ненадежное и неудобное в обращении, вызвало, как известно, презрительные
насмешки рыцарей, объявивших его мужичьим и пригодным разве что для ткачей,
слишком подлых и трусливых, чтобы скрестить меч с мечом в честном бою. Но
как на суше рыцарская доблесть, пусть и лишенная геральдического блеска, не
канула в прошлое вместе с рыцарями, так и на море; хотя в наши дни, при
изменившихся обстоятельствах, уже невозможно блистать храбростью на прежний
манер, тем не менее высокие достоинства таких властителей моря, как дон Хуан
Австрийский, Дориа, ван Тромп, Жан Барт, бесчисленные английские адмиралы и
американец Декейтерс, прославившийся в 1812 году, отнюдь не устарели вместе
с их "деревянными стенами".
простить, если в старом корабле, одиноко разрушающемся в Портсмуте, в
нельсоновской "Виктории", он видит не просто ветшающий памятник нетленной
славы, но и поэтическое порицание - пусть смягченное его живописным видом -
как мониторам, так и еще более могучим европейским броненосцам. И не только
потому, что суда эти некрасивы, что они, естественно, лишены симметричности
и благородства линий старинных боевых кораблей, но и по некоторым другим
причинам.
упомянутому выше поэтическому порицанию, тем не менее будут готовы со всем
жаром иконоборцев оспаривать его во имя нового порядка вещей. Например, при
виде звезды, обозначающей на палубе "Виктории" то место, где великий моряк
пал, сраженный насмерть, эти военные утилитаристы не преминут заметить, что
Нельсону не только незачем было во время боя показываться там, где его легче
всего могли заметить вражеские стрелки, но что его обычай командовать боем
при всех регалиях противоречил военной науке и даже отдавал глупым
упрямством и хвастливостью. Они могут еще добавить, что в Трафальгарском
сражении он таким образом бросал дерзкий вызов Смерти - и Смерть явилась - и
что победоносный адмирал, если бы не его бравада, скорее всего остался бы
жив, и тогда его преемник не поступил бы наперекор его мудрым предсмертным
указаниям, - он сам после завершения битвы отдал бы приказ своему
потрепанному флоту стать на якорь, и прискорбная гибель сотен человеческих
жизней в морской буре, сменившей бурю военную, была бы, вероятно,
предотвращена.
при сложившихся обстоятельствах отдать якоря, тогда доводы военных
поклонников Бентама обретают некоторую правдоподобность.
логических построений. Но несомненно одно: по предусмотрительности во всем,
что касалось главной задачи сражения и тщательной к нему подготовки - вроде
разметки буями смертоносного пути и нанесения его на карту перед битвой у
Копенгагена, - мало найдется флотоводцев столь педантичных и осторожных, как
этот басшабашный любитель выставлять себя напоказ под огнем противника.
соображениями, все-таки не такое уж большое достоинство для солдата, а вот
пылкая любовь к славе, подвигающая на щепетильнейшее исполнение воинского
долга, - это его высшая добродетель. Если имя Веллингтон не воспламеняет
кровь подобно более простому имени Нельсон, объяснение, возможно, следует
искать в том, что сказано выше. Теннисон в оде на погребение победителя под
Ватерлоо не дерзает назвать его величайшим воином всех времен, хотя в той же
самой оде он вспоминает о Нельсоне как о "величайшем моряке, какого видел
свет".
написать свое последнее краткое завещание. Если в предчувствии
великолепнейшей из своих побед, увенчанной его собственной гибелью, некое
почти жреческое побуждение заставило его надеть усыпанные драгоценными
камнями свидетельства собственных сияющих подвигов, если такое украшение
самого себя для алтаря и принесения в жертву было всего лишь тщеславием,
тогда любая истинно героическая строка в великих трагедиях и поэмах - не
более чем аффектация и мишура, ибо в подобных строках поэт всего только
воплощает в стихи те возвышенные чувства, которые натуры, подобные Нельсону,
если позволит случай, преобразуют в действие.
устранены. Если, например, поставщикам стало трудно обманывать и
мошенничать, как это принято у их племени повсюду, - скажем, подсовывать
гнилое сукно вместо крепкого или доставлять несвежую провизию, причем
неполной мерой, то насильственная вербовка продолжалась. Этот освященный
веками способ обеспечивать флот матросами, оправдывавшийся правоведами даже
в столь недавние годы, когда лордом-канцлером был Мэнсфилд, вышел из
употребления сам собой, но официального запрета на него так никогда и не
наложили. А в ту эпоху отказаться от него было попросту невозможно.
Прекращение насильственной вербовки обескровило бы флот, столь необходимый
стране - флот парусный, еще не знающий пара, так что все его неисчислимые
снасти и тысячи пушек обслуживались силой одних только человеческих мышц,
флот, ненасытно требующий людей, ибо он постоянно пополнялся новыми
кораблями всех классов в предвидении или для предупреждения опасностей,
которыми угрожал или мог угрожать сотрясаемый конвульсиями Европейский
континент.
потому благоразумие требовало принятия определенных мер для предотвращения
новых волнений - местных и общих. Каковы бывали иногда эти меры, показывает
следующий случай. В том же году, о котором идет речь в нашей повести,
Нельсон, в то время еще сэр Горацио и вице-адмирал, находясь вместе с
остальным флотом у испанских берегов, получил приказ от адмирала перенести
свой флаг с "Капитана" на "Тезея". И вот почему. "Тезей" только что пришел
из Англии, где участвовал в Великом Мятеже, настроение его экипажа вызывало
некоторую тревогу, и были решено, что на корабле требуется командир,
подобный Нельсону, который не станет запугивать матросов и доводить их до
состояния скотской покорности, но самим своим присутствием пробудит в них
верность долгу, пусть не столь горячую, как его собственная, однако не менее
искреннюю.
беспокойство. В плавании принимались всяческие предосторожности против
возможного повторения новых вспышек. Ведь встреча с противником могла
произойти в любую минуту. И когда она происходила, командующие батареями
лейтенанты порой стояли за спиной пушкарей, держа шпагу наголо.
ни в поведении матросов, ни в обхождении с ними офицеров ничто не напоминало
бы стороннему наблюдателю о том, что со времени Великого Мятежа прошли
считанные месяцы. На военных кораблях офицеры, естественно, держатся так,
как подсказывает им пример капитана - конечно, если капитан сумеет поставить
себя надлежащим образом.
сорока с небольшим, выделялся своими незаурядными профессиональными
достоинствами даже в ту эпоху - эпоху, изобиловавшую прославленными
моряками. Он состоял в родстве с самыми знатными фамилиями, но карьерой
своей был обязан отнюдь не только семейным связям. Службу он начал с юности,
участвовал во многих сражениях, всегда заботливо пекся о своих подчиненных,
не спуская тем не менее ни единого нарушения дисциплины. Мореходную науку он
постиг во всех тонкостях и был храбр почти до безрассудства, никогда,
однако, не рискуя без нужды. За доблестное поведение в вест-индских водах,
где он был флаг-лейтенантом Роднея, когда этот адмирал одержал решительную
победу над де Грассом, он получил под свою команду линейный корабль.
похожим на моряка, тем более что он никогда без нужды не уснащал свою речь
морскими словечками, хранил неизменную серьезность и не любил шуток. И в
море, пока обстоятельства не призывали его к исполнению командирских
обязанностей, ему были присущи чрезвычайная сдержанность и молчаливость.
Обитатель суши, увидев, как этот джентльмен самой скромной наружности и без
парадных знаков своего чина поднимается из капитанской каюты на палубу, а
потом заметив, с какой почтительностью офицеры отходят к подветренному
борту, наверное, принял бы его за официального гостя, за цивильное лицо на
борту военного корабля, за какого-нибудь высокопоставленного посланника,
едущего с тайным важным поручением. На деле же источником этой сдержанности
могла быть искренняя скромность, которая у решительных натур подчас
сопутствует мужеству. Подобная скромность, проявляющаяся всегда, когда нет
нужды действовать, и остающаяся неизменной, какое бы положение человек ни
занимал, свидетельствует об истинном аристократизме.
профессии, капитан Вир, человек обычно вполне практичный, порой поддавался
мечтательности. Нередко можно было увидеть, как он стоит в одиночестве на
верхней палубе у наветренного борта, держась одной рукой за ванты и
устремляя рассеянный взгляд в темную морскую даль. Если в такую минуту к
нему обращались с каким-либо незначительным делом, прерывая ход его мыслей,
он, видимо, испытывал досаду, но тотчас брал себя в руки.
наименование досталось тому, кто при всех своих превосходных качествах
все-таки особо не блистал, при следующих обстоятельствах. Когда он вернулся
в Англию после вест-индской кампании, первым его приветствовал любимый его
кузен лорд Дентон, несколько склонный к восторженности. Как раз накануне
этот последний, пролистывая книжку стихов Эндрю Марвелла, наткнулся
(впрочем, не впервые) на строки, озаглавленные "Эплтон-Хаус". Так называлось
поместье их общего предка, отличившегося в германских войнах XVII века, и
стихотворение, в частности, содержало следующие строки:
Буркатовский Сергей
Посняков Андрей
Куликов Роман
Перумов Ник
Шилова Юлия
Шилова Юлия