тогда бы вы увидели, какой это погибший город стоит среди
равнины нашей страны, тогда бы вы сразу узнали, зачем нам нужен
общий дом пролетариату, который вы начнете строить вслед за
тем...
Что мы -- или не видели мелочных домов, где живут разные
авторитеты? Отведи музыку в детскую организацию, а мы справимся
с домом по одному своему сознанию.
пугался профуполномоченный.-- У нас есть в профбюро один
какой-то аллилуйщик, а я, значит, переугожденец?
учреждение союза, и оркестр за ним.
обнаженных мест, отчего яснее чувствовалась общая грусть жизни
и тоска тщетности. Вощеву дали лопату, он сжал ее руками, точно
хотел добыть истину из земного праха; обездоленный, Вощев
согласен был и не иметь смысла существования, но желал хотя бы
наблюдать его в веществе тела другого, ближнего человека,-- и
чтобы находиться вблизи того человека, мог пожертвовать на труд
все свое слабое тело, истомленное мыслью и бессмысленностью.
природы человек. Весь мир он представлял мертвым телом -- он
судил его по тем частям, какие уже были им обращены в
сооружения. Мир всюду поддавался его внимательному и
воображающему уму, ограниченному лишь сознанием косности
природы; материал всегда сдавался точности и терпению, значит,
он был мертв и пустынен. Но человек был жив и достоин среди
всего унылого вещества, поэтому инженер сейчас вежливо улыбался
мастеровым. Вощев видел, что щеки у инженера были розовые, но
не от упитанности, а от излишнего сердцебиения, и Вощеву
понравилось, что у этого человека волнуется и бьется сердце.
разметил котлован, и показал на вбитые колышки: теперь можно
начинать. Чиклин слушал инженера и добавочно проверял его
разбивку своим умом и опытом -- он во время земляных работ был
старшим в артели, грунтовый труд был его лучшей профессией;
когда же настанет пора бутовой кладки, то Чиклин подчинится
Сафронову.
работа -- время всю пользу съест.
сто,-- ответил инженер.-- Но отвечать будем за все работы в
материке только вы и я: вы -- ведущая бригада.
люди явились.
сосредоточив вниз равнодушно задумчивое лицо; Вощев тоже начал
рыть почву вглубь, пуская всю силу в лопату; он теперь допускал
возможность того, что детство вырастет, радость сделается
мыслью и будущий человек найдет себе покой в этом прочном доме,
чтобы глядеть из высоких окон в протертый, ждущий его мир. Уже
тысячи былинок, корешков и мелких почвенных приютов усердной
твари он уничтожил навсегда и работал в теснинах тоскливой
глины. Но Чиклин его опередил, он давно оставил лопату и взял
лом, чтобы крошить нижние сжатые породы. Упраздняя старинное
природное устройство, Чиклин не мог его понять.
ломал вековой грунт, обращая всю жизнь своего тела в удары по
мертвым местам. Сердце его привычно билось, терпеливая спина
истощалась потом, никакого предохраняющего сала у Чиклина под
кожей не было -- его старые жилы и внутренности близко
подходили наружу, он ощущал окружающее без расчета и сознания,
но с точностью. Когда-то он был моложе и его любили девушки --
из жадности к его мощному, бредущему куда попало телу, которое
не хранило себя и было преданно всем. В Чиклине тогда многие
нуждались как в укрытии и покое среди его верного тепла, но он
хотел укрывать слишком многих, чтобы и самому было чего
чувствовать, тогда женщины и товарищи из ревности покидали его,
а Чиклин, тоскуя по ночам, выходил на базарную площадь и
опрокидывал торговые будки или вовсе уносил их куда-нибудь
прочь, за что томился затем в тюрьме и пел оттуда песни в
летние вишневые вечера.
он начал уже раздражаться от рытья и отстал от артели; лишь
один худой мастеровой работал тише его. Этот задний был угрюм,
ничтожен всем телом, пот слабости капал в глину с его мутного
однообразного лица, обросшего по окружности редкими волосами;
при подъеме земли на урез котлована он кашлял и вынуждал из
себя мокроту, а потом, успокоившись, закрывал глаза, словно
желая сна.
класть спать теперь на столе под лампой, чтоб ты лежал и
стыдился.
промолчал от равнодушного утомления.
сторону, точно тоскуя о свободе, но на самом деле ни о чем не
тосковал.
с трудом обиды сказал Козлов,-- что я ночью под одеялом сам
себя люблю, а днем от пустоты тела жить не гожусь. Они ведь,
как говорится, все знают!
общей земли еще много остается -- еще долго надо иметь жизнь,
чтобы превозмочь забвеньем и трудом этот залегший мир,
спрятавший в своей темноте истину всего существования. Может
быть, легче выдумать смысл жизни в голове -- ведь можно
нечаянно догадаться о нем или коснуться его печально текущим
чувством.
буду думать без работы, все равно весь свет не разроешь до дна.
тебя не будет памяти вещества, и ты станешь вроде Козлова
думать сам себя, как животное.
Смотри на людей и живи, пока родился.
терпят и живут: он вместе с ними произошел и умрет в свое время
неразлучно с людьми.
Кашляет, вздыхает, молчит, горюет!-- так могилы роют, а не
дома.
незаметно погладил за пазухой свою глухую ветхую грудь и
продолжал рыть связный грунт. Он еще верил в наступление жизни
после постройки больших домов и боялся, что в ту жизнь его не
примут, если он представится туда жалобным нетрудовым
элементом. Лишь одно чувство трогало Козлова по утрам -- его
сердце затруднялось биться, но все же он надеялся жить в
будущем хотя бы маленьким остатком сердца; однако по слабости
груди ему приходилось во время работы гладить себя изредка
поверх костей и уговаривать шепотом терпеть.
косарь травы выспался, сварил картошек, полил их яйцами, смочил
маслом, подбавил вчерашней каши, посыпал сверху для роскоши
укропом и принес в котле эту сборную пищу для развития павших
сил артели.
признавая за пищей цены, точно сила человека происходит из
одного сознания.
учреждения и явился на котлован. Он постоял в стороне, пока
люди съели все из котла, и тогда сказал:
суббота: вам уже пора кончать.
полтора выбросим, раньше кончать ни к чему
работаете больше шести часов, и есть закон.
воспрепятствовал Чиклин,-- а у меня еще малость силы осталось
до сна. Кто как думает?-- спросил он у всех.
пропадать, лучше сделаем вещь. Мы ведь не животные, мы можем
жить ради энтузиазма.