не знал покоя. Внезапно им овладевал какой-либо замысел или настроение и
в муках стремились выразиться и обрести форму, и, поглощенный ими, он
забывал, где он, и с языка слетали привычные слова, те самые, из которых
всегда состояла его речь.
раздумья, настойчиво что-то предложил, Мартин сказал коротко, резко:
радствовал, а Мартин едва не сгорел от стыда. Но тут же нашелся. И
объяснил:
руки, и, войдя во вкус объяснений, сказал:
Он опаздывал, и в портах залива Пюджет мы работали, грузили как прокля-
тые смешанный фрахт - вы, верно, не знаете, каково это. Оттого и шкура
содрана.
Руфь. - У вас кисти кажутся не по росту маленькими.
- ничего, как видно, силища бычья. А дам кому в зубы, гладишь, и себе
кулак разобью.
Не к месту это, здесь так нельзя.
накомого человека, - тактично перевела она разговор - она заметила, что
он расстроен, хотя и не поняла почему. А он понял, что она сказала это
по доброте, горячая. волна благодарности поднялась в нем, и опять он за-
был, что надо выбирать слова.
ги перли на рожон, Артур-то к ним не лез. Они на него накинулись, а уж я
- на них, накостылял будь здоров. Тогда и шкуру на руках ободрал, зато
зубы кой-кому повышибал. Нипочем не прошел бы мимо. Я как увижу...
едва не показав, что попросту недостоин дышать с ней одним воздухом. И
пока Артур, подхватив рассказ, в двадцатый раз расписывал свою встречу с
пьяными хулиганами на пароме и как Мартин Иден кинулся в драку и спас
его, сам спаситель, нахмурив брови, размышлял о том, какого сейчас сва-
лял дурака, и отчаянней прежнего бился над задачей, как же себя вести
среди этих людей. Нет, у него явно ничего не получается. Он не их племе-
ни и языка их не знает, так определил он для себя. Подделываться под них
он не сумеет. Маскарад не удастся, да и не но нем это - рядиться в чужие
одежды. Притворство и хитрости не в его натуре. Будь что будет, а надо
оставаться самим собой. Говорить на их языке он еще не умеет, но ничего,
научится. Это он решил твердо. А пока, чем играть в молчанку, станет
разговаривать как умеет, только малость поприличней, чтоб понимали и не
больно возмущались. А еще не станет он, хотя и молча, делать вид, будто
в чем смыслит, если на самом деле не смыслит. Так он порешил, и, когда
братья, заговорив про университетские занятия, несколько раз произнесли
слово "триг", Мартин спросил:
этот раз виной тому был Норман.
Все, что он видел, становилось для него осязаемым. При редкостной силе
его воображения даже отвлеченное обретало ощутимые формы. В мозгу совер-
шалась некая алхимия, и тригонометрия, математика, сама область знаний,
которую они обозначали, обратилась в красочную картину. Мартин увидел
зелень листвы и прогалины в лесу - то в мягком полумраке, то искрящиеся
на солнце. Издалека очертания были смутны, затуманены сиреневой дымкой,
но за сиреневой этой дымкой ждало очарование неведомого, прелесть тайно-
го. Он словно хлебнул вина. Впереди - приключения, дело и для ума и для
рук, мир, который надо покорить, и вмиг из глубин сознания вырвалась
мысль: покорить, завоевать для нее, этой воздушной, бледной, точно ли-
лия, девушки, что сидит рядом.
весь вечер пытался заставить своего дикаря разговориться. Мартин Иден
помнил о принятом решении. Он стал наконец самим собой, поначалу созна-
тельно и расчетливо, но вскоре увлекся - и радостно творил, воссоздавал
перед глазами слушателей ту жизнь, какую знал, какою жил сам. Вот он
матрос на контрабандистской шхуне "Алкиона", перехваченной таможенным
катером. Он смотрел тогда во все глаза и теперь может рассказать, что
видел. И он, рисует перед слушателями беспокойное море, к суда, и моря-
ков. Он передает им свою зоркость, и все, что видел он, они увидели на-
конец его глазами. Как истинный художник, отбирает он самое нужное из
множества подробностей и набрасывает картины жизни, пламенеющие светом и
яркими красками, и наполняет их движением, захватывая слушателей потоком
буйного красноречия, вдохновения, силы. Минутами их отпугивала беспощад-
ная обнаженность его рассказа, грубоватая речь, но жестокость тотчас
сменялась красотой, а трагедия смягчалась юмором, и перед ними открыва-
лись прихотливые повороты и причуды моряцкой натуры.
зогревал ее. Неужели до сих пор она всегда жила в холоде, думалось ей.
Хотелось прислониться к этому горящему ярким пламенем неистовому челове-
ку, в ком, точно в вулкане, бурлили силы, энергия, здоровье. Так тянуло
прислониться к нему, что она с трудом подавила в себе это желание. Но
было в ней и другое желание - отшатнуться. Внушали отвращение и эти ис-
полосованные шрамами, потемневшие от тяжелой работы руки, будто в них
въелась сама грязь жизни, и красная полоса, натертая воротничком, и мо-
гучие бицепсы. Его грубость отпугивала. Каждое грубое слово оскорбляло
слух, а грубость его жизни оскорбляла душу. И все равно опять и опять к
нему тянуло, и наконец подумалось: наверно, есть в нем какая-то злая си-
ла, иначе откуда у него эта власть над ней. Все, во что она твердо вери-
ла, вдруг стало зыбким. Его необыкновенные приключения и постоянный риск
сокрушали условности. Он так легко встречает опасности, так беззаботно
смеется в лицо невзгодам, что кажется, жизнь вовсе не требует серьезных
усилий и сдержанности, она - игрушка, которой можно забавляться, вертеть
на все лады, беспечно порадоваться ей, а потом беспечно отбросить. "Так
играй же! - кричало что-то в Руфи. - Прислонись к нему, раз хочется,
обхвати обеими руками его шею! " Возмутительная, безрассудная мысль, но
напрасно Руфь напоминала себе, что сама она воплощение чистоты и культу-
ры и обладает всем, чего у него нет. Она огляделась и увидела, что все
остальные смотрели на него точно зачарованные; Руфь пришла бы в отчая-
ние, не заметь она в глазах матери ужаса, смешанного с восхищением, но
все-таки ужаса. Этот человек явился из тьмы и несет в себе зло. Мать по-
нимает это, и значит, это правда. И она доверится суждению матери, как
доверялась всегда и во всем. Его огонь уже не грел, и страх перед ним не
пронизывал душу.
вывозом, смутно желая подчеркнуть, как неодолима разделяющая их про-
пасть. Она обрушила на него музыку, словно беспощадные удары дубиной по
голове, и музыка ошеломила его, подавила, но и подхлестнула. Он смотрел
на девушку с благоговением. Как и она, ощущал, что пропасть между ними
ширится, но еще того быстрее в нем росло стремление преодолеть эту про-
пасть. Однако слишком чуткий, слишком впечатлительный, не мог он проси-
деть весь вечер, уставившись в эту пропасть, да еще когда звучит музыка.
Он был необычайно восприимчив к музыке. Словно алкоголь, она воспламеня-
ла его чувства, словно наркотик - подхлестывала воображение и возносила
над облаками. Она изгоняла низменную прозу жизни, затопляла душу красо-
той, возвышала, у него вырастали крылья. Той музыки, что играла Руфь, он
не понимал. Совсем по-другому барабанили по клавишам в дансингах и реве-
ла медь духовых оркестров, а ничего, иного он не слыхал. Но в книгах
что-то попадалось о такой вот музыке, и игру Руфи он принимал больше на
веру, поначалу терпеливо ожидая певучей мелодии, ясного, простого ритма,
озадаченный тем, что ритмы, постоянно менялись. Вот он как будто уловил
мелодию, расправил крылья воображения, а она тут же тонет в сумбуре
враждующих звуков, которые ничего ему не говорят и возвращают на землю
его утратившее легкость воображение.
этой музыкой. Он ощутил ее неприязнь и пытался разгадать, что же твердят
ее пальцы, летая по клавишам. Потом отмахнулся от этой мысли, недостой-
ной, невозможной, и уже свободней отдался музыке. В нем пробуждалась
прежняя чудесная окрыленность. Тело стало невесомым, и весь он - дух,
уже не прикованный к земле; и в нем и вокруг разливалось ослепительное
сияние; а потом все окружающее исчезло, его подхватило и он, качаясь,
взмыл над миром, над бесконечно дорогим ему миром. Перед глазами тесни-
лись несчетные яркие картины, в них смешалось знакомое и незнакомое. Он
входил в неведомые гавани омытых солнцем земель, бродил по базарам меж
дикарей, каких еще никто никогда не встречал. Он вдыхал ароматы пряных
островов, как бывало теплыми безветренными ночами в море или длинными
тропическими днями, он лавировал в полосе юго-восточных пассатов среди
увенчанных пальмами коралловых островков, утопающих в бирюзовом море по-
зади и всплывающих в бирюзовом море впереди. Картины эти возникали и ис-
чезали, быстрые как мысль. Вот верхом на необузданном скакуне он летит
по сказочно расцвеченным пустынным просторам Аризоны; а через миг уже
глядит сквозь мерцающий жар вниз, в Долину Смерти, в гроб повапленный,
или плывет на веслах по стынущему океану, где высятся и сверкают под
Лукин Евгений
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий
Березин Федор
Шилова Юлия
Майер Стефани