их надую. Я отчалю от этого рифа и опять оставлю их всех в дураках.
плечо с такой силой, что я чуть не закричал от боли. Тяжело, как колоды,
опустились его ноги на пол. И его пылкая речь совершенно не
соответствовала еле слышному голосу.
слова, но наконец произнес:
лечь...
некоторое время лежал молча.
которые послали его, еще хуже, чем он. Слушай: если мне не удастся отсюда
убраться и они пришлют мне черную метку, знай, что они охотятся за моим
сундуком. Тогда садись на коня... - ведь ты ездишь верхом, не правда ли? -
тогда садись на коня и скачи во весь дух... Теперь уж мне все равно...
Скачи хоть к этому проклятому доктору, к крысе, и скажи ему, чтобы он
свистнул всех матросов на палубу - всяких там присяжных и судей - и накрыл
моих гостей на борту "Адмирала Бенбоу", всю шайку старого Флинта, всех до
одного, сколько их еще осталось в живых. Я был первым штурманом... да,
первым штурманом старого Флинта, и я один знаю, где находится то место. Он
сам все мне передал в Саванне, когда лежал при смерти, вот как я теперь
лежу. Видишь? Но ты ничего не делай, пока они не пришлют мне черную метку
или пока ты снова не увидишь Черного Пса или моряка на одной ноге. Этого
одноногого, Джим, остерегайся больше всего.
Ты только не проворонь их, милый Джим, и я разделю с тобой все пополам,
даю тебе честное слово...
лекарства, и он принял его, как ребенок.
рассказал бы обо всем доктору, ибо я смертельно боялся, чтобы капитан не
пожалел о своей откровенности и не прикончил меня. Но обстоятельства
сложились иначе. Вечером внезапно скончался мой бедный отец, и мы позабыли
обо всем остальном. Я был так поглощен нашим горем, посещениями соседей,
устройством похорон и работой в трактире, что у меня не было времени ни
думать о капитане, ни бояться его.
часы, но без всякого аппетита и, боюсь, выпил больше, чем обыкновенно,
потому что сам угощался у стойки. При этом он фыркал и сопел так сердито,
что никто не дерзнул запретить ему выпить лишнее. Вечером накануне похорон
он был пьян, как обычно. Отвратительно было слышать его разнузданную,
дикую песню в нашем печальном доме. И хотя он был очень слаб, мы до смерти
боялись его. Единственный человек, который мог бы заткнуть ему глотку, -
доктор, - был далеко: его вызвали за несколько миль к одному больному, и
после смерти отца он ни разу не показывался возле нашего дома.
поправлялся, но как будто становился все слабее. Через силу всходил он на
лестницу; шатаясь, ковылял из зала к нашей стойке. Иногда он высовывал нос
за дверь - подышать морем, но хватался при этом за стену. Дышал он тяжело
и быстро, как человек, взбирающийся на крутую гору.
недавней откровенности, но стал еще вспыльчивее, еще раздражительнее,
несмотря на всю свою слабость. Напиваясь, он вытаскивал кортик и клал его
перед собой на стол и при этом почти не замечал людей, погруженный в свои
мысли и бредовые видения.
какую-то деревенскую любовную песенку, которую, вероятно, пел в юности,
перед тем как отправиться в море.
день был пасмурный, туманный и морозный, - часа в три пополудни, я вышел
за дверь и остановился на пороге. Я с тоской думал об отце...
он был слепой, потому что дорогу перед собою нащупывал палкой. Над его
глазами и носом висел зеленый щиток. Сгорбленный старостью или болезнью,
он весь был закутан в ветхий, изодранный матросский плащ с капюшоном,
который делал его еще уродливее. Никогда в своей жизни не видал я такого
страшного человека. Он остановился невдалеке от трактира и громко произнес
нараспев странным гнусавым голосом, обращаясь в пустое пространство:
потерявшему драгоценное зрение во время храброй защиты своей родины,
Англии, да благословит бог короля Георга, в какой местности он находится в
настоящее время?
Холма, добрый человек, - сказал я.
руку, добрый молодой человек, и проводите меня в этот дом!
слащавым голосом схватило ее, точно клещами.
сейчас же, или я сломаю тебе руку!
такой, как всегда. Он сидит с обнаженным кортиком. Один джентльмен уже
приходил к нему и...
голоса. Этот голос напугал меня сильнее, чем боль. Я понял, что должен
подчиниться, и провел его в зал, где сидел наш больной пират, одурманенный
ромом.
тяжестью, и я едва держался на ногах.
друг, Билли". Если ты не крикнешь, я вот что сделаю!
боялся слепого нищего, что забыл мой ужас перед капитаном и, открыв дверь
зала, дрожащим голосом прокричал те слова, которые слепой велел мне
прокричать.
выражало не испуг, а скорее смертельную муку. Он попытался было встать, но
у него, видимо, не хватило сил.
видеть, но я слышу, как дрожат твои пальцы. Дело есть дело. Протяни свою
правую руку... Мальчик, возьми его руку и поднеси к моей правой руке.
руки, в которой держал палку, в ладонь капитана, сразу же сжавшуюся в
кулак.
калеке, выскочил из общей комнаты на дорогу. Я все еще стоял неподвижно,
прислушиваясь к удаляющемуся стуку его палки.
себя. Я выпустил его запястье, а он потянул к себе руку и взглянул на
ладонь.
покажем!
стоял он, пошатываясь, несколько мгновений, потом с каким-то странным
звуком всей тяжестью грохнулся на пол.
скоропостижно скончался от апоплексического удара. И странно: мне, право,
никогда не нравился этот человек, хотя в последнее время я начал жалеть
его, но, увидев его мертвым, я заплакал. Я плакал долго, я истекал
слезами. Это была вторая смерть, которая произошла у меня на глазах, и
горе, нанесенное мне первой, было еще слишком свежо в моем сердце.
следовало рассказать ей об этом раньше. Мы очутились в трудном, опасном
положении.
деньги, - безусловно должна была принадлежать нам. Но вряд ли его
товарищи, вроде Черного Пса и слепого нищего, согласились бы отказаться от
своей добычи для уплаты долгов покойного. Приказ капитана сесть верхом на
коня и скакать за доктором Ливси я выполнить не мог: нельзя было оставить
мать одну, без всякой защиты. Об этом нечего было и думать. Но мы не смели
долее и оставаться дома: мы вздрагивали даже тогда, когда уголья у нас в
очаге падали на железную решетку; мы боялись даже тиканья часов. Всюду нам
слышались чьи-то шаги, будто кто-то приближается к нам.
Русанов Владислав
Аникина Наталья
Володихин Дмитрий
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Пехов Алексей