срастворившись с сердцем родимой земли, к народу выходят угодники и святые,
их сила, никого не насилующая, их власть, никого не принуждающая, их
пламень, ничего не попаляющий, опять чудесно разубран дарами небесной Пении,
и невидимы они в своей святости для тех, кто не хочет видеть, и богатое
слово Бога, звучащее через них, нежно поит припадающих, оставаясь неслышимым
и недоказуемым для внешнего слуха.
поступи божественных приближений, - те просто отрицают неявленную явь святой
Руси и, отрицая, пребывают в самом решительном и тонком отрыве от народа.
Покровы Пении для них последняя действительность, за которой они ничего не
чувствуют, и божественные дары невидимости и закрытости для них просто
небытие и отсутствие. Никаким внешним ключом не отворить этой внутренней
запечатленности духовных сокровищ России, и никакому любопытству, никакой
суете не проникнуть за заветную черту.
русской душевности. Если можно говорить о том, что глубина народного духа
является в некотором смысле априорным началом и формующим принципом для
индивидуальных сознаний, то эта проникнутость глубинного сердца России
Фиваидой предопределяет в душах русских людей отсутствие веры во что бы то
ни было внешнее и вещное, в себе замкнутое, относительное. Самая плоть
русской души уже пронизана зачатком духовности, и острием ее выжжена некая
точка, точка безусловности, которой не могут одолеть никакие условия жизни и
никакие мысленные плены. Из этой точки родится все подлинно русское в
положительном смысле слова. На низших ступенях: тоска, уныние, смутное
недовольство, та постоянная "изжога" неудовлетворенной воли, которую с такой
силой пережил Сковорода в первую пору своей жизни; на ступенях дальнейших:
порывы, душевные бури, скитальчество, вечное недовольство достигнутым; еще
выше - воспламенение всей души, возгорание всего существа и, наконец,
победное, серафическое овладение земными стихиями.
особые формы душевной и духовной деятельности, направленной на воплощение и
на материализацию внутренних энергий и замыслов. Вопреки общему мнению,
культура России очень стара. Недавно об этом заговорили довольно громко.
Историки искусства, как только стали исследовать дело фактически, с
изумлением должны были констатировать гениальное своеобразие старой русской
архитектуры. Когда же копнули старую живопись, то изумление было еще
большим. Энтузиаст Италии, тонкий ценитель живописных чудес треченто и
кватроченто, П.П.Муратов, стал говорить даже, что старая русская живопись
выше итальянской. И вот раздаются уже голоса, что эллинская культура
единственное живое продолжение свое находит на православном Востоке, а с
определенного времени преимущественно в России, подобно тому как культура
римская имеет продолжение на Западе, в станах романских. Но и тут Пения
сделала свое дело. Вряд ли кто-нибудь станет отрицать историческую
"запечатленность" старорусской культуры. Ее открывают, как какую-то Америку,
и с удивлением начинают видеть то, что столетия стояло среди бела дня на
улицах и площадях. С Петра Великого, принуждением Промысла и истории,
взрослый русский человек посылается на учебу новому Западу. Он должен был на
время оставить свою духовную утонченность, загрубеть и поучиться полезному,
нужному, приобрести некоторые технически усовершенствованные земные органы,
ибо с Запада шла гроза и возможность поглощения и завоевания. Путем
заимствования и ученичества нужно было создать приспособление русской
периферии к новым условиям надвигавшегося на мир "железного века". С тех пор
в России брошены семена новой культуры, и вот в этом втором культурном
созидании русский народ действительно молод и юн и только приступает к
настоящим своим масштабам.
по глубинному устремлению. Старая русская культура вся пронизана религиозным
онтологизмом. Ее особенность - фантастическая узорчатость сказочно-детского
воображения в соединении с линейной чистотою тонко-волнистой линии, и все -
в строгом тоносе таинственной иератичности, почти литургичности. В новой
русской культуре - та же проникнутость религиозным онтологизмом, только из
данности он превратился в задание, из исходного пункта в конечный, из основы
и корня в "родимую цель", в желанную энтелехию. Умершее зерно первой фазы
русской культуры, имевшей свои подлинные достижения и в этом смысле особый
утонченный духовный классицизм, прорастает в новой русской культуре как
проблески нового всемирного сознания, как возможности, имеющие охватить небо
и землю, "страны, века и народы". И прорастание умершего зерна идет в
атмосфере страстной борьбы и патетических столкновений. Поток
новоевропейской культуры, стремительно вливаясь в море русской жизни,
образует буруны, волнения, водовороты. На гребнях вскипает пена литературных
споров. Ярость борющихся и вздыбившихся друг на друга стихий лучше всего
доказывает действительную и глубочайшую разноприродность культуры, которая в
нас втекает, и нашего коренного и неотменного "морского состава".
с Сущим и ставит себе задачей всестороннюю внешнюю и внутреннюю
секуляризацию человеческой жизни. Джоберти называл это "психологизмом",
распространяя его на все стороны новой западной культуры, так что дело
Лютера было для него "психологизмом религиозным", а дело французской
революции "психологизмом политическим". В его духе социализм XIX века можно
назвать "психологизмом социальным". В этой характеристике есть глубокая
острота, схватывающая самые основные и существенные черты в потоке
новоевропейской истории. Да! Новая культура Запада проникнута пафосом
ухождения от небесного Отца, пафосом человеческого самоутверждения,
принимающего человекобожеские формы, пафосом разрушения всякого
трансцендентизма, пафосом внутреннего и внешнего феноменализма.
пафос - пафос мирового возврата к Отцу, пафос утверждения трансцендентизма,
пафос онтологических святынь и онтологической Правды. Западная культура,
врываясь в исконно русский ритм жизни, вызывает огромные "возмущения" духа.
Она захватывает часть русской стихии, и борьба переходит на русскую почву,
становится внутренним вопросом русского сознания и русской совести. Там, где
идет свалка борьбы, неизбежно получается замутнение, какое-то взаимное
нейтрализирование. "Трубочист" и "мельник" - белый и черный - в долгом
борении оба теряют свою первоначальную окраску, оба превращаются во что-то
серое, среднее между белым и черным. Там, где река вливается в море,
получается некая полоса смешанной воды, в которой нет ни чистоты речной
"субстанции", ни настоящего морского состава. Но над этими средними и
серединными интеллигентными массами дух народный из глубин своих
вулканически воздвигает горные кряжи и массивы чистейшего национального
гранита. Посмотрим, куда стремится дух народный в гениальных вершинах его
культурного самосознания, - и в направлении, в духовном устремлении русской
культуры не останется никакого сомнения. Достоевский - ведь это сплошной
гимн возврату, гимн экстатический, гимн полифонный, с голосами всех
разрозненных русских стихий, даже больше: по замыслу - во всемирной,
всечеловеческой инструментовке. И когда с этих вершин на серединные полосы
русского культурного сознания бросается добрый, жалеющий взгляд художника из
глубины - тогда вдруг все это царство маленьких "серых" людей,
"полупресных", "полусоленых", окружается аурой глубокой тоски, величайшей
внутренней неудовлетворенности, снедающей печали; и сумеречный мир чеховских
героев жалобным и малосильным хором вливается в ту же симфонию возврата.
трансцендентной. Она влилась в нас и дальше будет продолжать вливаться, и
первая глубоко русская реакция на нее - это акт глубочайшего покаяния.
Возврату логически предшествует отказ от дальнейшего ухождения. Есть и на
Западе благородные покаянные голоса, но "течение" сильнее голосов. В России
же с этих голов начинается новое течение, ибо с голосам и солидарна
природная глубина, а в народной глубине несокрушимая твердыня духа -
Фиваида. То, что момент покаяния происходит на нашей "земле", - смыкает
"концы" и "начала". Весь процесс нового Запад через это ставится в связь с
эфирным планом святой Руси, т.е. с православным Востоком, со святыней
церковной. На вселенских просторах русской культуры должна уничтожиться вся
раздельность местных культурных процессов, обличиться их убогость, и вся
история человечества должна быть осознана как единая драма и единое дело.
Всемирный возврат к Отцу, к небесам, к духу может осуществиться лишь при
условии, что многообразные формы новоевропейского "ухождения" от Отца будут
внутренно преодолены некоторыми специфическими утверждениями, их снимающими.
А это значит, что к Западу мы должны стать совсем в новые отношения, всегда
постулировавшиеся всем духом славянофильских доктрин.
воскресить его онтологические моменты, т.е. все, что в Западе было верно
Отцу и небесам. Во-вторых, мы должны воспользоваться всем отрицательным
опытом западного ухождения для того, чтобы закалить свою волю против новых и
сильнейших форм восстания на Отца, которые с возрастающей силой будут
утверждаться в мире, кругом нас, а может быть, и в нашей среде. Во имя
Запада онтологического мы должны пребывать в непрерывной, священной борьбе с
Западом феноменологическим. И, любя бессмертную душу Запада, чувствуя свое
умопостигаемое единство с его субстанцией, мы должны насмерть бороться с
дурными, внутренно гнилостным модусами его исторических манифестаций.
Шилова Юлия
Круз Андрей
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Плотников Александр
Прозоров Александр