тридцать-сорок назад он был бы мировым рекордсменом. Иные времена -- иные
масштабы. На счету у Соколова несколько миллионов километров, оглашаемых
точками и тире. Правда, обычно он держит звуковую связь, но сегодня Володя
охрип, что очень веселит экипаж.
вынужден был встать со своего кресла. Его подняло беспокойство за судьбу
самолета, который неожиданно начал вести себя как игривый щенок. То, что
радист увидел, могло вогнать в панику кого угодно: за штурвалом сидел я.
Командир корабля, фамилию которого я не назову из конспиративных
соображений, уступая настойчивым просьбам корреспондента, смотревшего на
него преданными, как у собаки, глазами, перевел самолет на ручное
управление, и я вцепился в штурвал онемевшими от ответственности пальцами.
Стрелка высотомера, до сих пор спокойно дремавшая на отметке 3300,
заметалась, словно муха в пустом стакане. За минуту я потерял метров двести,
потом подпрыгнул на четыреста, снова нырнул вниз и так рванул штурвал на
себя, что самолет стремительно взмыл в космос, и если бы не бдительность
командира -- кто знает, какие фамилии носили бы первооткрыватели Луны. И
вдруг самолет стал мне послушен, как сын, который принес из школы тройку да
еще хочет пойти в кино. Стрелка высотомера замерла, крена -- никакого, курс
-- точный! Я с трудом сдерживал ликование и только бросал вокруг
победоносные взгляды. Ай да я! Единственное, что несколько смущало,--
^странное хихиканье за спиной. Причину хихиканья я .обнаружил через
несколько минут: оказывается, после первых же моих подвигов командир включил
автопилот, и отныне я влиял на полет не больше, чем на движение Земли вокруг
Солнца. В порядке компенсации за моральный ущерб я потребовал, чтобы мне
доверили посадку в Якутске, но получил отказ, поскольку парашютов на
самолете не было, а члены экипажа не успели оформить завещания. И все же
командир нашел ключик к моему сердцу: он сфотографировал меня за штурвалом
на высоте трех тысяч метров и своей подписью в блокноте удостоверил, что я
действительно вел самолет под его контролем. Следовательно, не только
Экзюпери, но и я отныне могу с полным правом ссылаться на собственный опыт
пилотирования, и если это вызовет острую зависть у моих коллег, то пусть и
они, как мы с Экзюпери, посидят с наше за штурвалом самолета.
болтанка. Ощущение не из приятных. Лабусов успокаивает: от иной болтанки
самолет разваливается в воздухе. Я робко выражаю надежду, что эта болтанка
-- не иная. Так оно и оказалось. Мы благополучно вырвались из снегопада, и в
чуть расступившейся тьме я увидел горы Якутии.
зрелище, чем эти белые горы, скованная морозом безжизненная земля. Сотни
километров, лишенных признаков жизни: лишь торы, ущелья, снега. И хотя люди
усиленно убеждают себя, что они хозяева природы, здесь, перед лицом
первозданного белого безмолвия, никем не нарушенной тишины гор, они
умолкают. Здесь человек -- пылинка мироздания, комок одушевленной материи,
беспомощный, как десятки тысяч лет назад. Здесь, как над вратами дантова
ада, незримо выведено: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Сюда есть только
вход -- выхода нет. Нет пищи, тепла, дороги к людям. И даже не верится, что
когда-то это будет: настолько мрачна и неприступна эта белая горная пустыня.
И наш самолет, такой всегда гордый и уверенный в себе, и тот, кажется,
посерьезнел и сосредоточился, чтобы поскорее проскочить вздыбленную землю,
на которую нельзя сесть и с которой нельзя взлететь. Сосредоточен экипаж.
сапер, ошибается один раз в жизни.
девяносто девять часов они летают над землей, на которую нельзя сесть.
В НОЧНОМ ПОЛЕТЕ
минут. В свое время этим великолепно пользовались жрецы; этим спас себе
жизнь хитроумный и симпатичный Янки при дворе короля Артура. Они умели
извлекать выгоду из такой простительной человеческой слабости-- любви к
солнцу.
солнцу сильно скучают. Они научились жить и работать при электрическом
свете, но разве можно примириться с тем, что цепенеет земля и замирает
природа, что только луна, которой долгая ночь набивает цену, высокомерно
проходит по замерзшему небосклону?
днем -- в ночном полете. Мы видим лишь самих себя да силуэты крыльев --
страшно мало для людей, под которыми три с половиной километра пустоты.
Когда в мире светло, можно глянуть вниз и убедиться в том, что компас и
высотомер не врут. Странно и дико думать о том, что стоит этой стрелке
закапризничать, и стальная птица, впитавшая в себя квинтэссенцию
человеческого ума, станет слепой и бессильной, как подстреленный воробей.
Потому что видеть во тьме, как летучая мышь, человек не научился...
короткое время дарит Северу чахлый суррогат дня, Лабусов обратил мое
внимание на несколько спичечных коробков, темнеющих внизу среди заснеженных
гор. Это был Верхоянск, совсем еще недавно носивший гордый титул полюса
холода. Затем этот титул отобрал Оймякон, чтобы добровольно отдать его за
тридевять земель, далекой антарктической станции, но все равно я смотрю на
Верхоянск с огромным интересом, как смотрели, наверное, когда-то
современники на развенчанную, но исполненную королевского достоинства Марию
Стюарт. И я расту в своих глазах от сознания того, что сижу в теплой кабине,
даже без шубы, а подо мной сейчас около пятидесяти градусов мороза.
видел, как устремлялись один к другому два могучих потока льда: здесь, в
этом месте, полноводный Алдан целиком, без остатка отдает себя Лене, одной
из самых величавых рек на земле. Даже сейчас, скованная льдом, Лена
производит настолько внушительное впечатление, что хочется встать и
поклониться ей в благоговейном молчании. В ее мощном русле застыли в ледяном
плену поросшие таежным лесом острова -- не игрушечные островки европейских
рек, а настоящие острова, которым и на море не было бы стыдно за свои
размеры.
грустные огоньки таежных деревень, и невольно думаешь о людях, которые здесь
живут один на один с жестокими морозами и глухой тайгой, в краях, куда
"только самолетом можно долететь". Какими нелепыми и надуманными кажутся им,
наверно, наши жаркие споры о несовершенстве телевизионных программ, жалобы
на несвоевременную доставку утренних газет и очереди на троллейбус. Когда я
на острове Врангеля рассказал зимовщикам об этих вечнозеленых темах
"Вечерней Москвы", они откровенно, по-детски хохотали. Да и мне, по правде
сказать, самому было смешно-- до тех пор, пока я не вернулся в Москву, где
все эти вещи сразу показались мне вполне заслуживающими острой и
принципиальной критики на страницах печати. Такова уж человеческая природа:
бытие определяет сознание...
находились около часа, и вы ошибаетесь, если думаете, что экипаж потратил
это время на осмотр достопримечательностей центра восточносибирской
цивилизации. Перед нами стояла задача куда более прозаическая: пообедать,
потому что столовую для летчиков закрыли на обед.
летим дальше. В фюзеляже на мешки с мороженой рыбой наброшены шубы, и мы по
очереди отдыхаем" даже спим, хотя андерсеновская принцесса на горошине, будь
ей предложено такие ложе, устроила бы фрейлинам шумный скандал. Но бьюсь об
заклад, что если бы принцесса на несколько дней влезла в нашу шкуру, то как
миленькая заснула бы на мешке, с головой закутавшись в шубу на собачьем
меху.
бортрадист Соколов взволнованно сообщает о неслыханно великодушной,
исполненной высокого гуманизма радиограмме из пункта назначения: тамошнее
начальство оставляет в столовой дежурную и по три порции пельменей на брата.
Взрыв всеобщего энтузиазма и трудового подъема! При одной мысли о горячих
пельменях со сметаной на душе становится тепло и уютно. Все веселеют и
становятся разговорчивыми -- золотые минуты для корреспондента с его
трагически пустым блокнотом.
мысли которого днем и ночью обращены к Перми, где его с нетерпением ждут
крохотный Токарев и молодая жена. Через две недели Валерий улетает в отпуск,
считает уже не дни, а часы, и в его глазах застыло мечтательное выражение,
по поводу которого друзья высказывают самые веселые предположения. Но
Валерий отмахивается и снисходительно посмеивается, не обижаясь: человек,
которого ожидает такое счастье, может позволить себе быть снисходительным.
поглаживает бицепсы. Леня -- спортсмен, но для полного счастья ему не
хватает одного: победить Лабусова. Упорной тренировкой Леня добился того,
что ядро и диск у него летят дальше, чем у всех, и лишь Лабусов без всякой
тренировки, шутя и играя, перекрывает результаты Лени на два-три метра. И
фигура у Лени красивая, и техника высокая, и движения изящные, но грубая
физическая сила Игоря Прокопыча торжествует. И мысль об этом мучает Леню,
причиняет ему страдания. Тем более что выражения, в которых друзья
высказывают Лене свое сочувствие, могут дажеуравновешенного человека
привести в бешенство. Володя Соколовв беседе участия не принимает. Он
намертво охрип и бережет остатки своего голоса для работы в эфире. А жаль,
потому что Володя -- обладатель самого острого в Черском языка, который
доставляет много веселых минут друзьям и огорчений -- недругам.
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Курылев Олег
Маккэфри Энн