Семенов.
Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке...
початую бутылку коньяку.-- По рюмочке -- за Нее, за Удачу?
два раза поесть, чем один раз выпить".
цитировал: "Товарища по зимовке выбирай...
руками. Фанатик чокнутый! Разрушитель семейного очага!
что сначала дело, а потом личная жизнь? Кто десять лет назад Свешникову
посоветовал Семенова в начальники выдвинуть?
В цирк билеты купил, Андрейка обнимал!.. Как с Наташей говорить...
она толковее нас с тобой это провернет.
станций и резерв.
Станция маленькая, радистов всего двое, а работы невпроворот. каждый час
нужно передавать погоду летчикам, да еще сводки на Диксон, разные служебные
и личные радиограммы. Полярные радисты-асы: постоянная работа в условиях
плохого прохождения радиоволн, извечные помехи в эфире, отвратительная
слышимость требовали очень высокого мастерства. А Семенов радистом был тогда
совсем зеленым -- ни хватки, ни опыта. На сроки опаздывал, принимать,
передавать не успевал, то и дело просил повторить, и потому редкий день в
его наушниках не пищало оскорбительное НН СПГ... НН СПГ -- "вон с ключа,
сапог!"
на материке, новых не завел; зимовщики в глаза и за глаза поругивали
новичка, из-за промахов которого станцию уже не раз пропесочивали, а тут еще
замолчала Галя. То ли рядовой радист с далекой и глухой станции, затерянной
на берегах Карского моря, показался ей женихом бесперспективным, то ли "с
глаз долой, из сердца вон" -- забыла и увлеклась другим, но восемь его
радиограмм, одна другой отчаяннее, остались без ответа.
Раньше хоть можно было прогуляться на берег к тюленям, запрячь собак и
проверить капканы на песцов, в пургу, да еще ночью, никаких прогулок в
одиночку не допускалось, а в напарники его не приглашали. К тому же улетел в
долгий отпуск Георгий Степанович Морошкин, начальник станции и замечательный
человек. Семенов лишь много спустя понял, как ему не повезло, что начало его
зимовки совпало с этим отпускомл Но хуже всего были ночь и пурга. Пурга --
она сама по себе нагоняет тревогу и грусть неистовым воем и разбойничьим
свистом, первобытный хаос ее звуков, в котором сшибаются угроза и
безнадежность, угнетает даже здорового человека и уж совсем губительно
воздействует на того, чьи мысли и чувства со звучны пурге.
на оторванных от мира станциях, когда человек теряет сон и становится
безразличен ко всему на свете. Он убеждает себя, что никому не нужен,
задумывается о смысле жизни и не находит его; все кажется ему постылым и
работа, и окружающие ею равнодушные к нему люди и дальнейшее существование.
А Семенов к тому же был парнем гордым, на людях держался с достоинством и
отдавался тоске лишь наедине с самим собой. Ничего страшнее такой болезни
для полярника нет. Как от морской болезни суша, ее излечивает либо
возвращение на материк, либо привычка, приобретаемая ценой долгих мучений.
Много людей навсегда распростились с высокими широтами из-за полярной тоски.
зашел метеоролог Гаранин.
важнее тех трех часов в его жизни не было. Началось их чаепитие с пустяков,
а кончилось задушевным разговором -- таким, какого Семенов еще никогда ни с
кем не вел. Увидел в глазах человека, с которым до сих пор кивком
здоровался, искреннее понимание и, поражаясь своему порыву, все рассказал,
выплеснулся, как на исповеди.
воды вдоволь напился. Еле конца вахты дождался -- и бегом к Андрею!
него влиял. Научил его, горячего и необузданного, неторопливому раздумью,
философскому отношению к удачам и невзгодам и пониманию того, что во всех
людях, даже самых, казалось, отпетых, где-то в тайниках души таится доброе
начало и только от тебя самого зависит, сумеешь ли ты его распознать.
всякого повидавшие тертые калачи, относились к нему с уважением, на которое
он вроде бы никак не мог рассчитывать по своей молодости: полярники -- народ
консервативный, возраст и стаж многое для них значат. Была в Гаранине
какая-то чистота -- в глазах. что ли, в словах, во всем его поведении; такие
люди, обычно мягкие и уступчивые в мелочах, бывают в то же время
поразительно цельными. Семенов не помнил случая, чтобы Андрей поступился
своими принципами. Поначалу Семенов просто его любил, как нежданно
обретенного друга, которому можно излить душу. А понимать его отношение к
жизни стал после такого случая.
замечательный плотник, какие в последнее время совсем перевелись. Много
хорошего сделал он в ту зимовку, ему обязана станция срубленным из толстых
бревен двухэтажным домом, которому завидовала вся Арктика. Но и другим
поражал Федор зимовщиков -- дикой, беспросветной скупостью. Семья его, жена
и пятеро детей, совсем обносилась, перебивалась с хлеба на квас, а Федор,
зарабатывая большие деньги, перечислял ей гроши. Первое время его совестили,
потом запрезирали и уходили из кают-компании, когда он там появлялся; на
Михальчишина, однако, это не действовало: от зари до зари он работал, в ужин
наедался до отвала и заваливался спать и в пургу спал без просыпу, как
медведь в берлоге. Ни самому себе, ни другим объяснить не мог, зачем, для
кого копит. Дом? Есть дом в Архангельске, сам срубил. На старость? Мужику и
сорока нет, в жизни ничем не болел. Бездумная, темная скупость -- и только.
Федор и не получал: спасибо, родной мой Феденька, детей приодела, себе
теплую шубу купила, картошку на зиму запасла и козу присматриваю.
Михальчишин несколько дней ходил ошалелый: откуда деньги взяла? Через месяц
новая радиограмма: купила козу. шкаф и кровати, соседи завидуют, возвращайся
скорее, любимый, наконец-то заживем и прочее в этом духе. Михальчишин совсем
обалдел: может, полюбовника нашла? Да кому нужна Мария с ее выводком? А с
почтой получил такое письмо, что как пьяный по станции ходил, всем давал
читать: вот люди, мол, на тебя наговаривают, а ты самый добрый и хороший,
все глаза выплакала, жду тебя, любимого... Словно невеста, в любви
рассыпается!
Стал, однако, наводить справки, в сберкассу письмо отпраьил, в почтовое
отделение -- и выяснил: деньги его жена получает от Гаранина Андрея
Ивановича. Выяснил -- и что-то в нем сломалось. Бросил работу, достал из
сундука заначенную бутылку спирта, вдрызг напился и пошел бузить. Мужик
здоровый, но сообща успокоили, уложили спать. Наутро опохмелился, попросил у