бишь джаз и все такое...
только хихикнул и смолчал, а сегодня вот ругаюсь, кричу.
ны. - Всю жизнь работаю, как ишак, и только тех люблю, кто работает, как
ишаки. Я ишаков люблю, чудаков, а не таких умников!
цом к витрине.
ешь?
Отличный такой Рубинштейн, с гривой волос, с дирижерской палочкой. А в
правом углу - лупоглазый школьник, похожий на Микки-Мауса, с карандашами
и тетрадками в руках. Это был магазин культтоваров и канцпринадлежнос-
тей.
ном, проявляя свой дурацкий снобизм, прямо выворачивался весь, куражил-
ся, вроде Барабанчикова. Но мне действительно хотелось, чтобы он ушел.
Хороший ты или плохой - уходи, физик!
я мальчика. Вдруг она прикоснулась к моей груди. Я посмотрел: оказывает-
ся, рубашка у меня была грязная.
сказать?
вод?
написала?
А ты?
читаешь газет, не конспектируешь и так далее.
надо было уехать из Москвы, а вовторых, почему бы мне не быть здесь?
рем он взял ее под руку. Потом я повернулся к Рубинштейну.
выкладывать не меньше чем рубль сорок: автобусы уже не ходили. База наша
размещалась за городом, в сосновом лесу, в здании мотоклуба. Там жили
все мы, технический состав, а творческий состав, естественно, занимал
номера в "Бристоле". Киноэкспедиция - это не Ноев ковчег.
огонек. Я побежал через улицу. На бегу видел, что с разных сторон к так-
си устремились еще двое. Я первый добежал. Открывая дверцу, я вспомнил
наши с Таней поездки в такси. Как пропускал ее вперед, и она весело шле-
палась на сиденье, а потом рядом с ней весело шлепался я, как мы тороп-
ливо обнимались и ехали, прижавшись друг к другу плечами, ехали с блуж-
дающими улыбками на лицах и с глазами, полными нетерпеливого ожидания,
как будто там, в конце маршрута, нас ждал какой-то удивительный, счаст-
ливый сюрприз.
похож на третьего штурмана с речного парохода, а не на шофера.
невекового центра, потом спустились на широкую дорогу, по обеим сторонам
которой стояли двухэтажные дома. Промчался какой-то шальной ярко осве-
щенный автобус без пассажиров, потом нас обогнал милицейский патруль на
мотоцикле. Шофер сразу выключил фары.
чего не получается. Начинаешь думать по порядку, и все смешивается, ле-
зет в голову всякая ерунда, только и знаешь, что глазеть по сторонам.
"Буду глазеть по сторонам", - решил я и тогда начал думать.
нулся из Средней Азии и был полон веры в себя, в успех своих литератур-
ных опытов, в успех у девушек, в полный успех во всем. Уверенность эта
возникла у меня вследствие моих бесконечных путешествий и самых разных
работ, которые я успел перепробовать в свои двадцать пять.
крупных постов, на которых он сидел до сорок девятого, занимался только
своим садиком в Коломне, где он купил полдома после выхода на пенсию.
Брат мой, Константин, плавал на подводной лодке в северных морях. Встре-
чались мы с ним редко и случайно: ведь я так же, как и он, бесконечно
находился в своих автономных рейсах.
тавлял на целую бригаду, а иногда сам смотрел, кто бы угостил обедом.
Такая была жизнь холостая, веселая и мускульная, без особых претензий. Я
все собирался завести сберкнижку, чтобы продолжить прерванное свое выс-
шее образование, и эти благие порывы тревожили меня до тех пор, пока я
не обнаружил в себе склонности к писательству.
мальчик, но это прошло с возрастом.
мандировки, то ли в дождь, то ли в ведро, от скуки или с похмелья, а мо-
жет быть, из-за влюбленности в кондукторшу Надю, этот рассказ вверг меня
в неистовство. Спокойный мир суточных- командировочных, рычагов и зап-
частей, нарядов и премиальных, этот мир всколыхнулся, тарифная сетка
стала расползаться. Меня вдруг охватило немыслимое восторженное состоя-
ние, романтика: виделись мне алые паруса, и потянуло к морю, к приливу,
ночное небо рождало тревогу, книги на прилавках вызывали решительные
чувства: я лучше могу, я все могу!
нечто дикое: мне показалось, что и музыку я могу сочинять, могу стать
композитором, если захочу, потому что я вдруг почувствовал себя на скир-
де и холодное тело подлодки моего брата, скользящее подо льдом.
хамить, чтобы скрыть свои восторги. И грубость эта давала себя знать, я
надувался спесью, думал о своем совершенстве, о высшей участи, уготован-
ной мне, и не в последнюю очередь о своих мускулах, о своем "умении
жить", а также о том, что этот маленький отрезок всемирного времени от-
веден мне и я могу вести себя в нем, как мне самому хочется, а потом -
трын-трава!
но даже от нее что-то таил, что-то слишком уж стыдное, может быть, имен-
но то, что и толкало меня писать.
ким вечно ухмыляющимся пареньком, бывалым, знающим себе цену. Я думал
только о себе в эту пору, меня не занимали окружающие, все мне было ни-
почем, горести детских лет забылись, я спокойно и весело думал о том,
что все мы просто сдохнем когда- нибудь и превратимся в пыль, и я еще
собирался писать, кретин!
система обороны, которой я гордился, катастрофически разрушалась. Я буд-
то заново стал шестнадцатилетним плохо одетым пацаном, мне казалось, что
все на меня смотрят, что у каждого припасено ехидное словечко на мой
счет. С болью я ощутил удивительную связь со всеми людьми на земле, и в
этом была виновата Таня. Я помню, как она спросила меня в один из наших
первых вечеров: честолюбив ли я? Что я должен был ответить: да или нет?
Я ответил: нет! Уверены ли вы в себе? Нет! Чего вы хотите добиться в
жизни? Тебя! Она жила с родителями в гостинице, а я на турбазе, в комна-
те на восемь человек. В один из вечеров мы попали на улицу Лаборатори-
ум...
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Корнев Павел
Самойлова Елена
Марко Джон
Муркок Майкл