сосенке. Тут торговец, а рядом парикмахер, а там народная
учительница-одним словом, мозаика. Разный уровень, разные интересы. Трудно
с ними работать.
начала ужина и до самого конца пани Козицкая не подарила взглядом или
словом ни дядю, ни тетку, ни меня. Мы встали.
прошел вперед, чтобы зажечь свет. Комната была небольшая. Маленькая тахта,
полка с книжками, большой письменный стол, заваленный путеводителями по
Риму, одни раскрыты, в других закладки из разрезанных полосками газет.
так же окантованные, как в столовой. Рядом с ними диплом магистра
гуманитарного факультета Варшавского университета с вписанной готическим
почерком фамилией Шумовского.
польской, в народном стиле.
редкость. В этот момент в дверях появилась горничная.
было совершенно ясно, что горничная обращается ко мне.
дружелюбный, задушевный голос. Мягко, медленно, нараспев адвокат сообщил,
что счастлив узнать о моем приезде. Он будет рад меня принять в любое
время, однако лучше всего в одиннадцать утра или в пять пополудни. Я
предпочел одиннадцать.
- И мемориал.
Впрочем, вполне безотчетно, потому что его мысли, кажется, были заняты
Кампилли.
моими родителями. Мой отец состоит с ними в постоянной переписке.
высокую рюмку для вина.
была молчалива и не поднимала глаз. Шумовский пригубил лекарство,
поморщился.
- Сырые, холодные церкви вперемежку с раскаленными площадями и улицами-это
ужасно. Ну и в автобусах все окна открыты-сквозняк. С одной стороны греет,
с другой дует. И ко всему надо надрывать глотку. Если в автобусе-так из-за
уличного шума, а если в церкви или, например, в Форуме-так мои туристы не
стоят на месте, а расползаются кто куда.
потянулся за сигаретами, лежавшими на столе, но Козицкая накрыла их рукой.
долго не мог заснуть. Улица была шумная, поблизости гудели поезда: я
прочитал от первой до последней строчки итальянский журнал, который купил
после того, как вручил письмо лакею адвоката Кампилли.
самый, что и вчера, еще умноженный на голоса уличных торговцев. Я выглянул
в окно. У ворот дома стояла тележка с помидорами и зеленью, по мостовой
тащился ослик, нагруженный корзинами персиков, чуть подальше угольщик
толкал тачку с поблескивающими На солнце черными глыбами и смолистыми
ветками для растопки, на которых искрились капли живицы. Было очень шумно.
Отдельных голосов я не различал. Я видел только широко разинутые, кричащие
рты.
жара.
из ванной, я увидел, что пустовавшее вчера место занимает пожилой господин
с проседью, в роговых очках, погруженный в чтение газеты большего формата,
чем наши, польские. Я не знал, кто он: поляк или итальянец. В зависимости
от ситуации следовало сказать "добрый день" по-польски или
по-итальянски-"buon giorno". Пока я раздумывал, не зная, как поступить,
неизвестный мне обитатель пансионата встал и поздоровался со мной
по-польски. Он уже знал, кто я такой и когда приехал в Рим. Спросил, как я
спал первую ночь на новом месте.
что днем меня не валит с ног жара.
объяснил тем, что я всего два дня в Риме и зной не успел еще истомить мое
сердце. Все это он высказал еще до того, как мы друг другу представились.
Наконец он назвал свою фамилию - Малинский-и при этом пожал мне руку как
доброму знакомому. Хотя он держался очень сердечно и произвел на меня
приятное впечатление, я не поддержал разговора. До встречи с Кампилли
оставалось, правда, много времени, но я все-таки торопился. Как и всякий
новичок в большом городе, я испытывал страх перед средствами передвижения,
тем более что в Риме ими пользоваться очень сложно, в чем я уже успел
убедиться. Таким образом, наш контакт оборвался на дружеском рукопожатии.
По крайней мере на этот раз.
излома колоссальной замшелой каменной стенычтобы остыть. Здесь была тень.
и, значит, в этом месте стена была холодная. Пустынно, тихо. Вдали, за
несколькими поворотами, следовавшими после мощных защитных бастионов, был
вход в ватиканские музеи. У ворот высотой в несколько этажей царило
оживленное движение. Группы приезжих высаживались из больших туристских
автобусов. Тянулись нереницы пеших паломников. Из-за потока машин
возникали пробки. Все это происходило в пятистах метрах от меня, если идти
вниз по улице. Но здесь, в верхней части виале, была полная тишина.
фотографии, в моей памяти мало что сохранилось бы от встречи
двадцатилетней давности. Я не узнал бы его. Но теперь, благодаря
фотокарточке, я сразу догадался, что седоватый господин в синем костюме,
осторожно тормозивший машину песочного цвета, - это адвокат Кампилли. Он
еще разворачивался, ставя машину в гараж, а я уже подошел к калитке его
дома. Он обернулся и тоже мгновенно узнал меня. Но, как мне кажется, вовсе
не потому, что видел меня когда-то, а просто из-за моего сходства с отцом.
Ворот гаража он не закрыл. Сразу бросился ко мне.
лавандой. Из кармашка пиджака элегантно торчал светлый платочек. С минуту
он держал меня за руки. Потом положил ладони на мои плечи.
улыбка, даже жесты у меня были отцовские. Даже мое итальянское
произношение напоминало ему отца.
прескверно, - засмеялся я.
ключиком, выбрав его из целой связки, хранившейся в изящном портмоне. Мы
вошли в роскошный холл, где стояло множество бюстов и статуй. Тень от них
падала на пол, выложенный черными и белыми ромбами. Прошли через маленький
зал, где преобладали золотисто-розоватые тона. Я догадался, что это
приемная. На столах и столиках лежали различные иллюстрированные издания.
Следующая дверь вела из зала в кабинет адвоката. Здесь мы наконец уселись
в удобных кожаных креслах, низких и очень глубоких, среди шкафов,
заполненных так хорошо мне знакомыми томами "Bullarium", "Juris Canonici
Funtes" и "Des Decisiones sen Sententiae"', лишь немногие из которых
сохранились у отца.
очередь напоминало ему молодость. Годы учения и различные связанные с ними
приключения. А также приключения, связанные не с учением, а с молодыми
годами. Я же, глядя на Кампилли, размышлял о том, что и он мне напоминает
отца. Не буквально, не физически. Однако в облике этого человека было
нечто, заставлявшее меня думать об отце.
Василенко Иван
Конюшевский Владислав
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Лукьяненко Сергей