забудь о половых различиях!.." И тут же, не удостоив Гастева
взглядом, она чуть понизила голос, и будто кнут взвился над
ним: "Вам надо подождать, товарищ!" А он стиснул зубы от злобы,
потому что вспомнил, кто пытается командовать им и как зовут
командиршу. Людмила Мишина, в институт поступившая годом позже
его, но еще в школе он слышал о гадостях этой самозванки,
всегда норовившей стать начальницей и умевшей выискивать в
человеке изъян или недостаток, чтоб гвоздить по нему
безжалостно и безостановочно. В пионерлагере она так зашпыняла
хроменькую девочку, заставляя ее бегать наравне со всеми, что
та едва не повесилась, из петли ее вытащили, в кармане нашли
записку: "В могиле ноженьки мои станут прямыми". Пионервожатую
потянули было на расправу, но лишь слегка пожурили; мать
хромоножки продолжала, несмотря на угрозы, твердить: посадят
когда-нибудь эту мерзавку Мишину, обязательно посадят, с
преступными наклонностями она!
встали и почти бегом покинули приемную, а мерзавка с
гимнастической легкостью соскочила со стола. Три года прошло,
как видел он Мишину в последний раз, -- она за это время
укрупнилась, не потеряв гибкости, ладности. "Так это вы --
Сережа Гастев?" -- протянула она ладошку. Все, оказывается,
знала о нем -- о том, что вернулся, что принят полчаса назад в
институт и что пришел сюда за читательским билетом.
Сомнительно, чтоб весть о герое-фронтовике пронеслась по
институту с быстротой молнии, но Мишина -- Гастев столкнулся с
этим впервые -- обладала искусством первой узнавать все
новости. Достав из стола прямоугольный штампик, она шумно
дыхнула на него и приложилась им к студенческому билету
Гастева, что давало ему право не только пользоваться книгами,
но и посиживать в читальном зале для преподавателей. Как-то так
получилось, что дел у нее никаких в институте не оставалось, а
Гастеву получать учебники расхотелось, Людмила Мишина к тому же
обещала отдать ему те, в которых уже не нуждалась, госэкзамены
сдав и получив небесполезный диплом и место на кафедре
советского права. День -- сияющий, ни облачка на небе, ветер
несет запахи города, в котором не было уличных боев, от Людмилы
Мишиной ничем не пахло: ни духами, ни помадами она никогда не
пользовалась, чтоб не подавать дурного примера, и шла рядом с
Гастевым так, что у него и мысли не возникло взять ее под руку,
тем более что Мишина, не пройдя и двадцати метров, приступила к
любимейшему занятию -- перевоспитанию пораженного всеми видами
разврата комсомольца, уличив Гастева в легкомысленном отношении
к браку еще на первом курсе, когда он вступил в "близкие
отношения" с "не буду называть кем", всех подряд охмуряя
"разными там словами"...
берег, уставясь на неподвижные поплавки, потом накатила волна
от пароходика, и в полусонной тиши Людмила Мишина продолжала
клеймить неисправимого бабника Сергея Гастева, который
улыбался, дивясь неустранимой подлости идущей рядом молодой и
привлекательной женщины, драконившей за распутство того, кто
девственником проучился все семестры, уйдя в армию
добровольцем, а не занимался "развратом", за что ему делался
втык, а однажды, бессовестно и храбро солгала Мишина, Гастеву
даже влепили выговорешник!..
походка, как грациозно покачивается таз, когда скрипучая
тяжесть тела переносится с ноги на ногу, а движения бедер
намекают на их волнообразные подъемы и опускания в иной
плоскости. В Вене Гастев частенько захаживал к профессору,
автору безумной теории о том, что вся женщина -- от макушки до
пят -- всего лишь чудовищный нарост на детородном органе, и
страсти, тайно бушующие в сокровенной глубине первоосновы,
прорываются наружу гримасами, взглядами, речью, и вообще,
внушал профессор, все извивы женской психики объясняются
капризами чуткого и единственно мыслящего органа. Но, пожалуй,
любой не слышавший профессора мужчина догадался бы, что
великолепно сложенная и кажущаяся издали обольстительно
красивой Людмила Мишина, самоуверенно и пылко проводящая среди
молодежи линию партии, никакого женского опыта не имеет, ни
разу еще не просыпалась в объятиях мужчины, а торопливые соития
угнездили в ней презрение к противоположному полу, и вообще
организм ее живет не по лунному календарю, как у всех женщин, а
по юпитерианскому, с большим запаздыванием.
нарастающие выпуклости, и никакие одежды не скроют того, от
чего любой мужчина приходит в тихое умиление перед таинством
природы, умеющей и на голом каменистом склоне выращивать
эдельвейсы. Разговор между тем переметнулся на литературу, то
есть вернулся к прерванному в приемной диспуту, а она,
литература, обязана подавать пример, не допускать "близких
отношений", и Гастев стал вяло возражать: автор, мол, обеднил
своих героев, не дав им права на личную жизнь. Да, борьба с
оккупантами, но именно эта борьба удваивается, удесятеряется,
если юный подпольщик не только любит такую же подпольщицу, но и
занимается с нею тем, что необоснованно именуется развратом.
Физическое сближение юноши и девушки не только веление
инстинкта, но и условие их совместной деятельности на благо
общества, и ради этого блага сближение более чем обязательно,
это доказывал Гастев, открыто и зло улыбаясь, искоса
посматривая на пылко возражавшую Мишину, -- так вот и
разгорелся спор. Презрение, сквозившее в тоне Гастева, не могло
не улавливаться Мишиной, а у того уши раздирались
бесстыже-поддельными словечками комсомольской вруньи. Нет, не
умела Мишина искусно притворяться, управлять голосом, хоть и
был пионерлагерь классом по вокалу, здесь умелые вожатые
мгновенно меняли сюсюканье на натуральный злобный выкрик --
балаганному лицедейству обучались вожатые, театру на поляне и у
костра!..
-- сама по себе, вовсе не по желанию -- частенько полуобнимала
спутницу, которой он уже нашептывал "гадости" в охотно
подставленное ухо, предвкушая дальнейшее: он оказывается с этой
сучкой наедине, раздевает ее, демонстрирует абсолютно полную
готовность мужского организма к "близким отношениям", а затем
наносит смертельный удар -- отказывается вступать с нею в
половой акт, либо пренебрежительно сплюнув при этом, либо
обозвав лежащую Мишину общеизвестным словом. По метаемым на
него взглядам догадывался он, какие планы строит та, чтоб
унизить его: да, позволит себя раздеть, но ничего более, или
того хлеще -- разорется на всю квартиру, являя городу и миру
свою неприступность. Каждый, уже распаленный, свое задумывал,
потому и улыбались друг другу мстительно и любяще (много
позднее придумалось Гастевым сравнение: кобель и сучка бегут
рядом, уже мокренькие от слизи, скалясь и не приступая к
совокуплению из-за того, что двуногие хозяева их могут палками
и каменьями прервать сочленение пары, и надо бежать, бежать,
пока не найдется местечко, далекое от человеческих глаз).
Никогда не мазанные помадою губы Мишиной набухли от прилива
крови, став темно-вишневыми, дыхание ее учащалось, пальцы
порхали над рубашкой, что-то поправляя, кожа ее будто зудела
(венский профессор похмыкал бы понимающе), шаг у подъезда дома
укоротился, и Гастев покровительственно похлопал понурую, уже
сдавшуюся Мишину по плечу: вперед, детка, все будет в
порядке... "Авдотья Петровна! Смотри, кого я привела!.." --
сделала она последнюю попытку избежать нравственного и
физического падения, открыв дверь квартиры. Но соседки либо не
было дома, либо она не отозвалась. "Сволочь! -- тихо выругалась
Мишина, помогая Гастеву раздевать себя. -- Я все расскажу на
партбюро!.."
эта вспомнилась, и тринадцать рублей сжались в кулаке, когда
Гастев свернул на Красногвардейскую, славную гастрономом, где
всегда продавались чекушки и мерзавчики, но, не пройдя и
нескольких шагов, понял он, что сценарий сегодняшней субботы
грубо попран. Серые милицейские "Победы" облепили дома у
гастронома, с ревом подкатили машины с красным крестом,
любопытных оттесняли спешившиеся мотоциклисты, и народ, покидая
опасный район, возбужденно переговаривался. В толпе, в самом
воздухе -- та радостно-тревожная избавленность от смерти, какая
бывает при свежем трупе, -- чувство более чем знакомое Гастеву,
и он машинально отметил время: двадцать часов тринадцать минут;
очередное ограбление, уже третий месяц в городе и области
орудуют группы налетчиков, назвать их бандами милиция не
решается, чтоб не прослыть беспомощной, тем не менее нападения
на магазины, сберкассы и одинокие сейфы стали обыденностью,
выстрелы -- на устрашение -- часты, убийства -- редки.
Любопытство снедало: а что же там, в гастрономе, случилось, чья
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Доставалов Александр
Пехов Алексей
Якубенко Николай
Соломатина Татьяна