Чтение 4–й страницы книги ~Необычайные похождения Севы Котлова~

Но я не сдавался:

- Я вот сейчас Лидии Кондратьевне дверь открывал. Пошла, говорит, за ботиночками для Борьки, три часа по городу проходила - и забыла купить: такой воздух на улице. Прямо опьяняющий!

На самом деле Лидия Кондратьевна просто не нашла для своего тр¬хлетнего Борьки подходящего номера и вовсе не восторгалась погодой, а на ч¬м свет стоит ругала "торговую сеть". Но вот Дима радостно смахнул фигуры с доски на диван, схватил подушку и подбросил е¬ под самый потолок (видела бы это мама!).

- Эврика! Эврика!.. Упорство горы сокрушает! Он побежал в коридор, к телефону, чтобы сообщить своему другу Кольке об очередной "сокруш¬нной горе". И как раз в эту минуту раздался длиннющий звонок в парадную дверь. Никто из наших соседей так не звонил. Я бросился открывать. Ну, ясно! Вс¬! Конец! Попался! На площадке стоял пожилой небритый почтальон-мужчина с той особенно толстой сумкой на боку, в которой разносят не письма и не газеты, а деньги, разные важные квитанции и повестки. Дима был совсем рядом, у телефона, а почтальон держал в руке повестку - небольшую, ж¬лтенькую и очень ехидную.

- Это мне, это мне, - зашептал я, прямо вырывая повестку у него из рук. - Давайте я распишусь.

И быстро-быстро расписался в каком-то разлинованном журнальчике на глазах у растерявшегося почтальона.

Но тут вмешалась наша соседка - жена знаменитого шутника с высшим агрономическим образованием по имени Виктория Владимировна.

- Кому здесь почта? - поинтересовалась она, вытирая руки о фартук.

Я замахал повесткой:

- Мне, мне... Не беспокойтесь, пожалуйста.

- Да, гражданину Клячину, - охотно подтвердил почтальон.

- Не Клячину, а КлячинУ, - поправила соседка: она очень не хотела сознаваться, что е¬ фамилия произошла от такого некрасивого слова - "кляча". И вдруг, сообразив, в ч¬м дело, она закричала: - Так это же нам! Посылка!.. Мандарины из Самарканда! Я жду эти мандарины, как свежего воздуха, а он схватил их и держит в руке. - Она выхватила у меня повестку, чуть не разорвав е¬ при этом на мелкие клочки. - Теперь мне вс¬ ясно! Теперь я понимаю, почему письмо от дяди из Архангельска ид¬т уже вторые сутки. И куда девалась позавчерашняя веч¬рка!..

- Она по воскресеньям не выходит! - только и мог я крикнуть в ответ. И скрылся в комнате.

Я слышал, как Дима долго извинялся за меня перед соседкой, а она отвечала ему:

- Нет, Дима, к вам я ничего не имею. Никаких претензий. Вы вполне интеллигентный молодой человек.

Вслед за этим "молодой интеллигент" появился в комнате и поплотней прикрыл дверь, что значило: "Жди серь¬зного разговора!"

- Зачем ты схватил повестку?.. - начал Дима.

- Я думал, что это нам...

- Как же ты мог "думать", когда там по-русски написано: "Клячину"?

- А что я, обязан все слова от начала до конца читать, что ли? Я посмотрел на первую букву и на последнюю, вижу - "К" и "У". Я и подумал, что "Котлову".

- Оригинальный метод чтения, - съехидничал Дима. - Ты, может, скоро будешь в каждом слове только одну первую букву читать! Замечательная получится рационализация: скоростное чтение!

Я отбивался очень вяло, потому что, честно говоря, мне за эти два дня смертельно надоело врать. Я старался выпутаться из всего этого вранья, но одна ложь незаметно цеплялась за другую, одна выдумка тянула за собой ещ¬ десять. И я ничего не мог поделать.

- Ты безнад¬жный человек, - сообщил мне в конце нашей беседы Дима. - Надоело с тобой разговаривать. Пойду в читальню.

Час от часу не легче! Шутка сказать: пойд¬т в читальню! Да кто его туда пустит?!

Я схватил Диму за руку.

- Зачем тебе идти в читальню? Что там интересного? И потом, ты же устал... Вон каков бледный! Пойди лучше в Сокольники, на выставку собак. Там знаешь какая выставка! Говорят, есть такие страшные псы, что собака Баскервилей по сравнению с ними просто жалкий щенок.

Дима только плечами пожал.

- А вот в парке культуры, между прочим, открыли выставку женского платья, - сообщил я. - Сам по радио слышал...

Брат посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

Что было делать? Как задержать Диму хоть на пятнадцать минут? А потом, я знал, прид¬т с работы папа, начн¬тся разговор о международных событиях - и Дима сам забудет про читальню.

Я взглянул на наши стенные часы с пожелтевшим от старости циферблатом и снова схватил Диму за рукав.

- Ой, сейчас ведь будут "Последние известия"! И сводка погоды на завтра. А вы завтра как раз на массовку собираетесь. Значит, надо послушать!

- Сам послушай, а потом мне расскажешь.

- Я могу чего-нибудь не расслышать... или забыть! Ведь ты же сам говорил, что я безнад¬жный человек. Вот!

- Да, на тебя надежда плохая, - согласился Дима и присел на диван.

Замысловатая старинная стрелка с резными тоненькими прожилками и заржавленными бугорками приближалась к семи. Вот уж и голос диктора, словно напоминая мне о ч¬м-то важном, предупредил: "Товарищи, проверьте ваши часы!" Радио на миг замолчало, потом из репродуктора стали падать такие знакомые глухие удары...

И тут я вскочил со стула. Семь часов!.. Без одной минуты семь! Меня жд¬т Елена Кирилловна. Вот сейчас она тоже проворит по радио часы и уйд¬т из маленькой комнаты, которая так солидно именуется "кабинетом директора". Я пулей помчался в коридор. Слава богу, телефон был свободен. Возле него на ж¬лтом ботиночном шнурке косо висела телефонная книга. Я отыскал букву "Ш", потом слово "Школа", потом среди сотен школьных номеров - номер своей школы и набрал его дрожащей рукой.

- Елена Кирилловна? Это я, Сева Котлов...

- Почему же не приш¬л твой товарищ? Этот таинственный мальчик...

- Он приходил! Приходил, Елена Кирилловна. И вы видели его... Утром, помните? И он уже вс¬ понял. Честное слово!

Елена Кирилловна строго сказала, чтобы этот мальчик, то есть я сам, завтра ещ¬ раз заш¬л к ней для очень серь¬зного разговора. Она так сказала... Но я не испугался! Я даже обрадовался. Да, да, обрадовался! Мне вдруг показалось, будто с плеч у меня свалилось что-то очень тяж¬лое, такое тяж¬лое, что даже пол под ногами слегка покачнулся.

- Ладно, Елена Кирилловна. Конечно! Он... то есть я... Обязательно зайду!..

Соседка с кухни крикнула, что "если с таким остервенением вешать трубку, так рычаг скоро отлетит и окажется на полу". Но я ничего не ответил соседке. Я легко и весело зашагал в комнату, хотя разговор мне там предстоял совсем не л¬гкий и, уж конечно, не вес¬лый...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ "ТАЙНЫЙ СИГНАЛ БАРАБАНЩИКА", ИЛИ КАК Я ВиЛ ДНЕВНИК

10 ноября 1957 года

Вчера вечером, когда я слонялся без дела по коридору, мама сказала:

- Займись-ка лучше дневником. Это очень хорошее дело! Каждый день записывай в тетрадку вс¬ самое важное. А когда-нибудь, через много-много лет, тебе будет очень интересно прочитать е¬ своим детям или даже внукам и вспомнить, как ты был маленьким.

- Не маленьким, а школьником среднего возраста! - поправил я маму. - Так ведь и в книгах пишут: "Для среднего школьного возраста".

- Ну, пусть так, - согласилась мама. - Только пиши о себе всю правду, ничего не сочиняй. А то тебе же самому будет неинтересно читать свой дневник, если в н¬м будет неправда.

- Через много-много лет я уж забуду, правда это была или неправда...

- Ничего ты не забудешь: детство никогда не забывается.

Ну, маме это, конечно, виднее!

Доставая из ящика чистую тетрадку, я думал: "А может быть, я стану не просто взрослым, а каким-нибудь знаменитым человеком? Все люди сразу захотят узнать разные подробности о мо¬м детстве. И вот эта самая тетрадка в клеточку им поможет. Тогда уж она будет храниться не в мо¬м сломанном ящике, который можно открывать только щипцами да плоскогубцами (голыми руками его не возьм¬шь!), а где-нибудь в музее, под стеклом".

Для начала я изрисовал всю обложку и края первой страницы человеческими головками, фигурками животных, хвостатыми росписями. Первую фразу я начинал три раза и три раза нарочно зач¬ркивал: я знал, что так именно поступают со своими рукописями всякие знаменитые писатели и поэты.

Но что делать дальше, я не знал. Тогда я пош¬л в библиотеку и набрал много толстых и тонких книг. Это были дневники известных людей: путешественников, уч¬ных, писателей... Они все очень подробно описывали в дневниках свою жизнь и жизнь ближайших родственников. Прямо изо дня в день: и кто что сделал, и кто что подумал, и кто что кому сказал. Они и природу описывали, и все свои мысли, и настроения. И я так буду делать.

Потом я почитал Димин дневник, который лежит в нашем книжном шкафу. Ну, Дима пишет главным образом о книгах, которые он прочитал, и о международных событиях, и о своей общественной работе. Мне кажется, это не очень интересно записывать. О международных делах можно будет потом, через много-много лет узнать из газет или журналов. А в дневнике уж лучше писать о собственной жизни.

Я попросил всех наших домашних - и маму, и папу, и брата Диму - помогать мне, проверять иногда мой дневник. И сразу приступил к делу: сделал в тетрадке эту самую первую запись.

11 ноября

Сегодня, ровно в 10 часов 20 минут утра, мне в голову пришла гениальная идея: посадить Л¬льке Мухиной в парту живого ежа! То есть я не сразу дош¬л до этого. Сперва я хотел сунуть ей живого ужа.

Это случилось опять на уроке немецкого языка, у той же самой Анны Рудольфовны. Л¬лька зачем-то полезла в парту. А там лежала мокрая тряпка, которой доску вытирают. Л¬лька со страху так заорала, что из соседнего класса прибежали две девчонки узнать, не случился ли с кем-нибудь приступ аппендицита?

Потом Анна Рудольфовна целых пол-урока объясняла нам, что трусость - это очень плохое человеческое качество. И что Бетховен в сво¬м музыкальном произведении "Эгмонт" как раз воспевал смелость, а трусость никогда и никто на свете не воспевал. Вс¬ это Анна Рудольфовна объясняла нам на немецком языке, чтобы "приучить нас к разговорной речи". Но так как мы к разговорной речи ещ¬ не приучились, она почти каждую фразу со вздохом переводила на русский язык.

Так прошло пол-урока - и меня не спросили!

Тогда я и подумал: как же завизжит Л¬лька, если сунуть ей в парту не какую-то мокрую тряпку, а самого настоящего живого ужа! "Надо, - решил я, - сперва вынуть чернильницу".

Сидит-сидит Л¬лька на уроке - и вдруг через кругленькое отверстие в парте появляется змея. То есть это Л¬лька будет так думать, что змея, а на самом деле это будет обыкновенный уж из нашего с Витиком-Нытиком живого уголка. Тут уж Анне Рудольфовне прид¬тся читать лекцию о смелости не меньше урока. А может, и переменку прихватит!

Но потом я подумал: если сунуть ужа в начале большой перемены, когда все убегают из класса, он за двадцать минут может преспокойно уползти и не появиться в круглом отверстии для чернильницы. Нет, лучше посадить в парту живого ¬жика: он засн¬т себе в темноте, а иголки его и во сне колются.

Решено: не буду сегодня учить немецкого! Ведь завтра вместо урока будет настоящий спектакль!

12 ноября

Сегодня, в самом начале большой перемены, я сделал вс¬, как было задумано. Положил Л¬льке в парту своего ежа, которому мой брат Дима дал очень странное имя - Нигилист. Я поинтересовался, кто это такие - нигилисты и за что Дима так обозвал ¬жика, которого я сам наш¬л в лесу прошлым летом. "За то, что он никого не призна¬т и всех подкалывает!" - ответил Дима. Мама называла ¬жика "Севкой номер два", потому что я, по е¬ мнению, тоже иногда бываю колючим. А мы с Витиком-Нытиком называли его просто Борькой. В общем, у ежа было целых три имени, и он ни на одно из них не откликался.

Значит, положил я своего колючего Борьку в парту. И не просто в парту. Я засунул его прямо в мухинский портфель, оказавшийся довольно-таки вместительным, и запер на блестящий серебристый замочек.

ижик не уж: он не выползет из Л¬лькиного портфеля! Счастливый как никогда, побежал я на большую перемену. Целых двадцать минут я носился по этажам и даже спустился вниз, где занимались первоклассники. Я даже изучил всю их стенгазету, в которой было всего две маленькие заметочки, написанные огромными печатными буквами, и много разных картинок, нарисованных цветными карандашами: дома, похожие на сундуки с широкими трубами и толстыми хвостами дыма; пароходы с такими же трубами и хвостами; паровозы - тоже с трубами и тоже с хвостами. Я уж давно заметил, что малыши очень любят рисовать трубы и дым. И почему бы это? Тут ракеты летают, атомные электростанции строятся, а у них дым столбом!

В общем, я старался сделать так, чтобы поскорей промчалась большая перемена: уж очень мне не терпелось узнать, что произойд¬т на уроке.

А случилось совсем неожиданное.

Я ничего не слышал и ничего не видел, кроме рук Л¬льки Мухиной. А они, эти маленькие, беленькие ручки, полежали немного на крышке парты, словно отдохнули после перемены, потом поправили волосы, а потом... Потом полезли в парту за учебником. Я затаил дыхание: "Что сейчас будет?!" Вот Л¬лькины руки скрылись внутри. Вот сейчас... Сейчас Л¬лька вскочит и завопит на весь класс, на всю школу, на всю улицу! И все ребята тоже вскочат и побегут на помощь Л¬льке. А потом увидят нашего мирного Борьку и будут долго-долго хохотать. Вот сейчас, сейчас... Но ничего такого не произошло. Л¬лька преспокойно достала учебник, по-девчачьи аккуратненько зав¬рнутый в белую бумагу. Открыла нужную страницу и стала водить пальцем по строчкам.

Я не верил своим глазам! Как же так?! Ведь Борька лежал в портфеле поверх всех учебников и тетрадок. Она не могла, просто не могла не наткнуться на его колючки! И вс¬-таки, словно желая ещ¬ больше удивить меня, Л¬лька снова полезла в портфель и достала оттуда тетрадь с аккуратной розовой ленточкой и такой же аккуратной розовой промокашкой.

Это было какое-то чудо!

Чтобы я но так уж сильно удивлялся, Анна Рудольфовна сказала:

- Котлов, раскройте учебник и работайте вместе с нами! Я сунул руку в свой портфель... И вот тут действительно раздался крик! Но вовсе не Л¬лькин, а мой собственный. Я вскочил на ноги и стал дуть на руки. И все ребята повернулись ко мне. А Анна Рудольфовна даже поднялась со своего стула.

- Что у вас такое, Котлов?

- Тут эти... Ну, как их?.. Которые колются... Гвозди! - сказал я, посасывая уколотые пальцы.

Л¬лька Мухина жалостливо покачивала головой. Чтобы ребята перестали, наконец, вертеть головой, Анна Рудольфовна решила вызвать меня к доске: там уж меня все сразу увидят.

- Но ведь у меня... Эти самые... пальцы... - промямлил я.

- Вы, надеюсь, будете отвечать не пальцами, - строго сказала Анна Рудольфовна. - Разве голова и язык у вас тоже повреждены?

Я попл¬лся к доске. Но это даже не очень огорчало меня - одна мысль сидела в голове: "Каким образом Борька попал обратно ко мне в парту? Или он тоже, как и собака, верный друг человека и всегда находит своего хозяина?"

Да-а... хорош друг! Вс¬, вс¬ испортил! Прав был наш Дима, когда назвал его Нигилистом! Типичнейший нигилист.

13 ноября

С Витькой невозможно стало ходить по улице - он то и дело вскрикивает: "Ой, спутник летит! Спутник летит!.." Иногда даже ему кажется, что он видит сразу два спутника, один из которых прямо у него на глазах обгоняет другого. Вокруг нас сразу собираются прохожие. Витька тычет пальцем в небо, и все задирают голову вверх. Но всегда кто-нибудь догадывается раскрыть газету, где ч¬рным по белому написано, что в это самое время спутник должен пролетать над Порт-Саидом или где-нибудь над Аддис-Абебой.

- А мне показалось... - разводит руками Нытик. - Вон там, вон там! Видите?..

И каждый раз оказывается, что это была какая-нибудь самая обыкновенная падающая звезда или разноцветные огоньки на крыльях и хвосте самол¬та.

Я решил провести наблюдения за искусственными спутниками серь¬зно и вполне научно. И хотя некоторые видели спутник, как говорится, невооруж¬нным глазом, я вс¬-таки решил вооружить наши с Витькой глаза.

Но чем вооружить?

Мы перерыли все старые сундуки и чемоданы, пропахшие нафталином, но никаких, даже самых старых, подзорных труб и телескопов у наших родителей не оказалось. А между тем в "Последних известиях" по радио передали, что завтра, ровно в 6 часов 10 минут утра, спутник пролетит над Москвой. Что было делать? Я уж совсем приуныл.

Но вот вечером раздался телефонный звонок, и Витька, захл¬бываясь, торжествующим ш¬потом сообщил мне со своего нижнего этажа:

- Ура! Наш¬л старый бабушкин бинокль. Театральный!.. Левая трубка не работает... То есть она работает, но только в одну сторону.

- Как в одну?

- Уменьшает!..

- Это нам совсем не нужно: спутник и так маленький.

- Зато другая и увеличивает тоже! Знаешь, как увеличивает!

- Ну, тащи его сюда!

Ровно через три минуты мы с Витькой уже заперлись в нашей ванной комнате и стали разглядывать бинокль его бабушки. Это был очень старинный бинокль. И красивый: сам весь белый, из камня какого-то (Витька сказал, что из перламутра), а ручка и ободки золотые.

Я посмотрел в один глазок - и наша ванна показалась мне маленькой-маленькой, как крышка от белой мыльницы. А посмотрел в другую трубку - и ванна стала огромной: хоть втро¬м туда залезай! Посмотрел на рыжую кошку Мурку, прикорнувшую на табуретке, - и она показалась мне настоящим рыжим тигром, усатым и страшным.

- Бабушка с этим биноклем в театр ходила!.. - как-то мечтательно произн¬с Нытик.

- Подумаешь, в театр! Всякую там ерунду смотрела!.. А мы вот увидим спутник. Понимаешь: искусственный спутник Земли! Твоя бабушка должна быть просто счастлива за свой бинокль, что ему на старости лет выпала такая честь! Понял?

Решено: завтра, в половине шестого утра, мы уходим из дому для научных наблюдений!

14 ноября

Мне казалось, что я всю ночь не спал. Но это было, наверно, не совсем так, потому что мне снились сны. А раз они снились, значит, я вс¬-таки немножко спал. Мне снились спутники и космические корабли, в одном из которых были мы с Витькой. Какая-то планета хитро улыбалась вверху, словно дразнила нас... И мы с Витькой стали добираться до не¬. Мы совсем уже почти добрались, но нам помешал будильник.

Я протянул руку, чтобы остановить звонкий дребезжащий голосок, но будильника на стуле не было. Вот удивительно: ведь вчера я поставил его именно сюда! А теперь он трезвонил откуда-то с книжного шкафа. Опять чудеса!

Зато рука моя наткнулась на что-то большое, тв¬рдое и продолговатое. Я быстро заж¬г настольную лампу - и Дима сразу заворочался и заворчал на сво¬м диване:

- Эгоизм! Не может в темноте одеться!

Одеться в темноте я, конечно, мог. Но я никак бы не мог разглядеть предмет, лежавший на стуле возле моей кровати. А это был настоящий полевой бинокль! Да, да, бинокль! Такой же точно, как те, с которыми ходят и в которые разглядывают поля сражений разные знаменитые полководцы на картинах и в кинофильмах. Честное слово, я подумал, что ещ¬ сплю, Я подбежал к дивану и тряхнул брата за плечо.

- Дима, я сплю, а?

- Завтра ночью ты будешь спать в коридоре! Совсем распустился!..

Нет, это было не во сне! Такую фразу мог произнести только мой старший братец Димочка и только наяву.

Но откуда же полевой бинокль? Откуда?! Я осторожно погладил его, прижал к груди, а потом взглянул сквозь его ст¬кла на Диму. И брат сразу уехал на сво¬м диване куда-то далеко-далеко, чуть ли не на край света. Я перевернул бинокль - и вдруг увидел прямо перед своим носом огромное, свирепое и малознакомое (потому что без очков!) Димино лицо.

- Сейчас же потуши свет!

Одевался я в коридоре. Наша соседка-старушка уже зажигала газовую плиту.

- И что ты так рано поднялся, Сева? Это нам, старикам, не спится. А тебе?..

- На спутник хочу поглядеть, т¬тя Паша.

- А зачем же вставать так рано? Поглядел бы дн¬м: и светлее и видать лучше.

- Так он, т¬тя Паша, понимаете ли, в определ¬нное время пролетает. Дн¬м его не будет.

- Ну, погляди, погляди. Потом расскажешь на кухне. Это ты молодец!..

Вышел из комнаты папа в пижаме и с каким-то конвертом в руке.

- Тебе, Сева, вчера поздно вечером прислали бинокль... Я положил его на стул, возле кровати. И ещ¬ вот это просили передать.

- Как "прислали"? Как "просили"? Кто именно просил?

- Человек какой-то... Папа потянулся и зевнул.

- Мужчина или женщина?

- Не знаю. Кто-то из соседей дверь открывал, а я не разглядел... Кажется, мужчина.

- "Кажется"! И как это можно было не разглядеть?! Папа не спеша, будто ничего такого не случилось, пош¬л в ванную комнату.

В конверте лежала записка. Она была напечатана на пишущей машинке: "Посылаем тебе полевой бинокль для наблюдений за спутником. Завтра же, после уроков, оставь его в своей парте - и сразу уходи! Не вздумай только следить. Если вздумаешь, будет беда!"

Внизу стояли три большие буквы: "ТСБ".

Что это значило? Кто прислал мне бинокль? И эту записку?! И что такое "ТСБ"? Ведь никто... никто, кроме меня и Витьки, не знал, что мы собираемся наблюдать за спутником!

Но размышлять было некогда - скоро уж этот самый второй спутник должен был появиться над Москвой! И я побежал к вешалке...

На улице было утро. Или, верней сказать, только так считалось, что это утро, а на самом деле ещ¬ стояла самая настоящая ночь. Было совсем темно. И ш¬л мокрый снежок. И было холодно. Витька по¬живался и по своей противной привычке скулил:

- Ну да-а, тебе хорошо-о: у тебя т¬плое пальто. А у меня куртка... Да-а, тебе хорошо-о: ушанку надел. А у меня кепка... А что ты прячешь под пальто?

- Тайна!

- Покажи-и... Ну, покажи-и...

- Не скули! Вс¬ равно не покажу. Вот прид¬м на бульвар...

- Покажи сейча-ас!..

- Замолчи!

- А я тогда тебе бабушкин бинокль не дам!

- Ха-ха-ха! - сказал я громовым голосом прямо Витьке в лицо. - Сдалось мне тво¬ театральное старь¬! Отправь его в музей. Понял? У меня есть кое-что поважнее!

И тут я вытащил свой полевой бинокль. Витьку на утреннем морозе пот прошиб.

- Бинокль?! Откуда?..

- Тайна!.. Сам не знаю.

- Как не знаешь?..

Но тут мы пришли на бульвар. Все лавочки были уже заняты. И это в шесть часов утра! Люди были с телескопами, с подзорными трубами. И только у меня в руках был полевой бинокль!

Рядом с нами на лавочке сидел старичок - маленький, сморщенный, зам¬рзший. А телескоп у него был огромный, на высоком треножнике. Этот телескопище был похож на какую-то птицу с тонкими ногами и длиннющим клювом, только без крыльев.

- Тише, тише, молодые люди! - зашептал он нам. - Мы присутствуем при великом событии!..

И мы с Витькой стали переговариваться торжественным ш¬потом. Я долго разглядывал в свой могучий бинокль и бледное небо, и снежинки, каждая из которых казалась огромным снежным комом, и памятник великому русскому писателю.

А где-то внизу пыл Витик:

- Дай мне-е... Дай посмотре-еть... Я оторвался от могучего аппарата и взглянул на Витьку. Он со своим стареньким бабушкиным биноклем был какой-то очень несчастный и смешной.