Чтение 4–й страницы книги ~Московский гамбит~

выпить там и послушать стихи.

Олег привык к подобной реакции и сам пьянел от нее. Он часто испытывал то
же, что и слушатели, и ему хотелось читать, читать и читать, чтобы
выхлестнуть все, и опьянеть от этого, и вознести свою душу куда-то вверх. Он
чувствовал в себе смесь ярости и восторга. Кругом него были свои; кто лежал
на полу, кто сидел у стола, какая-то группка облепила вольтеровское кресло.
Всюду были разбросаны бутылки водки, пива, вина и необильная, скорее
спартанская закуска: черный хлеб, лук, кусочки сыра. Но водки было в
невероятном количестве: вдоволь хватало на всех.

Олег прочел довольно много, и был какой-то переломный момент: некоторые
устали.

Читать дальше или не читать?

Все решили резкие сумасшедшие шесть звонков в квартирную дверь.

- Кто это ломится? - подумал Берков. - Уже совсем ночь.

Пошатываясь, Берков пошел открывать - вперед, по длинному коридору. Он
слышал как что-то щелкнуло: и ему показалось, что дверь в одну из комнат
приоткрылась, и на него смотрит глаз: огромный, внимательный и пугливый.

То была старушка-соседка, которой часто после "сборищ" - снились кошмары.

Беркову захотелось шагнуть к ней, но он раздумал и продолжил свой путь.

Неуверенно открыл дверь, и перед ним очутился Леня Терехов.

В другом конце коридора по какому-то наитию уже чувствовали, что это
Терехов.

Высунулся кто-то лохматый и белолицый (напротив жил милиционер), который
прошипел.

- Терехов, Терехов идет! - громко и радостно закричали. Олег немного
сник, теперь не хотелось читать. Терехов был единственный подпольный поэт в
Москве, который - по крайней мере, в смысле славы - мог соперничать с
Олегом. И писал он другие стихи - совершенно разорванные, безумные,
возникающие как факелы в ночи (В творчестве он считался намного левее и
авангардней Олега). И жизнь его была подстать его поэзии.

- В шапке или без? - спросил Олег.

Если Леня был в шапке, независимо от погоды - это значило, что он почти
трезв.

Шапку же он снимал (тоже независимо от погоды) - когда был пьян. Как он
объяснял

- из почтения к алкоголизму.

- Без шапки, но держит ее в руках, - осведомила Олега Тоня Ларионова.

Олег вздохнул. Последний раз Леня появился перед ним в шапке - в
приличной академической компании, куда был приглашен. И действительно, был
трезв. Пили только чай - из опаски - но Леня почему-то часто отлучался в
уборную, и хотя ничего не пил, кроме чаю, с каждой отлучкой все пьянел и
пьянел. Все впали в транс от этого, а Леня, наконец, вышел из уборной без
шапки, и Олег понял, что Терехов припас в кармане бутылочку и прикладывался
к ней в тишине клозета. Для вдохновения, чтобы читать стихи.

- Если Терехов идет, то ожидай маразм и сумасшествие! - раздался вдруг
голос сверху, со шкафа. То произнес Коля, который уже сидел там с
четвертинкой водки.

Какая-то маленькая, смеющаяся девочка подошла к шкафу и вытянула личико:

- А ты знаешь, Коля, кому, я слышала, Терехов любит больше всего читать
свои стихи? - прошептала она, - трупам! - и она подняла пальчик. - Да, да,
трупам.

Человеческим. Он как-то умудряется присутствовать среди них.

В ответ Коля молча налил ей стопочку и протянул со шкафа.

Терехов вошел, и тут же его окружили. Был он растерзан, в распахнутой
рубашке, и выглядел старше своих 26 лет.

- Леня, штрафную!... Где ты, где ты пропадал!? Тебя все ищут по Москве!

- Да разве его найдешь?!

- Пива!

И ему налили кружку пива. Он плюнул в нее и отпил.

Но его появление неожиданно внесло метафизические ноты в загул. По всем
этим людям, в этих двух комнатах, с их непонятной мебелью и безумными
картинками на стенках, вдруг прошел некий трепет. Неясно с чего это
началось, но идея этого трепета была такова: надо превращаться, превращаться
и превращаться!

Превращаться - в кого? Это было неизвестно! Но в этом движении смещалось
все: и жажда бытия, и желание вырваться из себя, превратиться во что-то
иное, может быть даже в светоносное. Ко<л>я так и подпрыгивал на шкафу от
этих предположений. Из-за этого водка пролилась на голову смеющейся девочки
Лены.

- Превратиться... Превратиться... Превратиться, - этот шепот... это
бормотание передавалось от одного человека к другому, и охватывал почти
всех.

- Я чувствую, что во мне зреет мое будущее воплощение, - бормотал молодой
человек в красной рубашке. - Оно будет кошмарным. Моя душа воплотится не в
этом мире. Он будет черным, с огнями-провалами, и никто в нем не найдет друг
друга.

- И я вижу в себе... - кричал кто-то в ответ, схватясь за галстук
Беркова.

- Вырваться, вырваться, вырваться! - стонал Закаулов, вставший из своего
угла.

- И улететь!

- Куда улететь!?.. Куда... Куда?!

- Я знаю...

- Но мы там будем одинокими...

-А я хотела бы стать котом, - вставила белокурая девочка из Катиной
свиты. - Просто так. Не от ума.

Леня, стоявший по-прежнему в центре комнаты с пивной кружкой в руке,
недоуменно и сердито реагировал на эти бормотания.

Наконец, он прервал всех.

- А я вам вот что скажу! - закричал он, и все обернулись к нему. - От
себя не улетишь! ...К адку, к адку надо привыкать!

- К какому "адку"?

- К обыкновенному. К аду. Который здесь на земле, и особенно после
смерти. Да поймите же вы, - и его мутные глаза вдруг загорелись, - эти тихие
спокойные вещи: большинство людей в аду будет! Да и сейчас полуад на
земле... Так вот привыкать, привыкать надо. (Леня даже застонал...) Надо
приучаться любить страдания, любить ужас и вопреки всему жить в аду своим
бытием! Ведь бытие наше все равно там останется, и оно есть. Патологическая
любовь к жизни в аду - вот в чем сейчас нуждается человечество! Брести по
черному, обездоленному миру, и любить свое бытие!

- Не слишком ли?

- И даже мерзость, мерзость любить! Потому что иначе не вывернешься: она
всегда с людьми, любим мы ее или нет. Уже здесь на земле повенчаться со
страданием...

Тренироваться, тренироваться надо для ада! Ишь, адожители!

И он захохотал - по-своему, дико и с надрывчиком.

- Ну, начинается, - проговорил недовольный Олег.

- Я почему в свою кружку плюю, - покачнулся Леня. - И еще плюну. Вот (И
он плюнул). Это высший экстаз: жизнь мерзка, а я все равно ее люблю.

И он влил пиво себе в глотку.

- Жизнь мерзка, а я все равно ее люблю... - это опять каким-то шепотом
пронеслось по комнатам. Все смешалось, и все завертелось.

Кто-то говорил, что вечного ада не существует: почитайте индусов и
эзотериков...

Но не так важно, сколько он длится... Просто: страдания, страдания и
страдания... Разве их мало уже на земле? Здесь тоже стал полуад.

Другой говорил, что пришедший к чистому бытию в аду тем самым освободится
от ада; но знающий, как освободиться от ада, не попадет в него.

И все вдруг стали смеяться, и наливать в стаканчики водку...

- Странники... милые странники, - говорила Катя Корнилова, подняв высоко
бокал с водкой, - жизнь так прекрасна, ошеломляюще! Даже ангелам не так
хорошо, как нам!

Если есть дух внутри!

"Адожители", как обозвал всех Терехов, согласились с этим.

- Не мерзость надо любить, ребятки, а бытие, бытие, даже если оно среди
мерзости: вот в чем дело, - и Катя подошла близко к Терехову. - Ты
понимаешь?

- Я все понимаю, царевна бытия! Я почти это и имел в виду. Но я все-таки
опять плюну в свою кружку...

- Водочки, водочки бы сюда, - улыбалась всем широколицая Верочка
Тимофеева.

- Ты же прямо в ней плещешься, - отозвалась ее подруга. - Иди, иди сюда,
Верочка... Я расскажу тебе свои последние цветные сны. Идем в уголок.

И она взяла ее за руку.

- Бессмертия, бессмертия! Бессмертия! - внезапно закричали из какого-то
дальнего угла.

...Да, да, вот оно, найденное слово; вот чего им действительно не
хватает:

бессмертия. И это слово, как молния, как взрыв, прошло по комнате.

- О, конечно, бессмертия, бессмертия! - застонала Катя, вдруг раскинув
руки.

Глаза ее на белом лице загорелись, и вся она засияла внутренней огненной
красотой. - О, как я хочу бессмертия! Никто не знает об этом!

Бессмертия - не обязательно божественного, думала она. - Бессмертия -
чтобы жить, жить где угодно, пусть в квазимирах забытых галактик, или в
бредовых сочетаниях астральных пространств - но жить. А что значит, жить?
Это значит ощущать себя, свое бытие. И Катя поцеловалась с Тереховым.

- Да, да, мы будем жить! - пробормотала она. - И наплюем на собственный
труп - с небес! Давай-ка чокнемся за это!

- Бессмертия, бессмертия! - завопили из дальнего угла.