Чтение 4–й страницы книги ~Ворона~

лась Маша все в тех же черных джинсах и черной водолазке. Следом вышел
Миша.

- Когда я увижу тебя в юбке? - спросил он.

- Увидишь.

- Зимой я видел из окна, как ворона схватила оброненную девочкой
сушку, взлетела на крышу, села на край трубы, положила сушку на теплые
кирпичи и стала ждать, пока сушка согреется. Из трубы шел дымок, печь
топилась.

- Вороны способны к сложным формам поведения, - сказала Маша.

Миша смущенно вздохнул и посмотрел в зрительный зал. Наступила пау-
за. Было слышно поскрипывание кресел в партере, кто-то сдавленно каш-
лянул.

- А что случилось с твоей матерью? - спросил Миша.

- У нее была очень тяжелая смерть. Она знала, что умирает. Полгода
мучилась. И это в сорок три года! Я до сих пор вижу ее лицо! Что такое
смерть?

- Я не знаю, - тихо сказал Миша.

- Исчезновение, - сказала Маша. - Какие страшные слова: мама умер-
ла.

- В этом случае слова обрели свою изначальную сущность.

- Я не хочу этой сущности! - воскликнула Маша. - До чего же прими-
тивна классика! Я жизни своей не пожалею, чтобы бороться с этим прими-
тивизмом. Их время кончилось!

Миша осторожно положил руку ей на плечо, но Маша тут же отстрани-
лась.

- Не надо, - сказала она.

- Ты какая-то дикая.

- Я - ворона! Способна к сложным формам поведения, поэтому настоя-
щую жизнь я не пускаю в свои рассказы, поскольку настоящая эта жизнь
чужда искусству, надсмехается над искусством, убивает искусство. Не-
посредственная жизнь, составляющая, собственно, суть классической ли-
тературы, все эти историйки чичиковых, обломовых, гуровых, - примити-
вы, чтиво для плебса.

Из правой двери появилась Ильинская. Она слышала последние слова
Маши. Ильинская сказала:

- Извините, что вмешиваюсь, но плебс книг не читает.

Миша сложил руки на груди, сказал:

- В общем, это так. Зачем плебсу читать книги?

Следом за Ильинской вошли Александр Сергеевич и Алексей.

- О чем витийствуем? - спросил Александр Сергеевич.

Ильинская с улыбкой взглянула на него, сказала:

- О плебсе.

- Тема, достойная подробного рассмотрения, - сказал Александр Сер-
геевич и протянул Ильинской еловую шишку. - Посмотрите, какая краси-
вая!

Ильинская взяла шишку, стала ее рассматривать, нюхать.

- Как выразительно пахнет смолой, лесом и даже Новым годом!

- А ведь в этой шишке закодировано несколько жизней, - сказал Алек-
сандр Сергеевич. - Жаль, что елки не читают книг и относятся к плебсу!
Вся природа относится к низколобому плебсу!

Маша подошла к нему и, глядя в лицо, с некоторым раздражением ска-
зала:

- Вы этим хотите укорить меня, но я не обижаюсь. Я не обижаюсь! Ва-
ше время прошло! Вам не дано проникнуть в запредельность моей словес-
ной вязи!

- А я и не собираюсь проникать, - отшутился Александр Сергеевич. -
Мне Чехова достаточно: "Дуплет в угол... Круазе в середину..."

Из левой двери появились Абдуллаев с Соловьевым. У Соловьева в ру-
ках был пухлый скоросшиватель с квартальной отчетностью.

- Налоги режут без ножа! - фыркнул Соловьев.

- Загоняйте все в производство, - сказал Абдуллаев. - Прибыль пока-
жите самую минимальную.

- Все плохо! - воскликнул Соловьев. - Государство грабительскими
способами хочет сколотить бюджет. Но это у него не получается. Никто
не хочет отдавать девяносто процентов честно заработанных средств на
всех этих бывших коммунистов, номенклатуру.

- И это говорит бывший коммунист?! - усмехнулся Миша.

- Все мы - бывшие, - сказала Ильинская.

- А я - будущая! - из чувства противоречия сказала Маша.

- Бог в помощь, - сказал Александр Сергеевич.

Алексей вышел к рампе, нагнулся, взял балалайку, заиграл и запел:

Строем движется единым Большевистской рати мощь. Лётом сталинским,
орлиным Всё ведет нас мудрый вождь...

Миша подошел к Александру Сергеевичу, спросил:

- Вы читали Пруста?

- Кто это?

- Понятно, - сказал Миша.

- А мы чай будем пить? - спросила Ильинская.

- Да, я распорядился, - сказал Абдуллаев. - На террасе.

- Сегодня хорошая погода, - сказала Ильинская и села на скамейку.

- Я бы об этом сказала иначе, - начала Маша. - Примерно так: возды-
хать о воздушном воздухе воздушных замков, парить, не падая духом, в
розовых, розовых, розовых лепестках утренней зари, в умысле намерения
постичь непостижимое из ничего, поскольку из наличного и обычного ни-
когда не вычитать розовой, розовой, розовой истины зари!

- Вы прелестны, очаровательны! - с чувством сказал Абдуллаев. - И
чем непонятнее вы говорите, тем вы прекраснее!

- Я бы все это запретил, - сказал Соловьев.

Алексей тренькнул струнами балалайки и сказал:

- Ну что вы, господин Соловьев! Зачем запрещать человечеству разм-
ножаться? Нам нравится песня соловья? Нравится! А он от половозрелости
поет! Так и молодежь. Она во все века пела без смысла. Ну, вот, посу-
дите, я сейчас сыграю на этом отеческом инструменте хорошо знакомую
вам мелодию...

Играет "Не корите меня, не браните".

- Что эта мелодия выражает? Да ровным счетом ничего.

- Мелодия многое выражает, - заметила Ильинская.

- Слово дано для слова, а мелодия дана для мелодии, - вполне опре-
деленно выразился Соловьев.

Маша села на скамейку рядом с Ильинской, сказала:

- И пространство мое широко, оно распахнуто шире широкого.

- Маша права, - сказал Миша.

- В чем? - спросил Соловьев.

- В том, что наше пространство шире широкого.

- Мне Чехова достаточно: "От трех бортов в середину..." - сказал
Александр Сергеевич.

- Мы будем пить чай? - спросила Ильинская.

- Необлагаемая часть прибыли могла бы пойти на развитие искусства,
но этой части нет, - сказал Абдуллаев.

- Все обложили! - прошипел Соловьев. - Эта армия меня сведет с ума.
У соседа ночью забрали сына. Наряд милиции приехал! Сволочи! Крепост-
ное право, да и только!

Алексей еще раз тренькнул струнами, сказал:

- В развитии общества нет никакой логики. Все происходит стихийно.
А этот Маркс - просто дурак!

- Смело! - сказал Абдуллаев. - Раньше бы вас за эти слова...

- Эти слова в кремлевке я слышал каждый день, - сказал Алексей, -
да еще вперемешку с матом! Вот тебе и незаменимые правители коммуниз-
ма!

- Можно мне бросить стихотворную реплику? - спросила Маша.

- Бросай, - разрешил Миша.

Маша вышла на авансцену, свет погас, луч прожектора выхватил из
темноты ее лицо.

Когда, с бичом в руке над дышлом наклонен, Он держит на вожжах по-
лет четверки дикий, - Знай, варвар, в этот миг он, гордый и великий,
Стократ искуснее, чем сам Автомедон...

- Вы чэдная! Очаровательная! - воскликнул Абдуллаев, и на его смуг-
лом кавказском лице с тонкой ниткой усов отразился восторг.

- Можно и мне бросить стихотворную реплику? - спросил Александр
Сергеевич.

Откуда-то с небес мощно прозвучало божественно-режиссерское:

- Валяйте!

В свете прожектора старый актер бархатным голосом прочитал:

Веселое время!.. Ордынка... Таганка... Страна отдыхала, как пьяный
шахтер, И голубь садился на вывеску банка, И был безмятежен имперский
шатер. И мир, подустав от всемирных пожарищ, Смеялся и розы воскресные
стриг, И вместо привычного слова "товарищ" Тебя окликали: "Здорово,
старик!" И пух тополиный, не зная причала, Парил, застревая в пустой
кобуре, И пеньем заморской сирены звучало: Фиеста... коррида...
крупье... кабаре...

А что еще надо для нищей свободы? - Бутылка вина, разговор до ут-
ра... И помнятся шестидесятые годы - Железной страны золотая пора.

- Как это хорошо, Александр Сергеевич! - сказала с придыханием Иль-
инская. - Какие были годы!

- Было время! - сказал Александр Сергеевич.

- Были люди! - сказал Алексей.

- Не знаю, не знаю, - сказала Маша. - Эти шестидесятники просто ны-
тики какие-то! Шли прямо на предмет, забыв об искусстве. Да, Борхеса
среди вас не было.

- Но и Борхес для компании Гоголя и Чехова, думаю, маловат, - ска-