чтобы дольше пожить на свете. А живой, он опять же изнывает от голода и
засыпает со снами о пищевом довольствии. Голодать солдату больно и страшно.
Утром, днем и вечером служивый шагает быстрей в столовое помещение, будто за
быстро съеденным завтраком или обедом наступает стремительней и неотвратимей
новый день, с которым, младенчески посапывая горячими ноздрями в котелке,
является и новая каша. Она коротко живет на земле, и солдату очень успеть
надо к ее рожденью, а иначе будешь ковыряться ложкой в сырой холодной каше,
будто в земле.
всего! И пшено, привезенное из полка на прокорм, оказалось мертвым, то есть
таким, что только в землю было можно зарыть. В роте упрямо варили из него
кашу и надеялись, что оживет. Но пшено не оживало и было в столовом
помещении тихо и грустно, будто на кладбище. И только однажды, на
государственный праздник, обрадовали: выдали яблочного повидла, печения и
конфет.
его послать хорошей каши, как материла тогда же тыловиков ротная комса, а
все остальные громко полагались на судьбу и даже верили, что дожди капали
все лето к несчастью. Приходя в столовую и пробуя сварившееся пшено, солдаты
что ни день узнавали, что счастью их снова не бывать, а несчастье их -
прошлось важно по столам, наплевало со стервецой в котлы и чайники,
выставленные обслугой, да растворилась под общее замиранье в поварском чаду,
имея одно строгое должностное выражение.
же это?" - раздался в тишине голос. "Подвела кашка..." - вздохнул кто-то с
уныньем. Солдаты поднялись от котелков и стали горевать. За оконцем, в
степи, ветер вылепливал из глины облаков прохладные степные сумерки, которые
закат багряно обжигал и суровил. Было душно и темно. Служивые теснились за
долговязыми тощими столами, которые и сами встали рядом, от стены к стене,
будто за хлебом и кашей.
товарищу. И тот отхлебнул: "Тьфу...Помру я... Какой это враг приготавливал?!
Лужа, из лужи пьем." Тогда татарчонок захрустел всухую сахаром и сказал,
стыдно улыбнувшись: "Сладкий он."
жрать чего?"
тухлый, разве это жизнь?" - "А я бы всех поубивал!" - "И я бы." - "Верно,
так их..."
молчаливого человеческого горя стала слышной природа. Она вошла в мир, как
ветер на покинутое огнище, и громко обживалась, раздувая оставленные уголья.
котелков, и комар - садился на солдата, чтобы попить его крови. Потягивал
носом комариным, упирался шестью лапами в казенную плоть и впивался с
усердием, будто за своей кровью прилетел или по генеральскому указанью.
убьешь..." - пожаловался его товарищ, из которого уже выпивали комары, и
плюнул от злости в свой котелок. "И чай в него вылей, и посоли!" - крикнул
кто-то. "Верно, смешивай, надоело терпеть!"
Каша повалилась кучами на стол, ею забивали по горло чайники, ошметьями ее
звездили, награждали грудастые стены - с нею не знали, что сотворить. И чай
выливался на пол, его помои топтали сапогами, будто живье. А за окном
помещения бродило столовое электричество в сумерках. Было поздно уже. Едва
показавшись в дверях, что-то темное выругалось по матери, и стало похоже на
ротного капитана - с мохнатыми усами, оковалками кулаков и головой.
Разглядев смуту над котелками, ротный попятился из столовой, так как давно
думал, что солдатня за тухлую кашу его побьет или откажется служить,
взбунтовавшись.
Расстреляю, вашу мать, разойдись..." Солдатня стихла, но с места не
сдвинулись. Воздух прокис страхом и злостью, один шаг мог обрушиться дракой,
пролить кровь. Не стерпев, чуть не плача, ротный обратился к собравшимся: "
Ну, ребятки, не балуйте, не в первый же раз..."
по его приказу шагала к пожарным бочкам, чтобы помыть котелки, откуда, с
хоздвора, возвращались молчаливым разбродом. И новым стало, что ложки в
пустых вымытых котелках голодно скреблись и звенели, выворачивая душу, будто
мешок. Котелок дышал кашей и чаем. В его глуби было покойно, сухо и тепло.
Так что каждому хотелось пробраться в свой котелок и пожить, хоть одно
короткое мгновенье, в сытости и тепле. Позвенеть из обыкновенной
человеческой подлости оттуда ложкой, а потом еще позвенеть, и еще.
Караульная элегия
Бесчувственно тыкались обугленными рыльцами в песок. И гневливо теснили друг
дружку раздувшимися зобками.
степями свыклись. Иные, полагаю, не приметили бы и вовсе, а так - поглядевши
на оживший песок, подумали, что ветер это - зябью его покрывает.
Как ни трудись, а не могли они на волю из бурой накипи проволок
выплеснуться.
угрюмо, будто французы лягушат, приготавливая на воровских костерках. А
нажравшись вдоволь, забивали уже просто так - чтобы забить.
перебегали в караул. С зарубами, измученной кожицей, на которой, бывало,
отловив беглянку, солдаты разглядывали наколотые зеками кресты или виселицы.
вместо ног.
оставалось от увиденного и следа, и чтобы забыться потом от жестокости
нечаянных расправ.
глыбами, она и тогда бы отворяла с неохотой тяжелые, окованные железом
двери, когда бы выносили из нее в гробах.
советские звезды, томились солдаты из бодрствующих, чтобы не случилось с
караулом беды: смертей, а может, и тех виселиц, которые они видели. Томились
в тени. И два оскалых, ребристых корой дерева, как бродячие собаки, жались к
людям, дрожали ознобисто от ветерка, чего-то боясь. Это были дикие яблони, и
солдаты из бодрствующих лежали под ними, отгоняя сорванными ветками
погустевших от зноя мух. Конвойные томились.
земле не жаловало милостью склониться над собой, подивиться, порассуждать и
потешиться походя словцом мудреным, из тех, что пришлись когда-то по нраву
своей бесполезной красотой.
стене, будто выгуливали присмиревшие в заточении души.
поначалу сробел подсказать дружкам и украдкой подглядывал за ними в
одиночестве.
насторожением ожидали, когда зашевелятся его сомкнутые губы, чтобы не
отвадить от откровения вовсе.
рождаются." Служивые задышали тише.
врешь? Долго надо, чтобы детка родить получилось." - "Это ж почему?" -
cпросил Ероха. "Погулять для себя надо? Надо. Целовать надо? Надо. И калым
платить. И чтобы девушкой была. И еще - подумать надо!" - "Правда что ли,
Сухов?"
было, вот только не родила почему- то...сука."
то и пожить не получится." - "А разве у ящерок бабы с мужиками есть?" -
осторожно спросил Ероха.
покраснел от досады: "Врешь, я не малец какой- то, я сам знаю... У баб груди
должны быть! А где они у той ящерки? Если без грудей, то мужик, стало быть.
А мужик от мужика не родит." - "Я тебе в морду дам, ты же и бабы голой не
видел." - "Я не видел?! Cам ты, Сухов, про Верку врешь, ведь и заговорить с
ней боялся, а не то что..."
походивших на землю, облепившую вырванные корни. Зашумело в голове, а
глотках заклокотало. Сухонько затрещали костерками гимнастерки и, будто
охваченные пожаром, заметались горячие молодые тела.
"Е-е-е, зачем поспешили, - зачмокал он, - если спешить, то морда бить
получается. Надо долго. Надо поглядеть..." И Кадыев, прищурившись с
хитринкой, глядел. А ящерки любили на песке, окутывая свою любовь, как
тайну, пыльным облаком. "Ты баба или мужик? - обратился к ним Кадыев. - Эй,
почему молчишь?!"
Василенко Иван
Маркеев Олег
Никитин Юрий
Белогорский Евгений
Шилова Юлия
Посняков Андрей