приставки "со-" (corn-) и корня, который изначально означал "страдание"
(поздняя латынь: passio). На другие языки - например, на чешский, польский,
немецкий, шведский - это слово переводится существительным, состоящим из
приставки того же значения, сопровождаемой словом "чувство" (по-чешски:
soucit; по-польски: wspolczucie; по-немецки: Mitgefuhl; по- шведски:
medkansla).
означает: мы не можем с холодным сердцем смотреть на страдания другого; или:
мы соболезнуем тому, кто страдает. От другого слова, имеющего приблизительно
то же значение (от французского pitie, от английского pity, от итальянского
pieta и так далее), исходит даже некая снисходительность по отношению к
тому, кто страдает. Avoir de la pitie pour une femme означает, что нам
лучше, чем женщине, что мы с жалостью склоняемся над ней, снисходим до нее.
недоверие; кажется, что оно выражает какое-то худшее, второразрядное
чувство, имеющее мало общего с любовью. Любить кого-то из сострадания значит
не любить его по-настоящему.
(passio), а от корня "чувство", это слово употребляется приблизительно в том
же смысле, но сказать, что оно выражает какое-то худшее, второразрядное
чувство, было бы нельзя. Тайная сила этимологии этого слова озаряет его иным
светом и придает ему более широкий смысл: сочувствовать (или же иметь
сочувствие) значит не только уметь жить несчастьем другого, но и разделять с
ним любое иное чувство: радость, тревогу, счастье, боль. Такого рода
"сочувствие" (в смысле soucit, wspolczucie, Mitgefuhl, medkansla) означает,
стало быть, максимальную способность эмоционального воображения, искусство
эмоциональной телепатии. В иерархии чувств это чувство самое высокое.
под ногти иголки, она тем самым призналась в том, что украдкой просматривала
его ящики. Сделай это какая-нибудь другая женщина, он бы в жизни уже с нею
не разговаривал. Тереза это знала и потому сказала ему: "Выгони меня!" Но он
не только не выгнал ее, но схватил ее за руку и стал целовать кончики
пальцев, ибо в ту минуту сам почувствовал боль под ее ногтями, словно нервы
ее пальцев врастали прямо в кору его мозга.
способен лишь холодно осудить Терезу за ее поступок, ибо личная жизнь другою
человека - священна, и ящики с его интимными письмами открывать не положено.
Но поскольку сочувствие стало уделом Томаша (или проклятием), ему
представилось, что это он сам стоял на коленях перед открытым ящиком
письменного стола и не мог оторвать взгляда от фраз, написанных Сабиной. Он
понимал Терезу и не только не в состоянии был сердиться на нее, но любил ее
еще больше.
обнаружила его измены, прошло два года, но чем дальше, тем становилось ей
хуже. Выхода не было.
не мог. Это разрушило бы его. У него не было сил перебороть свою тягу к
другим женщинам. Да он и не видел в том нужды. Никто не знал лучше, чем он,
что все его похождения ничем не угрожают Терезе. Так надо ли отказываться от
них? Ему казалось это столь же бессмысленным, как если бы он ни с того ни с
сего перестал ходить на футбол.
уходил к своей очередной любовнице, он испытывал к ней неприязнь и зарекался
больше никогда не встречаться с нею. Перед его мысленным взором стояла
Тереза, и дабы не думать о ней, он был вынужден оглушать себя алкоголем. Да.
с той поры как он познал Терезу, он не мог сблизиться ни с одной женщиной
без спиртного. Но именно дыхание, отдававшее алкоголем, было тем следом, по
которому Тереза еще легче дознавалась о его изменах.
переставал желать ее, но стоило ему остаться хоть на день без женщины, как
он уже набирал номер телефона, мечтая о встрече с одной из них.
что она не болтлива и что не надо опасаться разглашения их тайны. Ее
мастерская встречала его как воспоминание о его прошлой жизни, идиллической
жизни холостяка.
домой, ибо там его ждала Тереза. Сабина однажды даже заметила, что он
смотрит на часы во время любовных утех и тщится ускорить их завершение.
остановилась перед мольбертом с начатой картиной и краем глаза стала
наблюдать, как Томаш поспешно одевается.
потом встал на четвереньки и заглянул под стол.
превращаешься в вечную тему моих картин. Встреча двух миров. Двойная
экспозиция. За силуэтом Томаша-либертина проглядывает удивительное лицо
романтического любовника. Или наоборот: сквозь фигуру Тристана, который не
думает ни о чем другом, кроме как о своей Терезе, виден прекрасный,
отверженный мир либертина.
посмотрел под стол.
него.
пришел же я в одном носке!
торопишься, смотришь на часы и потому неудивительно, что забываешь о носке.
петлями.
когда они были вместе. Она явно спрятала носок. Было действительно холодно,
и ему ничего не оставалось, как подчиниться. Он уходил в носке на одной ноге
и в закатанном над щиколоткой белом чулке на другой.
клеймом своей любви к Терезе, для Терезы - постыдным клеймом своих любовных
похождений.
отказались от найма квартиры, в которой она уже давно не жила) и достал ей
щенка.
Отцом щенят был соседский пес - овчарка. Охотников на маленьких бастардов не
нашлось, а хозяину жалко было их убивать.
будут умереть. Он представлялся себе президентом республики, который стоит
перед четырьмя осужденными на смерть и властен помиловать лишь одного.
Наконец он выбрал щенка, сучку, телом она походила на овчарку, а головой на
мамочку - сенбернара. Принес Терезе. Она подняла песика, прижала его к
груди, и он вмиг обмочил ей блузку.
было ясно, что собака принадлежит Терезе, и вспомнил о книге, которую она
сжимала под мышкой, когда незванно приехала в Прагу. Он предложил назвать
щенка Толстым.
девочка. Она может быть Анной Карениной.
быть ни у одной женщины, - сказал Томаш. - Это скорее Каренин. Вот именно,
Каренин. Точно таким я его и представлял.
сексуальность?
постоянно называет именем кобеля, будет иметь лесбийские наклонности.
больше к хозяину, чем к хозяйке, Каренин испытывал противоположные чувства.
Он решил быть влюбленным в Терезу, и Томаш был ему за это премного
благодарен. Гладил его по голове и приговаривал: "Ты молодец, Каренин.
Именно этого я и хотел от тебя. Если меня одного ей мало, ты должен мне
помочь".
осознал это примерно на десятый день после того, как его страну захватили
русские танки. Был август 1968 года, Томашу каждый день звонил из Цюриха
директор тамошней клиники, с которым Томаш подружился на одной международной
конференции. Он опасался за Томаша и предлагал ему место.