Декарта, но повторяю, что он - кристалл перед нами и, при всей своей
ясности, представляет тайну при полном свете. И поэтому я хожу кругами,
пытаясь как-то суживать их вокруг некоторых фиксированных, устойчивых точек
декартовского мышления. Впечатление ясное, а вот объяснить это очень трудно.
Но поскольку я разговариваю с людьми, воспитанными на русской литературе, то
мое положение несколько облегчается. Сейчас вы поймете - почему.
потому, что так надо, не потому, что он борется за свою свободу. Поэтому я и
вспомнил о русской литературе. Ибо в истории русской литературы тоже есть,
правда, единственный, но хорошо нам известный пример естественно свободного
человека. Это Пушкин, который обладал несомненно аналогичным качеством, что
и Декарт, - великодушием. Он мог по кабакам с цыганками и не цыганками
пировать и делать все что угодно, ибо знал, что он свободен, и мы это знаем.
Причем я имею в виду не свободу от каких-то человеческих состояний - от
морали, обычаев и т.д. Нет... вот опять это трудно объяснить. Но вы знаете,
и многие русские мыслители говорили об этом - о пушкинском феномене свободы.
Ну, а феномен передать словами нельзя. Он должен быть и, тем самым, быть нам
известным, но не в смысле нашей возможности пересказа содержания этого
феномена. Феномен свободы Пушкина в нем самом, и заметьте, что он не
повторился, т.е. свобода Пушкина - это не то, что он мог бы передать,
скажем, своим ученикам. Не случайно у него не было школы.
высшей степени было свойственно Декарту в каждом движении его души и жизни.
И нет ничего менее похожего на Декарта, чем картезианцы. У Пушкина не было
школы, потому что поэты все же не такие кретины, как ученые-философы, и
торжественного цирка не устраивают из своего ремесла. После же Декарта
возникло так называемое картезианство, хотя сам он, естественно, не создавал
его и как-то по случаю, в письме Региусу, который якобы был единственным и
верным его учеником, предупредил: "Считайте моей мыслью только то, что мною
написано и высказано". И в картезианстве, конечно, феномен свободы Декарта
исчез. И поэтому столь чудовищно трудно ухватить живую и естественную
декартовскую свободу.
Кстати, его и звали "Ренатус", что означает "вновь рожденный". Это
формальное, разумеется, совпадение имени с его жизненным пафосом, но,
очевидно, есть какой-то закон внутренней формы, связывающей наши имена или
фамилии с жизнью. Наша жизнь часто как бы исполняет то, что заложено во
внутренней форме нашей фамилии. Но я отвлекся. Итак, это пробуждение себя,
прорыв через пелену действительности, или "майи", как говорили древние
индусы, прорыв к тому, что есть на самом деле, к реальности. А он стоит
труда и не делается без шума и ярости. Но никаких следов этого "шума" в
текстах Декарта мы не видим. Даже в теме сна, которая, судя по биографии,
была для него явно эмоционально и экзистенциально насыщенна и, может быть,
даже болезненна. Декарт видел пророческие сны. В молодости у него было
подряд три сновидения, в которых ему являлись воплощенными в лицах и
событиях идеи его философии, и он искренне считал, как и Сократ в свое время
(вот еще одна экзистенциальная перекличка), что у него есть свой "демон",
некое божество, которое во сне ему что-то подсказывает, ведет, выручает и
т.д. И тем не менее в изложении, например в "Метафизических размышлениях",
тема сна задана у него скорее как интеллектуальная дилемма: действительно ли
существует мир и как отличить то, что мы видим во сне, от того, что есть в
действительности? Вот такая чисто интеллектуальная задача. Все мучение,
связанное с пробуждением, оказывается за текстом. В тексте этого нет. В
тексте, казалось бы, простые и элегантные рассуждения о том, что во сне я
иду по улице, что-то вижу и т.д. Реально или не реально? И чем мои реальные
прогулки по улице отличаются от прогулок во сне? Ну, такая интеллектуальная
забава.
прошлом. Из вежливости. Вежливость есть. Сейчас поясню какая.
он писал), в капкан которых попадают наши чувства или страсти. И сотрясают
порой настолько сильно, что никакая философия не может с этим совладать,
ничего нельзя с собой сделать. И Декарт говорит, как человек воспитанный,
державший в руке шпагу и даже, может быть, руки дамам целовавший, что в
таком случае остается только одна возможность - контролировать себя.
Конвульсии сотрясают, но вежливый человек контролирует свои жесты и тем
более слова. У Декарта нет конвульсий слов. В конвульсиях рождается мир, но
он не мучает нас своими переживаниями. Не изматывает ими, как потом, в XIX и
XX веках, многие философы будут это делать. Вежливость. Конечно, от страстей
не убежишь, они сотрясают нас, тело наше и вместе с ним душу, но жесты хотя
бы контролируйте, если вы вежливы и воспитанны. И тем более - слова. Нечего
впихивать шум и ярость в текст, уважайте того, кто его будет читать, не надо
его ошарашивать. Простота декартовских текстов, конечно же, мешает читателю
увидеть в них не просто интеллектуальную игру.
отношении к себе и мысли, в отличие от нашего бесстыдства, к которому мы
привыкли в XX веке. Это целомудрие обращалось у него и на само занятие
философией. Известно, что Декарт часто дерзил. Например, когда его
спрашивали, где книги, которые он читает, он показывал на анатомический стол
и говорил, что вообще ничего не читает, хотя, разумеется, это было не так.
Или еще пример: как-то он сказал и нередко потом повторял, что заниматься
философией можно лишь несколько часов в году. Три-четыре часа. Ленивый
человек, так ведь?4 Но, возможно, поэтому он и был одним из последних
счастливых философов, каким не удалось стать, например, Витгенштейну в XX
веке, который тоже мечтал, в сущности, о том же, что философией нужно
заниматься как можно реже. У Витгенштейна есть образ мухи, которую выпускают
из бутылки. Когда она выпущена, она летит и не тащит за собой бутылку, из
которой вылетела. Так и в философии, считал Витгенштейн. А Декарт, как я уже
сказал, нечто подобное говорил о снах. Что сон - это проблема, как бы
закупоренная в бутылке. Но проблема - твоей жизни, потому что и жизнь есть
сон и нужно проснуться, чтобы полететь. А все время заниматься проблемами
снов - невозможно. Нужно установиться. Раз, два... подумав. И, кстати, ритм
- раз, два... думания в жизни Декарта повторяется. Он занимался философией с
промежутками в несколько лет, а то и десятилетий. Поработает и - следы:
"Метафизические размышления". Займется - и "Рассуждение о методе". А перед
этим - "Правила для руководства ума". Но между "Правилами" и "Рассуждением о
методе" около 9 или 10 лет. Нужно хоть раз задуматься, проснуться и потом...
повторять это, пытаться понять сон, но - как свою проблему. А в остальное
время можно видеть сны.
захочешь, потому что философствуем мы поневоле. Вынужденные к этому. Так же,
как муха вынуждена вырываться из бутылки. Ей там не место. Я могу перестать
философствовать, когда захочу, и - жив. Но тот, кто будет жив, перестав
философствовать, когда захочет, другой человек. В подобных утверждениях
Декарта и состоит смысл его независимого досуга. Вот хочу лежать в постели и
размышлять, и размышляю. Ибо абсурдно все время серьезно чем-то заниматься.
Это и не доступно человеку, да и характер портит. Декарт ведь был вояка, но
он странно жил, когда в молодости находился в армии. Он и тогда жил
раскованно, умел расслабляться и лишь в минуту действия сосредоточивался,
распрямлялся, как пружина. Но он никогда не стоял при этом по стойке смирно
- перед тем, что еще предстояло выполнить или сделать. Когда нужно будет -
сделаем. Шпага выскочит из ножен. А сейчас - стоять навытяжку, с полной
серьезностью?..
нынешним понятиям. Да и вообще, он считал, что все не так серьезно. Скука -
это уже последствие серьезности.
не обязанность мужчины искать счастье и ставить его целью своей жизни - есть
покой и воля. И есть защитный барьер жизненных привычек, которые ты обязан
выработать, ибо они защищают покой и волю, защищают твой независимый досуг -
ценность самую высокую среди остальных жизненных ценностей. Поясню это
другим, почти картезианским примером. Имя персонажа будет совсем другое. Это
великий труженик и американский изобретатель Эдисон. Уж он-то потрудился в
своей жизни, полагая, что большинство людей готово бессмысленно, не
останавливаясь, трудиться всю жизнь, лишь бы не остаться наедине с собой.
Потому что, когда остановишься и остаешься, тогда, по его мнению, и
начинается самый тяжелый труд, который за тебя никто не сделает, в котором
сотрудничать не с кем (один на один с миром). И мы смертельно боимся,
избегаем этой минуты и готовы делать все что угодно: преобразовывать
общество, крутиться, как белка в колесе, с утра до ночи, и так каждый божий
день.
Ii eiiaaa, aiai?eo Aaea?o, iaoe no?anoe. iiaoo auou noieu neeuiuie e
ianoiyoaeunoaa aie?oa oaeeie, ?oi iaaieuii ieioeia i?eau?ae, auno?iaiiay aey
caueou iacaaeneiiai ainoaa, a oi?iaa - ai eiy o?oaa, eiaaa ou ynii aeaeou
naia i?aaiacia?aiea, ieeai ia caianoeiia e ie ia ?ue iea?e ia
ia?aeeaauaaaiia, - yoa ieioeia i?i?uaaaony. Aaea?o aue aieuoie ?aaeeno a
yoeo aaeao, ii iiieiae ?aaeuio? oeceieiae? e aicii?iinoe ?aeiaaea e iiyoiio
aiai?ee oae. Anee o? nianai iaaiiaioo, e iu ia ii?ai ie?eouny ni a?aiaiai
(o.a. n ie?o?a?ueie), e neeuiua ia?a?eaaiey ?aoo ieioeio ia?aaioaiiuo
i?eau?ae, oeeaaa, io?aiy?uaai iieie aooe e iacaaeneiue ainoa e aie?, oi
ana ?aaii anou auoia, anou ?aoaiea. E ?aoaiea iiyou ?a, eacaeinu au,
iana?uaciia. Aaea?o ?aeiiaiaoao neaao?uaa: ainoaoi?ii ?anniao?eaaou ie? eae
oaao? e ia i?eaaaaou (ia?aoeoa aieiaiea, aaeuoa naiia nouanoaaiiia, ana
ii?ii ?anoeo?iaaou ?a?ac yoi) naiei ee?iui a?aiai aieuoaai cia?aiey, ?ai
a?aiai aiia?a?aaiuo ia?niia?ae, "?acua?uaaaiui aeoa?aie, eiaaa iie
ecia?a?a?o ia?aa iaie aanuia i?a?iua niauoey"5.
переживаем и можем даже плакать или негодовать, хотя в глубине, где-то в
затылочной части нашего сознания прекрасно знаем, что все это нереально.
Курылев Олег
Перумов Ник
Володихин Дмитрий
Громыко Ольга
Махров Алексей
Афанасьев Роман