остаетс в офицере, и чувству этому нет цены, оно помогает ему служить на
кораблях всех классов и рангов. За три месяца он сжился с катером, он
замещал уже командира и помощника, он лихо швартуется, грамотно стреляет и в
любую погоду точно определяется в море. Не без его умения БК-133 - на
хорошем счету у начальства, корабль мог бы легко выбиться в передовые, но в
кают-компании, когда решалось, рватьс или не рваться вперед, помощник
резонно заметил, что незачем метать бисер, в середнячках всегда лучше, вот и
лучший друг наш (кивок в сторону Алныкина) мог бы ходить в сталинских
стипендиатах, но инстинктивно уклонился от тяжкой повинности - и не
прогадал, нашел свое место в жизни
до винтика и стреляет как часы, матросы служат тоже как часы, надо лишь
вовремя заводить. От красот природы щемит сердце, и в минуту, когда
громадное, красное, расплавленное солнце касается горизонта, жуть проникает
в душу, будто присутствуешь при гибели Помпеи; всплеснется море, поглощая
раскаленный шар, и сразу налетает ветер, а вместе с ним - где-то прятавшиеся
звуки, - слышится шорох звезд, мироздание поскрипывает, зовет людей в
леденящие дали
безуспешно осваивали парикмахершу, ей помощник обещал посвятить двенадцатую
главу второго тома "В тисках полового голода". В море выходили раз в неделю,
чаще и по очереди заглядывали в распивочную. В Кирканумми, где штаб базы,
ездили редко, водки там было побольше, женщин тоже, но кому хочется, опоздав
на автобус, топать двенадцать километров по лесу, освещая дорогу фонариком
клуба стройбата спешила к дому, что совсем рядом с пирсом. Познакомились,
прикинули, что могли встречаться на танцах в Ленинграде, и расстались, чтоб
случайно встретиться на том же месте в более ранний час. Володя галантно
подхватил ее сумку с книгами и свертками, успев заметить бутылку, заткнутую
тряпицей. Тосковавшая по Ленинграду библиотекарша оказалась женой бригадного
минера, она щебетала так громко, что заглушала крики чаек, и между прочим
похвалилась только что выданным пистолетом, из которого еще не умеет
стрелять. Пришлось ее учить. Выбрали место среди скал, разложили на валуне
камешки, Володя обхватил библиотекаршу сзади, направлял руку ее и вдыхал
запах каштановых, как у Аспы, волос. Камешки - мишень мелкая и незвонкая,
водружать бутылку библиотекарша отказалась, почему-то смутившись, и Володя
подумал о самогоне, хотя такого напитка не гнали даже в Кирканумми
бывшей конюшне навалены дрова, метрах в двадцати от крылеч- ка - громадный
валун, на краях его краскою выведены буквы "М" и "Ж", обозначающие туалеты
более высокой степени. Взяв из сумки бутылку, она пошла в сторону буквы "Ж"
и вылила содержимое на валун, а затем призналась. Нормальных человеческих
уборных нигде здесь нет, канализацию в скалах не проведешь, нет ее и в клубе
стройбата, приходится поэтому (женщина засмущалась) пользоваться бутылкой
семейного, так сказать, валуна
родному пирсу. Люди здесь, сами того не замечая, медленно впадали в
первобытность, метили экскрементами район обитания, и библиотекарша не
могла, конечно, загаживать чужую территорию. "Обрастаем шерстью!" - так
говорили о себе здешние, не один год прослужившие офицеры. Невидимой шерстью
порос командир БК-133, неделями не выходивший из тихого запоя, помощник же
ударился в другую блажь: пишет стихи, поругивает замполитов и насочинял уже
четырнадцать глав страданий ("На Крестовском, где некогда стрелялись из-за
аристократок, я познакомился с фрезеровщицей бывшего Путиловского завода,
по-своему отвергавшей индивидуальную половую любовь по Энгельсу...")
спорили и негодовали, благо время подошло для клубных дискуссий. В конце
ноября завершилась навигация, корабли спустили вымпелы, тральщики прикрылись
деревянными щитами, сберегая тепло, электричество и пар на катера подавались
с пирсов, на плавбазу перебрались почти все команды, офицеры безбожно
травили, вспоминая сладостную эпоху цивилизации, по которой жесточайший удар
нанес приказ Главкома от 1 марта 1949 года. С этого дня малые канонерские
лодки стали бронекатерами, базовые тральщики - рейдовыми, то есть корабли
3-го ранга понизились до 4-го, соответственно уменьшились и оклады,
перестали платить деньги за прислугу, так называемую "дуньку", но - и это
самое огорчительное - погас жертвенный огонь, служение отчизне на
ответственном морском рубеже превратилось в отбывание повинности, в
тягомотину. Стон великий прошелся по всему Порккала-Удду в этот трагический
день, такого урона базе не могла бы нанести американская авиация. Рухнули
все планы, продвижений по службе никаких, присвоение званий застопорилось,
офицеров различали не по звездочкам на погонах, а по цвету их, по
застиранности кителей. Многим хотелось вырваться отсюда - вспоминали в
кают-компании "Софьи Павловны", но мало кому удавалось показать корму
Порккала-Удду, дать полный ход и красиво пришвартоваться к балаклавскому
пирсу или калининградскому причалу. Один лейтенант, говорят, обычной почтой
отправил письмо супруге самого военно-морского министра и, зная тягу ее к
молодым и красивым офицерам, слезно просил о переводе в Ленинград, где есть
еще женщины, способные оценить его (фотография прилагалась). Другой
лейтенант двинулся к цели прямо противоположным курсом: разузнал о семейной
трагедии начальника управления кадров Военно-Морских Сил (жена связалась с
выпускником Училища им. М. В. Фрунзе) и нацарапал ему продуманное послание -
служу, мол, в Порккала-Удде, хорошо служу, и желаю укреплять форпост Родины
еще долгие годы, но руководство базою и бригадой хочет, по непонятным
причинам, перевести меня на Черноморский флот в Севастополь, - так что,
товарищ вице-адмирал, прошу Вас воспрепятствовать и оставить мен служить на
форпосте, всего наилучшего, лейтенант такой-то. Письмо возымело свое
действие, психологический трюк удался, вице-адмирал лейтенантов не жаловал,
мягко говоря, и на письме начертал суровую резолюцию: "Перевести мерзавца в
Севастополь командиром БЧ-3 эскадренного миноносца "Безжалостный"!"
Алныкин слушал эти чудовищные бредни и поеживался: на него посматривали так,
будто он временный человек в кают-компании плавбазы, посидит здесь,
покумекает и выкинет какой-нибудь сногсшибательный фокус - сочинит подложный
приказ о переводе в Ригу или вдруг женится на дочери командующего
Черноморским флотом
но справедливый командир рапорт разорвал. В Ленинград поехал помощник, иначе
катеру несдобровать, сосед Алныкина по каюте стал заговариваться, называл
себя единственным интеллигентом "средь хладных финских скал", отказался
вступать в партию, по утрам нагишом прыгал в ледяную воду, продолжал жить в
каюте, пренебрегая удобствами "Софьи Павловны" (на БК побывали экскурсанты,
офицеры танкового полка, один из них так оценил каюту: "Да я лучше заживо
сгорю в боевой машине, чем...")
Из Ленинграда помощник вернулся разъяренным, привезя умопомрачительные
известия о бывшем командире БЧ-2 БК-133. Еврей Сема Городицкий, с позором
выгнанный из Порккала-Удда, служил помощником командира базового тральщика в
Рамбове под Ленинградом, как сыр в масле катался. А Наум Файбисович,
которого с форпоста потурили за политическую неблагонадежность (отец сидел в
тюрьме), - ныне командир БЧ-4 новенького эсминца, на двери радиорубки
надпись: "Вход запрещен всем, кроме командира корабл и командира БЧ-4"
капитан-лейтенанта, женились
призовет меня под светлейшие очи сам Иосиф Виссарионович, спросит, чем
наградить, и я скажу, как Ермолов или Раевский, не помню уж: "Государь,
сделайте меня евреем!"
На Балтике - тяжелая ледовая обстановка, добраться до Ленинграда можно
только через Хельсинки поездом из Кирканумми, для этого требовалась подпись
командующего флотом, и лишь в конце зимы Алныкин отправился в отпуск
Выборга. Володя всю Финляндию просидел в купе. До мурманского поезда
оставались три часа, Володя от скуки позвонил Аспе, и та закричала в трубку:
"Где ты?" Она привезла Володю к себе, он жил у нее почти весь отпуск, но так
и не привык к новой Аспе, то сварливой и слезливой, то задумчивой и
холодной. По приказу коменданта города офицерам разрешалось приходить в
рестораны высшего и первого класса только в тужурках, а Володя поехал в
кителе, вполне годном для театра. Аспа подолгу расхаживала с Алныкиным по
фойе, глаза ее ревниво останавливались на девушках одного возраста с
Володей, которого она порою уверяла в том, что выглядит он лет на пять, а то
и на десять старше
комендатуре, Володя на сутки укатил в родной город, постоял у обелиска в
честь погибших сослуживцев отца, протоптал через сугробы дорожку к могилам
родителей и вернулся в Ленинград, ставший второй родиной. Никого из близких
в этом мире, семья - русский флот да Аспа, как и полгода назад провожавшая
его опять в Таллин. Сказала, глядя куда-то вверх:
- Не писал - и не пиши... И больше ко мне не приезжай. Замуж выхожу
Она посмотрела ему прямо в глаза
нелепо прибывать до срока в базу. Патрули обходил стороной. Каждый военный
комендант свирепствует по-своему, в Ленинграде без тужурки не пускали в
"Асторию", зато разрешали зимою ходить в фуражке. Здешний, таллинский, всем
распахивал двери ресторанов, чтоб подкатить на крытом "студебеккере" к
вольнолюбивой "Глории" и покидать в кузов трезвых и пьяных, в шапках и без
"Глорию" не заглянул, пообедал в Доме офицеров, посидел на скамейке в
Кадриорге, сходил в кино. Уже темнело, с норда подул ветер с дождем
Семенова Мария
Пехов Алексей
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Махров Алексей
Корнев Павел