Моргиана нажала ими дощечку,
которая легко отошла, и достала завернутую в вату коричневую коробку. Там
был флакон из толстого стекла, какие употребляются для духов, с плотно
пригнанной пробкой. На дне флакона было немного бесцветной жидкости, ничем
не отличающейся по виду от обыкновенной воды и, несмотря на то, опасной, как
гремучая змея, даже более, потому что этот яд, открытый еще лет двести
назад, не убивал сразу; но тому, кто выпил его, оставалось жить не дольше
месяца и умереть, не зная, от чего умирает. Лишенная вкуса и запаха,
жидкость не оставляла пятен, от времени не теряла силы; верная себе, от
начала до конца она оставалась бесцветной. Тщетно стали бы искать врачи
причин заболевания у человека, не подозревающего, что он отравлен.
Отравленный угасал; вялость и апатия сменялись изнуряющим оживлением; он ел
все меньше, без всякой охоты, переставал нуждаться в движении; терял интерес
ко всяким занятиям; тяжелый сон первых недель сменялся бессонницей, иногда -
бредом или потерей рассудка. У действия этого яда не было цвета - только раз
он появлялся на сцене, напоминая собой скорее внушение, чем отраву, - и
исчезал. Более никто никогда не мог разыскать его, - даже при вскрытии и
лабораторном анализе.
вытянутой руке. Ее дыхание было стеснено характером представлений, бродивших
в ней, подобно едкому дыму, наполнившему комнату фантастическими линиями и
удушьем. Большей простоты - при подавляющем ум сознании ее страшных качеств
- никто еще не держал в руках. Моргиана чувствовала стекло флакона так
остро, как если бы с ее пальцев была содрана кожа; само прикосновение к
флакону казалось опасным, непостижимо действующим на сердце и мозг. Ее мысли
текли с быстротой самостоятельно звучащего, чужого голоса, движимого
возбуждением, и она только следила за ними. Моргиана подумала, что этот
флакон, быть может, еще не так давно был полон духов. Его открывала, скрипя
хрустальной затычкой, эластическая рука женщины, и из граненого плена с
золотым ярлыком вылетал заманчивый аромат, внушающий нежность и
удовольствие. Руки пахли духами. Теперь там была бесцветная смерть, готовая
служить последнюю службу тому очарованию, какое ранее, зажмуриваясь,
прибегало к флакону, повинуясь истине, общей для цветов и сердец.
перелился к пробке. - Для нее даже смерть явится в изысканно-тайном виде;
такую смерть, по тем же причинам, какие есть у меня, не назначит мне
никогда, никто, - даже в мыслях. Умирая, Джесси все еще будет красива, может
быть, даже красивее, чем сейчас: сильнее пахнут срезанные цветы. Возможно,
что в последние минуты ее сознание станет ясным; признав конец, она испытает
чувства такие прелестные и тонкие, каких никогда не узнать мне, ее тайному
палачу. Но ее смерть будет смертью и моей ненависти. Я хочу тебя любить,
Джесси. Когда ты исчезнешь, я буду тебя любить сильно и горячо; я буду
благодарна тебе. Я отдохну. Быть может, я больна? Нет. Но я много думала - и
привыкла; теперь, Джесси, я подкрадываюсь сзади к тебе. Лишь так могу я
выразить мою - будущую - к тебе любовь.
свидетель чувств, достойных милосердного эшафота. Моргиана продолжала
говорить, отдаваясь неодолимой потребности в сообщнике, которого не было и
не могло быть. Но лишь неясные шепчущие звуки выходили из ее губ, хотя ей
казалось, что она говорит явственно. Подняв голову, она увидела в стенном
зеркале женщину чужую и бледную. "Там я, - сказала Моргиана, - я вижу себя.
Харита Мальком, этот дом - твой опустевший флакон; на месте благоухания
твоей жизни - я поселилась здесь, бесцветная и угрюмая, как яд; такая же
сильная, как он, потому что живу одной мыслью".
успокаиваться. Это было дурное, болезненное спокойствие. Тесня ее дыхание,
стоял перед ней образ Джесси. "Действительно ли красива она? - размышляла
Моргиана, - ее тип довольно распространен. Его можно встретить даже на
страницах модных журналов. Подобные лица бывают также у приказчиц и
билетерш. Почти каждая девушка двигает плечами, как Джесси".
принялась изучать его, отводя каждой черте высокомерное, банальное
определение, - с тупым удовольствием слепца, который водит концами пальцев
по лицу незнакомого человека, создавая линии осязания. Перед ней было как бы
многозначное число, цифры которого называя вразброд, она никак не могла
получить сумму, большую девяти. Джесси, раздетая и обезличенная, составила
собрание отдельных частей, ничем особо не поразительных для Моргианы; но так
продолжалось лишь пока не был исчерпан материал критики; едва увидела она
опять ее всю, как из нежных ресниц Джесси блеснул стремительный, улыбающийся
взгляд; зазвучал ее, полный удовольствия жить голос; припомнились все ее, ей
лишь свойственные особенности движений, и Моргиана увидела, что ее сестра
хороша, как весна.
в порядок и сообщила, что приедет сюда жить до осени - не позже как через
три дня. Она вернулась в город к шести часам, но обедать не вышла,
сославшись на головную боль.
приятельницу, Еву Страттон, и стала ее просить приехать. "Тем более, -
прибавила Джесси, - что сегодня среда; ты знаешь, что у нас по средам гости.
Наконец, ты мне просто необходима, так как я хочу говорить. О чем? О жизни и
вообще. Моргиана лечит больную голову, сидит у себя. Да, слушаю... нехорошо
так говорить, Ева, с... Ну, и так далее, и я тебя жду".
типографий. Старше Джесси лишь двумя годами, Ева уже была замужем. Ее муж
занимал должность военного агента в Корее. Они разъехались по молчаливому,
безгорестному согласию людей, открывших, что не нуждаются ни друг в друге,
ни в брачной жизни. Поэтому их приятельское соломенное вдовство было легким.
дружеским поцелуем, и они сели за стол в буфетной.
проницательным выражением рта и глаз. Ее жизненный опыт немногим превышал
опыт Джесси, но она умела скрывать это, оставляя впечатление
наблюдательности и ранней мудрости. Заметив третий прибор, Ева спросила,
кого ждет Джесси.
быть, уже пообедала у себя.
Мори - моя сестра и что мне могут быть неприятны такие твои слова.
Джесси, взглядывая на слуг у дверей, - мы не одни. Я знаю, ты ее не любишь,
- что делать!
выговором Джесси, - но когда я ехала к тебе, я решила быть прямолинейной до
наглости. Твоя жизнь...
я хочу также есть. А ты?
я его знаю, потому что его подают у нас, и год тот же самый; будем, по вину,
однолетки.
бокал.
тоном приятного осуждения. Уже коснулись нескольких чужих флиртов с точки
зрения: "все это не то", а также расследовали, кто и что думает о себе; уже
размолвка Левастора с Бастером попала в пронзительный свет предположений об
их прошлогодних встречах "с теми и теми", - как обед незаметно подошел к
концу. Слуги принесли кофе, и, стремясь соединить приятное с полезным,
потому что любила Джесси, Ева сказала: "Останемся одни, так как нам более
ничего не нужно".
слушаю.
платинового портсигара.
выношу посторонних, хотя бы и слуг. Ты много теряешь, отказываясь курить.
сложенным, локтями на стол, рукам. - Я приметила, что ты куришь с отчаянием,
- расширив глаза и грудью вперед!
его такой, что это - тяжелая работа. Интересно курит Фицрой. Он положительно
играет ртом: и так, и этак скривит его, а один глаз прищурит. По-моему,
лучше всех других курит Гленар: у него очень мягкие манеры, они согласуются
с его маленькими сигарами. Ему это идет.
Семенова Мария
Суворов Виктор
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Чернецов Андрей