тетки. Когда же из-за стены доходил до него слабый, беспомощный стон, он
закрывал уши руками и удивлялся, до чего он любит эту бедную собаку.
коленях и гладила сухой рукой шелковистую горячую голову. Вытянув ноги, как
палки, собака лежала тяжелой и неподвижной, и только наклонившись к самой ее
морде, можно было услышать тихие и частые стоны. Глаза ее, совсем
посеревшие, устремились на вошедшего, и, когда он осторожно провел по лбу,
стоны сделались явственнее и жалобнее.
торопливо ушел и на улице нанял извозчика, так как боялся опоздать на
свидание с Натальей Лаврентьевной.
на темном небе. Они падали, оставляя огнистый след, и вспыхивали, и голубым
светом озаряли красивое женское лицо, н отражались в темных глазах - точно
светляк появлялся на дне черного глубокого колодца. И жадные губы беззвучно
целовали и глаза эти, н свежие, как воздух ночи, уста, н холодную щеку.
Ликующие, дрожащие любовью голоса, сплетаясь, шептали о радости и жизни.
заныла от темного предчувствия. Когда тетка отворила дверь, он спросил:
убрана. Но Владимир Михайлович н не хотел видеть трупа: это было бы слишком
тяжелое зрелище. Когда он улегся спать и в пустой квартире замолкли все
звуки, он заплакал, сдерживая себя. Безмолвно кривились его губы, и слезы
набухали под закрытыми веками и быстро скатывались на грудь. Ему было
стыдно, что он целовал женщину в тот миг, когда здесь, на полу, одиноко
умирал тот, кто был его другом. И он боялся, что подумает тетка о нем,
серьезном человеке, услышав, что он плачет о собаке.
же, как и пришла - загадочная и жестокая. Он обманул надежды, которые
возлагали на него, и все были злы на этот обман и выместили его негодующими
речами и холодными насмешками. А потом, точно крышка гроба, опустилось на
него мертвое, тяжелое забвение.
часто, чаще, чем прежде, гулко раздавались в пустой квартире шаги тетки, а
он лежал на своей кровати, смотрел в знакомое пятнышко на потолке и шептал:
субботам; воскресенье было очень удобно для игры, но его пришлось оставить
на долю всяким случайностям: приходу посторонних, театру, и поэтому оно
считалось самым скучным днем в неделе. Впрочем, летом, на даче, они играли и
в воскресенье. Размещались они так: толстый и горячий Масленников играл с
Яковом Ивановичем, а Евпраксия Васильевна - со своим мрачным братом,
Прокопием Васильевичем. Такое распределение установилось давно, лет шесть
назад, и настояла на нем Евпраксия Васильевна. Дело в том, что для нее и ее
брата не представляло никакого интереса играть отдельно, друг против друга,
так как в этом случае выигрыш одного был проигрыш для другой и в
окончательном результате они не выигрывали и не проигрывали. И хотя в
денежном отношении игра была ничтожная и Евпраксия Васильевна и ее брат в
деньгах не нуждались, но она не могла понять удовольствия игры для игры и
радовалась, когда выигрывала. Выигранные деньги она откладывала отдельно, в
копилку, и они казались ей гораздо важнее и дороже, чем те крупные кредитки,
которые приходилось ей платить за дорогую квартиру и выдавать на хозяйство.
Для игры собирались у Прокопия Васильевича, так как во всей обширной
квартире жили только они вдвоем с сестрой, - существовал еще большой белый
кот, но он всегда спал на кресле, - а в комнатах царила необходимая для
занятий тишина. Брат Евпраксии Васильевны был вдов: он потерял жену на
второй год после свадьбы и целых два месяца после того провел в лечебнице
для душевнобольных; сама она была незамужняя, хотя когда-то имела роман со
студентом. Никто не знал, да и она, кажется, позабыла, почему ей не пришлось
выйти замуж за своего студента, но каждый год, когда появлялось обычное
воззвание о помощи нуждающимся студентам, она посылала в комитет аккуратно
сложенную сторублевую бумажку "от неизвестной". По возрасту она была самой
молодой из игроков: ей было сорок три года.
недоволен старший из игроков, Масленников. Он возмущался тем, что ему
постоянно придется иметь дело с Яковом Ивановичем, то есть, другими словами,
бросить мечту о большом бескозырном шлеме. И вообще они с партнером
совершенно не подходили друг к другу. Яков Иванович был маленький, сухонький
старичок, зиму и лето ходивший в наваченном сюртуке и брюках, молчаливый и
строгий. Являлся он всегда ровно в восемь часов, ни минутой раньше или
позже, и сейчас же брал мелок сухими пальцами, на одном из которых свободно
ходил большой брильянтовый перстень. Но самым ужасным для Масленникова в его
партнере было то, что он никогда не играл больше четырех, даже тогда, когда
на руках у него имелась большая и верная игра. Однажды случилось, что как
начал Яков Иванович ходить с двойки, так и отходил до самого туза, взяв все
тридцать взяток. Масленников с гневом бросил свои карты на стол, а седенький
старичок спокойно собрал их и записал за игру, сколько следует при четырех.
Дмитриевич (так звали Масленникова).
наставительно заметил: - Никогда нельзя знать, что может случиться.
и, так как карта ему не шла, постоянно проигрывал, но не отчаивался и думал,
что ему удастся отыграться в следующий раз. Постепенно они свыклись со своим
положением и не мешали друг другу: Николай Дмитриевич рисковал, а старик
спокойно записывал проигрыш и назначал игру в четырех.
тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался
слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и
обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с собой
Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже
сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его
зеленой поверхности.
занимал свое место против Якова Ивановича, извинялся и говорил:
странностей своих гостей. Поэтому она отвечала одна, в то время как старичок
молча и строго приготовлял мелок, а брат ее распоряжался насчет чаю.
и портьерами, становилась совсем глухой. Горничная неслышно двигалась по
пушистому ковру, разнося стаканы с крепким чаем, н только шуршали ее
накрахмаленные юбки, скрипел мелок и вздыхал Николай Дмитриевич, поставивший
большой ремиз. Для него наливался жиденький чай и ставился особый столик,
так как он любит пить с блюдца и непременно с тянучками.
а теперь уже дошло до двадцати. а летом говорил:
террасе - и, хотя небо было чистое и верхушки сосен золотели, замечала:
двойку, думал, что Николай Дмитриевич легкомысленный и неисправимый человек.
Одно время Масленников сильно обеспокоил своих партнеров. Каждый раз,
приходя, он начинал говорить одну или две фразы о Дрейфусе. Делая печальную
физиономию, он сообщал:
вероятно, будет отменен. Потом он стал приносить газеты и прочитывал из них
некоторые места все о том же Дрейфусе.
прочитывал, что казалось ему интересным и важным. Однажды он таким образом
довел остальных до спора и чуть ли не до ссоры, так как Евпраксия Васильевна
не хотела признавать законного порядка судопроизводства и требовала, чтобы
Дрейфуса освободили немедленно, а Яков Иванович и ее брат настаивали на том,
что сперва необходимо соблюсти некоторые формальности и потом уже
освободить. Первым опомнился Яков Иванович и сказал, указывая на стол:
Дрейфусе, ему отвечали молчанием.
больше смешного характера. На брата Евпраксии Васильевны временами как будто
что-то находило, и он не помнил, что говорили о своих картах партнеры, и при
верных пяти оставался без одной. Тогда Николай Дмитриевич громко смеялся и
преувеличивал значение проигрыша, а старичок улыбался и говорил:
игру Евпраксия Васильевна. Она краснела, терялась, не зная, какую класть ей
карту, и с мольбою смотрела на брата, а другие двое партнеров с рыцарским
Корнев Павел
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Прозоров Александр
Пехов Алексей
Ильин Андрей