Оли, из-за дочки. Но я другому отдана и буду век ему верна.
дочка не Жени, а предыдущего мужа, скажем... Феликса. Тогда мещанский
брак становится возможным и даже психологически пряным: жена, не
уходящая к любовнику, чтобы сохранить ребенку отца, который вовсе и не
отец. Вот все и становится на места.
эмигрировал в Америку.
громким, что Лика не выдержала, врубила радио.
только можешь все это слушать?! Лика беспомощно взглянула на любовника
и выдернула шнур из розетки. Собрала тарелки, поставила в раковину,
пустила воду. Разлила чай. Веселенькие пошли у нас встречи, не
унимался Арсений. Радостные. Только не надо на меня так смотреть!
наконец прорвало и Лику. Не надо! Тоже мне мужчина! Нравственный
камертон! Дворянин засратый! Да, да, да! Я - нечестная! Я - говно! Я
сплю и с тобой, и с Женькой! Я живу в его доме и за его счет! А ты?! Я
пошла бы за тобой куда угодно - позвал бы только, намекнул! Конечно,
приходящая блядь удобнее. Поехали, подумал Арсений, будто не
специально спровоцировал вспышку, будто не получал от нее едва, как
запах ириса, уловимого удовольствия. Куда б я тебя позвал? повторил в
сто первый раз. В шестиметровую комнатку? К соседям? На девяносто
рублей в месяц минус алименты? И непроизвольно прикрыл ладонью
выпирающую сквозь пиджак пачку. А ты знаешь, что у нас клопов вывести
невозможно в принципе? А ты без ванны сумеешь прожить?! Убийственный
здравый смысл, взвилась Лика. При общем романтическом мироощущении! Но
когда здравый смысл проявляю я, ты почему-то начинаешь беситься и
тыкать в лицо своей честностью. Шел бы ты с ней... знаешь куда?! - Это
было примерно то, чего Арсений и добивался: не уйти самому, а
оказаться выгнанным; переложить вину за очередную ссору на Лику. Он
надевал башмаки, натягивал пальто, но Лика остановиться не могла: ишь,
бросил жену! Ради меня, скажешь? Так тебе удобнее - вот и бросил!
которая гасла только на мгновения и перехватить которую все не
удавалось: в это раннее время люди косяком валили на службу, - а
Ликины слова неслись и неслись сквозь щель между коробкой и
неприкрытой дверью: хотя и вообще - хвалиться особенно нечем: бросил
жену! Ничтожества! Подонки! Ни одному мужику не верю! Дверь, наконец,
захлопнулась. С-сволочи, пробормотал Арсений. На такую домину второго
лифта пожалели. Сэкономили!
без того заведенного Арсения, даже становилось тяжело дышать. Он
похлопал себя по боковым карманам: конечно, забыл сигареты - и тут же
рефлекторно проверил, на месте ли деньги. Да, непомерно толстая пачка
раковой опухолью прощупывалась и сквозь пальто. Надо же, у жены этого
миллионера Г. не нашлось крупных купюр, отслюнила трояками да
пятерками! Все же следовало занести деньги в сберкассу прямо вчера,
ничего, подождала бы Лика, куда бы делась?! Как же с сигаретами?
Возвращаться - значит начинать новую долгую сцену с непременным
примирением в финале, а примирения не хотелось: теперь, когда сумма
перевалила за самим же Арсением назначенный четырехтысячный рубеж,
остальные полтора-два куска в случае чего можно уже и одолжить, хоть
бы у того же Аркадия, - Арсений чувствовал, что открывается некая
новая жизнь и старые привязанности становятся только помехами. Красная
лампочка горела практически непрерывно, Арсений вполголоса выругался и
пошел вниз пешком. Одиннадцать этажей. Двадцать пролетов. По девять
ступенек в каждом. Плюс еще четыре - внизу.
то ли чтобы полюбоваться на собственное раздражение. Лика, уже
приготовившая примиряющую улыбку, стояла на подоконнике и смотрела в
открытую форточку: ждала, что обернется как обычно, помашет рукою. Не
дождалась. Арсений свернул во двор.
за Владивосток междугородного разговора. В конечном счете совершенно
безразлично, из какого именно города звонит Ликин муж: из
Владивостока, из Перми или, скажем, из Киева: географический сей нюанс
больше нигде в романе отыгрывать не планируется, - тем более брало
любопытство докопаться, откуда этот самый Владивосток вылез. Арсений,
правда, родился там, неподалеку, за колючкой, в концлагере на Второй
Речке, но телефонная ассоциация происходила явно не из места рождения.
именно во Владивосток!
принадлежал, в семье его последней жены Ирины, произошел скандал: у
Ириного брата появилась любовница. Факт ничего особенного собою не
представлял бы, если б, с одной стороны, не стал случайно известен
Мишиной жене: выгребая носовые платки для стирки, она обнаружила в
кармане Мишиного пальто два билета на электричку до Головково, где
была их дача, билеты на те самые дни, когда Миша якобы сопровождал в
Ленинград японскую делегацию; с другой же - Миша не отнесся бы к нему
так серьезно, что даже собрался разрушить - как говорили в их доме -
семью.
принадлежащих и не принадлежащих к их клану. Когда первая категория
пополнялась за счет, например, Мишиной супруги Гали и самого Арсения,
прозелиты, независимо от их, так сказать, человеческих качеств,
осыпались положенной им долею семейных благ: ключами от дачи и
отдельной комнатою в ней; доверенностью на семейный автомобиль;
стильной одеждою; невкусно приготовленной, но дорогой и дефицитной
пищей, за которою, упакованной в большие картонные коробки из-под
импортного вина, - это почему-то называлось заказами- ездил в ГУМ
каждую пятницу сам глава семьи. Потому выпускать кого-нибудь из клана
было для Фишманов тяжело вдвойне: невозможно изъять все, уже выданное
в расход. И если дача и автомобиль амортизировались слабо, то одежда
изнашивалась и выходила из моды, а съеденные за годы икру, маслины,
осетрину, финский сервелат и тому подобные деликатесы извлечь назад
представлялось затруднительным: даже если удавалось компенсировать
через суд или давление на психику стоимость переваренных и высранных
продуктов, внеденеж-ная цена их исключительности пропадала
невозвратно. Дело осложнилось еще двумя обстоятельствами: во-первых,
беременностью Гали сверх возможного для аборта срока, да и не пошла бы
она на аборт, двумя руками держась за мир Фишманов, куда столь
нечаянно и столь счастливо проникла; во-вторых, предстоящей защитою
Миши, которую и так оттягивали вот уже года три, а такие вещи, как
защита, в их семье принимались более чем всерьез.
брака: едва окончив университет и будучи по протекции деда-профессора,
в прошлом - красного пулеметчика, устроен в Институт востоковедения
Академии наук СССР (сокращенно ИВАН), Миша встретил там хорошенькую
лаборантку-комсорга и, чувствуя, как легко покоряется ему все в жизни,
решил покорить и лаборантку. Девочка одевалась вульгарно, была явно
необразованна и пошла, но ее молодость и, возможно, принадлежность к
элитарному институту, о котором с легкой руки родителей Миша грезил
еще в начальной школе, затенили, сделали незаметными, неважными прочие
качества знакомки. Немалую роль сыграл и родительский подарок к
окончанию университета: однокомнатный кооператив на Садовом кольце:
квартира располагала к соблазнению, а Галине умение создавать комфорт
и вкусно готовить довершили дело. Мишины родители мечтали, разумеется,
не о такой партии для сына, но, исчерпав возможные и нравственные, с
их точки зрения, способы презервации и разглядев в Гале положительные
для поддержания в домашнем очаге огня черточки, смирились с Мишиным
выбором и с этого момента стали смотреть на Галю уже как на члена
клана, а стало быть - некритически. К тому же, думали они, девочка из
нищей семьи (мать - бухгалтер, отца нету и не было, больная бабка на
шее) во всю жизнь не забудет оказанное ей благодеяние: старый как мир,
но столь же вечный мотив.
располнела; время проявило на ее лице порядочно смазанные
пролетарскими генами отцовой линии фамильные черты замоскворецких
купчих, из которых она происходила по линии материнской. Одевалась
Галя теперь во все дорогое и недавно модное: в семье Фишманов
последние новинки Диора, Кардена и Зайцева не признавались, - но столь
же безвкусно, как и прежде, успела окончить что-то
заочно-экономическое и была устроена в LИнтуристv, от чего ни шарма,
ни образованности не прибавилось в ней, зато появился жуткий апломб,
которым Галя повергала Мишу в уныние всякий раз, когда они куда-нибудь
выбирались или принимали гостей у себя. Ее старых подруг - все больше
продавщиц да секретарш - Миша переносил с трудом, хотя и пользовался
их услугами по доставанию дефицитных книг. Острота постельных
Мережковский Дмитрий
Свержин Владимир
Корнев Павел
Шилова Юлия
Лондон Джек
Журавлев Владимир