Чтение 4–й страницы книги ~Зеленые холмы Африки~

нет.

-- Так, -- сказал Кандиский. -- Понимаю. Но риторика -- это плод работы
интеллекта, плод его способности работать. Риторика -- это голубые искры,
которыми сыплет динамо-машина.

-- Да, бывает. Но бывает и так, что голубые искры искрами, а что
двигает динамо-машина?

-- Понятно. Продолжайте.

-- Не помню, о чем я говорил.

-- Ну, ну! Продолжайте. Не прикидывайтесь дурачком.

-- Вам приходилось когда-нибудь вставать до рассвета и...

-- Каждый день в это время встаю, -- сказал он. -- Продолжайте.

-- Ну, ладно. Были у нас и другие писатели. Те писали точно колонисты,
изгнанные из Старой Англии, которая никогда не была им родной, в Англию
новую, и эту новую Англию они пытались здесь создать. Превосходные люди --
обладатели узкой, засушенной, безупречной мудрости унитариев. Литераторы,
квакеры, не лишенные чувства юмора.

-- Кто же это?

-- Эмерсон, Готорн, Уиттьер и компания. Все наши классики раннего
периода, которые не знали, что новая классика не бывает похожа на ей
предшествующую. Она может заимствовать у того, что похуже ее, у того, что
отнюдь не стало классикой. Так поступали все классики. Некоторые писатели
только затем и рождаются, чтобы помочь другому написать одну-единственную
фразу. Но быть производным от предшествовавшей классики или смахивать на нее
-- нельзя. Кроме того, все эти писатели, о которых я говорю, были
джентльменами или тщились быть джентльменами. Они были в высшей степени
благопристойны. Они не употребляли слов, которыми люди всегда пользовались и
пользуются в своей речи, слов, которые продолжают жить в языке. В равной
мере этих писателей не заподозришь в том, что у них была плоть. Интеллект
был, это верно. Добропорядочный, сухонький, беспорочный интеллект. Скучный я
завел разговор, но ведь вы сами меня об этом просили.

-- Продолжайте.. .

-- В те годы был один писатель, который считается по-настоящему
хорошим, -- это Генри Topo. Сказать о. нем я ничего не могу, потому что все
еще не удосужился прочесть его книги. Но это ровно ничего не значит, потому
что натуралистов я вообще могу читать только в том случае, если они
придерживаются абсолютной точности и не впадают в литературщину.
Натуралистам следует работать в одиночку, а их открытия должен обрабатывать
кто-нибудь другой. И писателям следует работать в одиночку. Писатели должны
встречаться друг с другом только тогда, когда работа закончена, но даже при
этом условии не слишком часто. Иначе они становятся такими же, как те их
собратья, которые живут в Нью-Йорке. Это черви для наживки, набитые в
бутылку и старающиеся урвать знания и корм от общения друг с другом и с
бутылкой. Роль бутылки может играть либо изобразительное искусство, либо
экономика, а то экономика, возведенная в степень религии. Но те, кто попал в
бутылку, остаются там на всю жизнь. Вне ее они чувствуют себя одинокими. А
одиночество им не по душе. Они боятся быть одинокими в своих верованиях, и
ни одна женщина не полюбит их настолько, чтобы в ней можно было утопить это
чувство одиночества, или слить его с ее одиночеством, или испытать с ней то,
рядом с чем все остальное кажется незначительным.

-- Ну, а как же все-таки Topo?

-- Надо вам самому прочитать его. Когда-нибудь, может, и я прочту.
"Когда-нибудь" можно сделать почти все, что хочешь.

-- Выпей еще пива. Папа.

-- Давай.

-- Ну, а про хороших писателей?

-- Хорошие писатели -- это Генри Джеймс, Стивен Крейн и Марк Твен. Не
обязательно в таком порядке. Для хороших писателей никаких рангов не
существует.

-- Марк Твен юморист. А других я что-то не знаю.

-- Вся современная американская литература вышла из одной книги Марка
Твена, которая называется "Гекльберри Финн". Если будете читать ее,
остановитесь на том месте, где негра Джима крадут у мальчиков. Это и есть
настоящий конец.. Все остальное -- чистейшее шарлатанство. Но лучшей книги у
нас нет. Из нее вышла вся американская литература. До "Гекльберри Финна"
ничего не было. И ничего равноценного с тех пор тоже не появлялось.

-- А те, другие?

-- У Крейна есть два замечательных рассказа: "Шлюпка" и "Голубой
отель". "Голубой отель" лучше.

-- А что с ним было потом?

-- Он умер. И это не удивительно, потому что он умирал с самого начала.

-- А остальные двое?

-- Те дожили до преклонного возраста, но мудрости у них с годами не
прибавилось. Не знаю, чего им, собственно, не хватало. Ведь мы делаем из
наших писателей невесть что.

-- Не понимаю.

-- Мы губим их всеми способами. Во-первых, губим экономически. Они
начинают сколачивать деньгу. Сколотить деньгу писатель может только волею
случая, хотя в конечном результате хорошие книги всегда приносят доход.
Разбогатев, наши писатели начинают жить на широкую ногу -- и тут-то они и
попадаются. Теперь уж им приходится писать, чтобы поддерживать свой образ
жизни, содержать своих жен, и прочая, и прочая, -- а в результате получается
макулатура. Это делается отнюдь не намеренно, а потому, что они спешат.
Потому, что они пишут, когда им нечего сказать, когда вода в колодце
иссякла. Потому, что в них заговорило честолюбие. Раз изменив себе, они
стараются оправдать эту измену, и мы получаем очередную порцию макулатуры. А
бывает и так: писатели начинают читать критику. Если верить критикам, когда
те поют тебе хвалы, приходится верить и в дальнейшем, когда тебя начинают
поносить, и вот ты теряешь веру в себя. Сейчас у нас есть два хороших
писателя, которые не могут писать, потому что они начитались критических
статей и изверились в себе. Не брось они работать, у них иногда получались
бы хорошие вещи, иногда не очень хорошие, а иногда и просто плохие, но то,
что хорошо, -- осталось бы. А они начитались критических статей и думают,
что им надо создавать только шедевры. Такие же шедевры, какие, по словам
критиков, выходили раньше из-под их пера. Конечно, это были далеко не
шедевры. Просто очень неплохие книги. А теперь эти люди совсем не могут
писать. Критики обрекли их на бесплодие.

-- А кто это такие?

-- Имена вам ничего не скажут, но, может быть, за это время они
написали что-нибудь новое, опять испугались и опять страдают бесплодием.

-- Что же все-таки происходит с американскими писателями? Выражайтесь
точнее.

-- Видите ли, о прошлом я ничего не могу рассказать, в те времена меня
на свете не было, но в наши дни с писателями бывает всякое. В определенном
возрасте писатели-мужчины превращаются в суетливых бабушек. Писательницы
становятся Жаннами д'Арк, не отличаясь, однако, ее боевым духом. И те и
другие мнят себя духовными вождями. Ведут ли они кого-нибудь за собой или
нет -- это не важно. Если последователей не находится, их выдумывают. Тем,
кто зачислен в последователи, никакие протесты не помогут. Их обвинят в
предательстве. А, черт! Чего только не случается у нас с писателями! Но это
еще не все. Есть и такие, кто пытается спасти душу своими писаниями. Это
весьма простой выход. Других губят первые деньги, первая похвала, первые
нападки, первая мысль о том, что они не могут больше писать, первая мысль,
что ничего другого они делать не умеют, или же, поддавшись панике, они
вступают в организации, которые будут думать за них. А бывает, что писатель
и сам не знает, что ему нужно. Генри Джеймсу нужно было разбогатеть. Ну и,
конечно, богатства он не увидел.

-- А вы?

-- У меня много других интересов. Жизнью своей я очень доволен, но
писать мне необходимо, потому что, если я не напишу какого-то количества
слов, вся остальная жизнь теряет для меня свою прелесть.

-- А что {вам} нужно?

-- Мне нужно писать -- и как можно лучше, и учиться в процессе работы.
И еще я живу жизнью, которая дает мне радость. Жизнь у меня просто
замечательная.

-- Охота на куду?

-- Да, охота на куду и многое другое.

-- А что -- другое?

-- Много чего -- разное.

-- И вы знаете, что вам нужно?

-- Да.

-- Значит, вам действительно доставляет удовольствие делать то, что вы
делаете сейчас, -- такая чепуха, как охота на куду?

-- Не меньше, чем посещение Прадо.

-- По-вашему, одно стоит другого?

-- И то и другое мне необходимо. Не говоря обо всем прочем.

-- Ну конечно, иначе и быть не может. Но неужели это действительно
что-то дает вам?

-- Дает.