глубина ускользает от каких бы то ни было научных измерений.
неожиданного поворота в научном сознании!
между "фактами" и действительностью, между данными какой-нибудь науки и
действительным состоянием того объекта, над которым эта наука
"схематизирует". Он всегда принимал схемы за последнее данное, за подлинно
сущее - и с увлечением строил "очищенные", "денатурированные" мировоззрения.
Теперь приходит уже время, когда все эти "научные" мировоззрения обличаются
в "фантастичности" и гг. "реалисты" прежних дней, столь гордые в своей
привязанности к фактам, обвиняются ни больше ни меньше, как в систематически
развитом иллюзионизме. Если вместе с Кантом переход за границы познания
назвать мечтательностью, то "эмпиристы", продолжающие научность за пределы
науки, могут быть смело названы мечтательными "научниками", бескрылыми и
холодными, упрямыми и слепыми.
наконец почувствовать, что почва из-под ног их ускользает. "Мягкие" же,
искони умевшие чувствовать за фактами действительность, искони кричавшие и
вопившие о ней, искони поносимые "жесткими" за свои взывания, искони и с
такой любовью стремившиеся сквозь фактичность к истинно-конкретному и
индивидуальному, "мягкие" должны быть признаны истинными любителями
действительного и более страстными поклонниками "конкретного".
большей силой начинает признавать realiora непостижимой действительности. И
характерно, что эти realiora, всегда отрицавшиеся "эмпиристами", с
несравненной силой и пафосом всегда утверждались противниками "эмпиризма" -
религией и идеалистической философией. Итак, кто же больше любит
действительность, кто ее больше чувствует: гг. поклонники "фактов" или же
страстные исследователи "realiorum"? Мы видим, что это великий вопрос иї
rira bien, que rira le dernier!
остановлюсь еще на отношениях Джемса к Абсолютному.
опытного импрессиониста Джемс в своих отношениях к Абсолютному почти столь
же многообразен (можно сказать, разнообразен!), сколь многообразен тот
религиозный опыт (англосаксонцев!), которому Джемс посвятил свое блестящее и
глубокое исследование.
разные, друг с другом не связанные.
построении фразы вы чувствуете приближение к богохульству; еще момент, и
сорвется кощунство, - но вот поворот, внезапный зигзаг настроения, и Джемс с
быстротой курьерского поезда мчится уже к славословию. С напряжением вы
ждете: сейчас будет "осанна", но Джемс, сверкнув потешным англосаксонским
юмором по адресу Абсолютного, уже возвращается к неабсолютным вещам.
только положительно констатировать, что отношения эти неспроста; самая
интенсивность чисто личных чувств Джемса к Абсолютному, непередаваемая
индивидуальность его счетов и споров с Богом - заставляют подозревать, что
Богом Джемс уязвлен, что в Абсолютное Джемс влюблен не менее самого
страстного и самого благочестивого католика или православного.
одном утверждении Джемса, не случайном и глубоко характерном как для него,
так и для всего прагматизма.
Ho nulla vestigia retrorsum (ни один след не ведет обратно). С помощью
Абсолютного вы не можете спуститься в море конкретной действительности.
Исходя из своего понятия об Абсолютном, вы не сумеете сделать ни одного
сколько-нибудь значительного и важного для нашей жизни конкретного вывода" .
сосредоточиваются, как в фокусе, все прагматистские "contra" не только
против положительных религий, но и против всякой онтологии, против всякой
метафизики, против всякой философии Логоса, - всегда имеющих дело прежде
всего с Абсолютным.
тонкий мыслитель, сразу уступает тезис, всегда выставлявшийся "мягкими" и
всегда с жаром оспаривавшийся "жесткими". Он говорит: да, действительно, все
дороги ведут в Рим. Откуда ни начинать размышление о реальном, об
эмпирическом, неизбежно попадаешь в "берлогу" Абсолютного. Но вот вопрос:
есть ли дорога из Абсолютного? Можно ли Абсолютным осветить что-нибудь в
нашем мире, в мире неабсолютном?
берет на себя Джемс, говоря, что "ни один след не ведет обратно". Так ли уж
в этом уверен сам Джемс? Я перелистываю несколько страниц и читаю у него
следующее:
потребностей нашего сердца. Поэты, живущие подобно Данте и Водсворту в
твердом убеждении в таком миропорядке, этому именно факту обязаны
необыкновенно подымающим дух и ободряющим действием своих произведений" .
нужно разъяснять. Он сам все понимает.
если свои неземные видения он воплотил в наших человеческих словах, если его
пронизанные Абсолютным произведения стали "необыкновенно подымающими дух" и
"ободряющим" фактором этой, земной человеческой жизни, - очевидно, берлога
Абсолютного не поглотила Данте, очевидно, его следы ведут не только в эту
берлогу, но и из нее. Мы видим, что Джемс своими же руками блестяще
разрушает основания прагматизма.
разделяют славу и венец Данте? Разве Платон, подобно Прометею, не похитил
огонь познания с неба и не зажег им людские сердца? Разве Шопенгауэр своими
глубочайшими созерцаниями не содействовал уничтожению того оптимистического
тумана, который был создан безрелигиозным "эмпиристическим" XVIII веком?
Абсолютному, с легкостью возвращались на "землю" - и здесь творили и
созидали, оплодотворенные опытом, свои великие духовные ценности. Можно,
конечно, отрицать ценность их творений - но это не позиция Джемса. Признавая
же эту ценность, признавая даже, что она обусловлена именно их контактом с
миром Сущего, - нельзя уже всериоз рассказывать басни Езопа об Абсолютном,
нельзя с такой непрагматической категоричностью говорить: nulla vestigia
retrorsum.
которые именуются православием, католичеством, протестантством? Перед этими
грандиозными массовыми, тысячелетними шествиями не только в Абсолютное, но и
из Абсолютного - шутка Джемса теряет всякий смысл. Правда, шутку эту Джемс
приводит как будто бы лишь о философах Абсолютного - но в контексте ей
придается несомненно более широкое значение.
парадокс.
эмпиризма, что это "жесткие" передают ему свое трезвое отношение к сложности
и глубине жизни, что только жители "скалистых Гор" (вроде пресловутого
Геккеля), спасая от рабства у Абсолютного, дают возможность эту
действительность переживать трезво и глубоко.
прагматистов. Я повторяю: они не успели еще как следует осмотреться в этом
мире и не разбираются в своей собственной генеалогии.
известных нам из истории философии представителей эмпиризма, мы увидим, что
всегда и везде, и в Афинах до Рождества Христова, и в Европе XVI-го, XVII,
XVIII и XIX столетий, эмпиристы всеми силами старались действительность
обеднить, сузить пределы переживаемого, изгнать из сознания все превышающее
"малый разум" здравого смысла. А стремлением "мягких" было всегда расширить
опыт человечества, углубить восприятие, интенсифицировать сознание до
познания величайших тайн мира, вырасти и раздаться до размеров беспредельной
действительности. "Жесткие" всегда издевались не только над героическими
усилиями "мягких", но и обливали помоями стоящие за спинами "мягких"
таинственные тела христианских церквей и мировых религий. Вспомним только
столь гордый, столь опьяненный своим здравым смыслом XVIII век! "Жесткие"
всегда старались сделать "эмпирического" человека мерою всех вещей, "мягкие"
всегда старались углубить человека до соизмеримости с неизмеримой Вселенной.
культурное человечество, все запрещения и ограничения "жестких", все их
грозные сооружения на песке признаются со всех сторон не выдерживающими
внутренней, имманентной критики. Эмпиризму приходится трансформироваться.
Как одна из переходных форм - является прагматизм. Сколько "жестких" ошибок
забыто прагматизмом, и какая бездна заимствована у "мягких"! О своем родстве
с "жесткими" прагматизм говорит очень громко, о своих заимствованиях у
"мягких" - стыдливо молчит, и не только молчит, но замалчивает, маскирует
их. Это уж слишком! Приходится обличать прагматистов в неблагодарности.
его к жизни глубоко сериозно и, можно сказать, торжественно, если в его
изысканиях трепещет скрытая страсть, если весь мир перед Джемсом стоит как
нечто бесконечно значительное и важное, - то ведь все это черты религиозного
отношения к миру. Эмпиризма тут нет и следа.
абсолютной их ценности, пламенеющее вопрошание таинственной rerum naturae ,
внутренняя безусловность самых вопросов - все это есть проявление в Джемсе
Николаев Андрей
Лукин Евгений
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман