сопровождавшей Вагнера всю жизнь: он пристегивает принцип там, где у него
не хватает способности ( - очень отличаясь этим, кстати сказать, от старого
Канта, любившего другую смелость: именно, всюду, где у него не хватало
принципа, замещать его "способностью" в человеке...). Повторяю: достоин
удивления и симпатии Вагнер лишь в изобретении мелочей, в измышлении
деталей, - мы будем вполне правы, провозгласив его мастером первого ранга в
этом, нашим величайшим миниатюристом музыки, втискивающим в самое маленькое
пространство бесконечный смысл и сладость. Его богатство красок, полутеней,
таинственностей угасающего света избаловывает до такой степени, что почти
все музыканты кажутся после этого слишком грубыми. - Если мне поверят, то
высшее понятие о Вагнере извлекается не из того, что нынче в нем нравится.
Это изобретено для того, чтобы склонить на свою сторону массы, наш брат
отскакивает от этого, как от слишком наглой фресковой живописи. Что такое
для нас раздражающая суровость увертюры к Тангейзеру? Или цирк Валькирии?
Все, что из вагнеровской музыки стало популярным также и вне театра,
обладает сомнительным вкусом и портит вкус. Марш Тангейзера, по-моему,
возбуждает подозрение в мещанстве; увертюра к Летучему голландцу - это шум
из ничего; пролог к Лоэнгрину дал первый, лишь слишком рискованный, слишком
удавшийся пример того, как гипнотизируют также и музыкой ( - я не терплю
никакой музыки, честолюбие которой не простирается далее действия на
нервы). Но - если отвлечься от магнетизера и фрескового живописца Вагнера,
есть еще другой Вагнер, откладывающий маленькие драгоценности: наш
величайший меланхолик музыки, полный взоров, нежностей и утешительных слов,
которых у него никто не предвосхитил, мастер в тонах грустного и сонливого
счастья... Лексикон интимнейших слов Вагнера, все короткие вещицы от пяти
до пятнадцати тактов, вся музыка, которой никто не знает... Вагнер обладает
добродетелью decadents, - состраданием - - -
случайно сам не музыкант, если случайно сам не decadent?" - Наоборот. Как
может это не случиться! Попробуйте-ка! - Вы не знаете, кто такой Вагнер:
это очень большой актер! Есть ли вообще более глубокое, более тяжелое
действие в театре? Посмотрите-ка на этих юношей - оцепенелых, бледных,
бездыханных! Это вагнерианцы: они ничего не понимают в музыке, - и,
несмотря на это, Вагнер покоряет их... Искусство Вагнера давит ста
атмосферами: нагибайтесь же, иначе нельзя... Актер Вагнер является тираном,
его пафос ниспровергает всякий вкус, всякое сопротивление. - Кто обладает
этой удивительной силой жеста, кто видит до такой степени определенно, до
такой степени прежде всего жест! Это затаивание дыхания вагнеровского
пафоса, это нежелание крайнего чувства выпустить из своих рук, эта
ужасающая длительность таких состояний, где уже мгновение готово задушить!
- -
другим: именно несравненным histrio, величайшим мимом, изумительнейшим
гением театра, какой только был у немцев, нашим инсценировщиком par
excellence. Его место в какой-то другой области, а не в истории музыки: с
ее великими истыми представителями его не следует смешивать. Вагнер и
Бетховен - это богохульство - и в конце концов даже несправедливость по
отношению к Вагнеру... Также и как музыкант он был лишь тем, чем был
вообще: он сделался музыкантом, он сделался поэтом, потому что скрытый в
нем тиран, его актерский гений, принуждал его к этому. Мы не угадаем ничего
в Вагнере, пока не угадаем его доминирующего инстинкта.
законы, говоря точнее, всякий стиль в музыке, чтобы сделать из нее то, что
ему было нужно, - театральную риторику, средство выражения, усиления
жестов, внушения, психологически-картинного. Тут мы можем считать Вагнера
изобретателем и новатором первого ранга - он неизмеримо увеличил словесные
средства музыки - это Виктор Гюго музыки как языка. Конечно, предполагая,
что прежде всего допускается, что музыка может, смотря по обстоятельствам,
быть не музыкой, а языком, орудием, ancilla dramaturgica. Музыка Вагнера,
не защищаемая театральным вкусом, вкусом очень толерантным, просто плохая
музыка, быть может, вообще худшая из всех. Если музыкант уже не может
сосчитать до трех, то он становится "драматическим", становится "a la
Вагнер"...
как бы сделанной элементарною музыкой. Его сознание этого доходит до
чего-то жуткого, как и его инстинкт полной ненужности высших законов,
ненужности стиля. Довольно элементарного - звука, движения, окраски,
словом, чувственности музыки. Вагнер никогда не рассчитывает, как музыкант,
исходя из какой-либо совести музыканта: он хочет действия, он не хочет
ничего, кроме действия. И он знает то, на что ему приходится
воздействовать! - В этом он обладает бесцеремонностью, какою обладал
Шиллер, какою обладает каждый театрал, он обладает также и его презрением к
тому миру, который он повергает к своим ногам!.. Являешься актером, если
обладаешь в качестве преимущества перед остальными людьми одним прозрением:
что должно действовать как истинное, то не должно быть истинным. Это
положение сформулировал Тальма: оно заключает в себе всю психологию актера,
оно заключает в себе - не будем сомневаться в этом! - также и его мораль.
Музыка Вагнера никогда не является истинной.
богачом, даже крайним расточителем, даже владельцем обширных поместий в
царстве звука. В нем удивляются тому, чему молодые французы удивляются в
Викторе Гюго, - "царственной щедрости". Позже и тому и другому удивляются
по обратным причинам: как мастеру и образцу экономии, как умному хозяину.
Никто не может сравниться с ними в искусстве сервировать княжеский стол на
скромные средства. - Вагнерианец с его верующим желудком даже насыщается
той пищей, которую выколдовывает ему его маэстро. Нам же, иным людям,
требующим в книгах, как и в музыке, прежде всего субстанции и едва
удовлетворяющимся только "сервированными" столами, приходится гораздо хуже.
По-немецки: Вагнер дает нам недостаточно кусать. Его recitativo - мало
мяса, уже больше костей и очень много подливки - окрещено мною "alla
genovese": чем я отнюдь не хотел польстить генуэзцам, но, конечно, хотел
польстить более древнему recitativo, recitativo secco. Что же касается
вагнеровского "лейтмотива", то он выходит за пределы моего кулинарного
понимания. Если бы меня вынудили к этому, я, быть может, определил бы его
как идеальную зубочистку, как случай освободиться от остатков кушаний.
Остаются "арии" Вагнера. - Но я не скажу больше ни слова.
приходит в голову сцена, которая безусловно произведет впечатление,
действительная actio Примечание 1 с hautrelief жестов, сцена, сшибающая с
ног, - ее он продумывает до глубины, только из нее уже извлекает он
характеры. Остальное вытекает отсюда сообразно технической экономии, не
имеющей оснований быть утонченной. Ведь перед Вагнером не публика Корнеля,
которую ему надо щадить, - просто девятнадцатый век. Вагнер, вероятно,
судил о "едином на потребу" приблизительно так же, как судит нынче всякий
другой актер: ряд сильных сцен, одна другой сильнее, - и вперемежку много
умной глупости. Он прежде всего стремится гарантировать самому себе
действие своего произведения, он начинает третьим актом, он доказывает себе
свое произведение его последним воздействием. Когда руководишься таким
пониманием театра, нет никакой опасности нечаянно создать драму. Драма
требует суровой логики - но какое было дело Вагнеру вообще до логики!
Повторяю: ведь не публика Корнеля была перед ним, которую ему надо было бы
щадить, - просто немцы! Известно, к какой технической проблеме прилагает
драматург все свои силы, часто потея кровавым потом: дать завязке, а также
и развязке необходимость, так, чтобы они были возможны в единственном виде,
чтобы обе они производили впечатление свободы (принцип наименьшего
расходования силы). Ну, при этом Вагнер меньше всего потеет кровавым потом:
известно, что для завязки и развязки он расходует наименьшее количество
силы. Возьмите какую-нибудь "завязку" Вагнера под микроскоп - она рассмешит
вас, даю слово. Нет ничего забавнее завязки Тристана, разве что завязка
Мейстерзингеров. Вагнер не драматург, не надо позволять себя ничем
дурачить. Он любил слово "драма"; вот и все - он всегда любил красивые
слова. Несмотря на это, слово "драма" в его сочинениях просто недоразумение
( - а также благоразумие: Вагнер всегда относился свысока к слову "опера" -
); вроде того, как слово "дух" в Новом Завете является просто
недоразумением. - Он был уже недостаточно психологом для драмы; он
инстинктивно уклонялся от психологической мотивировки - чем? - тем, что
всегда ставил на ее место идиосинкразию... Очень современно, не правда ли?
очень по-парижски! очень decadent!.. Кстати сказать, завязки, которые
Вагнер фактически умеет развязывать с помощью драматических изобретений,
совсем другого рода. Приведу пример. Положим, что Вагнеру нужен женский
голос. Целый акт без женского голоса - это не годится! Но "героини" в эту
минуту все несвободны. Что же делает Вагнер? Он эмансипирует старейшую
женщину мира, Эрду: "Вставайте, старая бабушка! Вы должны петь!" Эрда поет.
Цель Вагнера достигнута. Он тотчас же снова спроваживает старую даму:
"Зачем, собственно, вы пришли? Уходите! Продолжайте, пожалуйста, спать!" -
In summa: сцена, полная мифологического трепета, при которой вагнерианец
что-то чует...
содержание!" - Вопрос: как проверить это содержание, это вечное содержание?
- Химик отвечает: надо перевести Вагнера на язык реального, современного, -
будем еще более жестоки! - на язык мещанского! Что выйдет при этом из
Вагнера? - Между нами, я пробовал это. Нет ничего более занимательного,
ничего нельзя больше рекомендовать для прогулок, как рассказывать себе
Вагнера в уменьшенных пропорциях: например, представить себе Парсифаля
кандидатом богословия с гимназическим образованием ( - последнее, как
необходимое для чистой глупости). Какие неожиданности переживаешь при этом!
Поверите ли вы мне, что вагнеровские героини, все без исключения, если
Зыков Виталий
Лондон Джек
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Никитин Юрий
Вронский Константин