площади, исчерпав удовольствие хвастливо и высокомерно попирать былое, они
не знают, что им делать на этой ярмарке. И тогда просыпаются смутные мечты
об огромном доме с тысячью окон, с завесами, падающими на плечи, с
прохладными двориками. Мечты о потайной комнатке, которая придает вкус тайны
всему жилищу... Сами того не подозревая, они тоскуют о замке моего отца, где
каждый шаг был осмыслен, -- замке, который они успели позабыть.
желаю слушать твердящих мне о благодати естественных склонностей.
Естественные склонности питают лужи ледниковой водой, истирают скалы в
песок, разбивают бегущую к морю реку на сотни разбредающихся ручейков.
Естественные склонности ведут к разделению власти и уравниванию людей. Но
веду я, и я выбираю. Перед моими глазами кедр, торжествующий над бегом
времени. Время должно было обратить его в прах, но вопреки силе, гнущей
ствол к земле, год от года раздвигается гордый храм его кроны. Я -- жизнь, я
упорядочиваю. Я творю ледники вопреки интересам луж. И пусть лягушки квакают
о несправедливости. Я готовлю человека к тому, чтобы он жил.
что он не пальма, и пальму за то, что она не кедр: книжное несварение
тяготеет к хаосу. Для закоснелости, позабывшей о жизни, болтун прав:
отвлеченно и кедр, и пальма одно и то же и одинаково превратятся в прах. Но
жизнь не терпит смешения и борется с естественными склонностями. Из праха
она созидает кедр.
считаю, что смысл вот в этом обычае, законе, наречии моего царства. Я знаю
другое: складывая камни, творишь тишину, но ничего о ней не узнаешь,
разглядывая камни. Знаю, что живит любовь, а бинты и мази только подспорье.
Знаю, что ничего не узнает о жизни тот, кто рассечет труп и ощупает печень,
сердце, кости. Сами по себе что они значат? Что значат чернила и бумага в
книге? Значима мудрость книги, но она вне вещности,
сберечь и сохранить тебя. Помню нечестивца, который пришел к моему отцу:
число тринадцать? Благодать останется благодатью, хотя число бусин
переменится...
бусин. Я был мал, а детство податливо на слова. Я смотрел на отца, я боялся,
что ответ его не затмит блеска этих доводов.
тринадцать бусин?
Бог помог нечестивцу, он уверовал.
IV
выстроить тебя как цепочку логических заключений? Ты -- реальность, но ты --
нереальность тоже. Ты есть, и тебя нет. Сущность твоя -- разнородность, и
для того, чтобы ты появился, нужно тебя сотворить. Тот, кто, желая понять
сущность дома, разбирает его, видит кирпичи, черепицу, но не находит ни
тишины, ни уюта, ни прохлады, которым служили кирпичные стены и черепичная
крыша. Кирпичи, черепица -- чему способны они научить, если распался замысел
зодчего, который объединил их воедино? Камень нуждается в сердце и душе
человека.
душе, ни о сердце, которые соединили их и преобразили в тишину, Душа и
сердце вне логики. Они не подчиняются математическим законам. Вот почему
необходим я и мой произвол. Я -- зодчий. Душа и сердце. Я прихожу и берусь
за окружающий меня материал. Все вокруг -- глина, и я начинаю трудиться,
подчиняя ее творческому замыслу, рожденному во мне Господом, а не логикой. Я
творю свое царство, одержимый духом, который воплотится в нем, творю так же,
как пишутся стихи, не давая никому отчета, почему переставил запятую, почему
заменил слово, -- дух, открывшийся сердцу, ищет сказаться и ведет.
жертв. Отары овец и коз, дома и горные кряжи я превращаю в царство, похожее
на замок моего отца, где каждый шаг был осмыслен.
Перетащили бы справа налево, чтобы вовсе забыть о порядке? Но я взял в свои
руки бразды правления, я осуществил выбор. Выбрал за всех, и все теперь
могут молиться в тишине и прохладе, сотворенных мной из бессмысленной кучи
кирпичей. Кирпичей, которые я подчинил замыслу, рожденному моим сердцем.
других себе на помощь. Потому что я понял: вождь не тот, кто способен
хранить ведомых; вождь -- тот, кто с помощью ведомых способен сохранить
себя. Я, и только я, -- творец картины, собравшей воедино отары и дома, коз
и горные кряжи, -- картины, в которую мой народ влюбился, словно в юную
богиню, раскрывшую ему на заре объятия, -- картины, которой никто еще и
никогда не видел. Моему народу полюбилось царство, созданное произволом
моего творчества. Он полюбил его, а значит, полюбил и меня -- зодчего. В
статуе любят не глину, не бронзу, не мрамор, -- душу ваятеля. Теперь мне
хочется, чтобы народ чтил мое царство. Но чтить его он будет только после
того, как напитает кровью собственного сердца. Принесет ему жертвы. Новое
царство потребует от людей их плоти и крови, чтобы стать выражением их
самих. И когда так будет, люди не смогут жить вне Божественной
упорядоченности, явленной им как веление сердца зодчего. Вечера их
наполнятся усердием. И отец, как только у сына откроются глаза, будет учить
малыша различать облик царства, который не так-то легко разглядеть среди
дробности мира.
нем свое место, то народ мой, встречая ночь на пороге, поднимет глаза к небу
и возблагодарит Господа за то, что Он мудро ведет Свои корабли. И если мое
царство окажется столь протяженным, что его хватит на всю человеческую
жизнь, то народ мой будет идти от праздника к празднику, словно от
преддверия к преддверию, зная, что будет за дверями, и различая среди
дробности мира лик Господа.
плывешь в потоке времени, который стал тебе попутным ветром. Корабль людей,
без него им не добраться до вечности! Но я вижу, сколько опасностей грозит
моему кораблю. Вокруг бушует беспокойное море неведомого. Мне предлагают все
новые и новые курсы. Любой путь возможен, потому что всегда возможно
разобрать построенный храм и сложить новый. Он не будет лживей старого и не
будет истинней, не будет грешней и не будет праведней. Камни не помнят,
какой была тишина, поэтому никого не коснется чувство утраты...
послужить не одному поколению. Никогда не украсить храм, если что ни год
возводить новый фундамент.
V
помнил о них. Мой корабль хрупок, он -- творение человеческих рук. А вокруг
слепые стихии, могучие и неведомые. Слишком много покоя окажется у того, кто
будет искать его посреди бушующего моря.
незыблемой. Обжившись на корабле, люди не замечают моря. Оно для них рама,
что обрамляет их корабль. Такова особенность человеческого рассудка. Ему
свойственно верить, что море создано для корабля. Но рассудок не прав.
видит свое. Ты убедишься в этом, разглядывая созвездия: вот одно из них --
лебедь. Но кто-то скажет тебе: эти звезды напоминают спящую женщину. Да,
напоминают, но мы увидели ее слишком поздно. Нам не избавиться от лебедя.
Лебедь -- игра фантазии, но он поймал нас и крепко держит. Однако если вдруг
забыть, что лебедь лишь прихоть воображения, и счесть, что он существует на
самом деле, мы перестанем оберегать его. И я понял, чем опасен для меня
безрассудный, чем -- фокусник. Им ничего не стоит сотворить множество новых
картинок. Главное для них -- ловкость собственных рук. Стоит понаблюдать за
их жонглерством, и мое царство вскоре тоже покажется пустой игрой. Я
приказываю схватить и четвертовать фокусника. Не потому, что мои законники
доказали, что картинки его лживы. Нет, не лживы. Но истины в них тоже нет. Я
не хочу, чтобы фокусник думал, будто он умнее и справедливее моих
законников. Неправота его в том, что он возомнил себя правым. В том, что
творения своих рук счел истиной, что ослепил всех эфемерным фейерверком, за
которым не стоит ни истории, ни традиций, ни религии. Он соблазняет
порядком, которого еще нет. Мой есть. И я убираю фокусника, оберегая мой
народ от хаоса.
обречен на гибель. Он увидит, как волны сметут все глупые игры вместе с
кораблем.
моего народа отправился на корабле путешествовать.
и не спеша я обошел корабль. Люди сидели, склонившись над подносами с едой,
кормили детей, перебирали четки и молились. Мой народ жил. Царством ему стал
корабль.
посмотреть, что делает мой народ, и увидел: он занят своей жизнью.
По-прежнему куются кольца, прядется шерсть, ведутся тихие разговоры, -- люди
без устали трудятся, чтобы не оборвались связующие их нити, чтобы преодолеть
отъединенность и стать единым целым, где смерть одного -- потеря для